Миф о добытчике-защитнике. Часть 1. Мифы, функция сокрытия и муж-феминист

ссылка

Женщины! До каких пор вы будете оставаться слепыми? Что дала вам Революция? 
- Ещё большее презрение, ещё более откровенное пренебрежение...

Олимпия де Гуж «Декларация прав женщины и гражданки» 1789

История не универсальна. Слишком много людей оказываются насильственно исключёнными из неё. Именно поэтому некритичное или акритичное прочтение рассказанного нам в качестве истории опасно: такая позиция делает всех нас соучастницами лжи меньшинства и легитимирует эту ложь. И именно поэтому история по большей части мифологизирована.

Мифологизация истории обеспечивает бесконечное воспроизведение одной и той же модели общественных отношений, особенно в том, что касается присущей классовым, расовым и национально-государственным моделям пронизывающей гендерной модели общественной организации, основанной на разделении труда по половому признаку на сферы «продуктивного» и «репродуктивного» труда.

Слова Олимпии де Гуж поэтому можно произносить и 1917 году, и в 1968 и в 1991 – гендерная модель общества при любых других общественных изменениях остается одной и той же. И дело будет обстоять так до тех пор, пока мы не сможем эффективно воспрепятствовать мифологизации человеческого опыта, пока мы не деконструируем уже существующие мифы и не создадим механизмы, препятствовавшие бы созданию новых.

Начать говорить об абортах, семье, правах – это как открыть дверь в заплесневелый, темный, сырой и душный подвал, до отказа заполненный плотно утрамбованным мифо-поэтическим чем-то. Так вот откроешь дверь-люк, и «оно» повылазит на поверхность (как в романе Кинга «IT»). Первым, разумеется, попрёт «Миф о добытчике-защитнике» (или «Миф о Семье»). Этот миф в повседневности реализуется в мифической пресуппозиции о том, что женщина «кровно заинтересована» в создании и сохранении семьи, так как семья – это её единственный способ заставить мужчину содержать и защищать её саму и её детей (sic). Мужчина в этом мифе – жертва «заарканивания» и иных манипуляционных принуждений со стороны женщины, на которые он галантно соглашается в обмен на право распоряжаться по своему усмотрению жизнью женщины и её детей, то есть, в обмен на статус субъекта власти (равноценность подобного «обмена» деликатно не ставится под вопрос). Соответственно, из этой пресуппозиции вытекает угроза со стороны мужчин в адрес женщин: «если ты не… (проставить всё, что угодно, например, «не признаешь моё «право на эмбрион» и право решать, когда, сколько и кого тебе рожать»), то я тебя брошу/не дам денег».

Хочу напомнить, что мифы, так, как они нам известны, выполняют (наряду с другими функциями) функцию сокрытия, которая состоит в том, чтобы скрыть исторические факты насилия с целью оправдания действий субъектов власти и снятия с них ответственности за содеянное (Роберт Грейвс, 1959). Способами сокрытия являются: 1) идеализация объекта/состояния/формы; 2) внедрение в (под)сознание ощущения неизбежности или неотвратимости в отношении этого объекта/состояния/формы. Одновременно такие объекты/состояния/формы: 3) репрезентируются как абсолютно желательные и универсально желаемые, а также как: 4) принадлежащие области морали и 5) внеисторические. Миф о семье или, более конкретно, о добытчике-защитнике как раз реализует в себе все вышеперечисленные способы сокрытия

Гендерные мифы служат групповым интересам мужчин, каковые являются субъектами власти в гендерной системе. Интересы субъектов власти имеют одну «удивительную» характеристику: они всегда провозглашаются всеобщими. А их на самом деле частный и зачастую зловещий (1) характер успешно камуфлируют мифы. Но, как было сказано в одном из комментариев, мир уже изменился. Мы, по счастью, принадлежим миру, где женщины организовались, где возможны деконструкция гендерных мифов, их разоблачение и предание гласности противоречий, логической бессвязности, откровенной лжи, на которых они построены. Мы принадлежим миру, в котором, наконец-то, женщины осмелились встать лицом к лицу к мужчинам, а не к абстрактному вездесущему и злобному Патриархату.

***

Здесь я сделаю методологически-лирическое отступление. Итак, при произнесении/написании заветного слова «мужчины» обычно появляется современная и продвинутая Вера-Пална, преисполненная политкорректности, имеющей изобразить феминизм и/или независимое мышление, и пеняет мне: «Что это вы опять? Делаете из женщин жертв? Да  мы уже всего достигли, и никто нас не дискриминирует! Не надо обвинять мужчин и перекладывать ответственность за личную неустроенность! И вообще: у меня самой муж – феминист! Он сам! Варит! Себе! Пельмени из пакета!»

Аллилуйя мужу-феминисту и изобретателю (или это была изобретательница?) пельменей из пакета. Но речь о другом: в своих рассуждениях Вера-Пална смешивает понятия группового и индивидуального агентов, экстраполирует гендерную сознательность своего мужа на всю группу «мужчины» (и частенько толсто намекает на то, что я переношу мой личный негативный жизненный опыт на всю группу «женщины», т.е. «делаю из женщин жертв»).

Но, в пику мнениям Веры-Палны, есть реальность, данная нам в ощущениях, и в этой реальности человечество разделено и иерархически систематизировано по гендерному признаку: мужчины в этой иерархии являются доминирующей группой, субъектами власти (поэтому всё чаще я читаю предложения заменить понятие «патриархат» понятием «мужское господство»), реализующими свои частно-групповые интересы путем эксплуатации подчиненной группы – женщин (Robert Connell (1987) «Gender and power. Society, the Person and Sexual Politics», Cambridge, Polity Press).

Способом осуществления гендерной эксплуатации является гендерное насилие (любая эксплуатация необходимо предполагает насилие). Гендерной идеологией доминирующей группы «мужчины», оправдывающей гендерное насилие «являются мачизм (также «сексизм») и мизогиния. Подобно расизму, мачизм – это совокупность убеждений (идеология), в основе которых лежат положения о физической и психической неравноценности женщин и мужчин и о решающем влиянии сексуальных различий на историю и культуру. В идеологии мачизма/сексизма половые признаки имеют решающее влияние на способности, интеллект, нравственность, поведенческие особенности и черты характера отдельной человеческой личности, эта идеология также включает в себя идеи об изначальном разделении людей на высшую (мужчины) и низшую (женщины) группы, из которых первые являются субъектами и создателями цивилизации и культуры и призваны господствовать над вторыми. Эмоциональной составляющей мачизма является мизогиния (2) – ненависть и отвращение мужчин ко всему, так или иначе связанному с аттрибуцией «женский»: мизогиния предполагает стремление избавиться (в том числе и физически) от всего, что может быть соотнесено с женщинами (от них самих, от деторождения, от семьи и от любого типа эмоциональных связей с другим полом). Существует экзогендерная мизогиния (собственно ненависть мужчин в отношении женщин) и эндогендерная мизогиния (ненависть женщин в отношении женщин)».

Любой «частно-индивидуальный» мужчина подвержен влиянию мачизма и мизогинии в силу своей групповой принадлежности. По словам профессора Нельсона Минелло (Nelson Minello Martini (2005) «De misoginia y otras dominaciones» опубликовано в сборнике «Hombres ante la misoginia: miradas críticas»), мужская групповая и индивидуальная идентичности структурированы мизогинией и ориентированы на осуществление эксплуатации, власти и контроля в противовес принятию личной ответственности. Вопрос в том, как, в силу индивидуальных особенностей, конкретный мужчина определит своё к ним отношение (динамика «группа»-»индивид»).

Поясню на примере: Оскар Шиндлер («Список Шиндлера») vs. Максимилиан Тео Альдорфер («Ночной портье»). Оба – обычные люди, в силу обстоятельств оказавшиеся в положении субъектов власти. Оба пользуются своим положением и связанными с ним одиозными привилегиями (Привилегия – освобождение от обязательств или исключительные/специальные преимущества, которыми пользуются отдельный человек или группа людей в силу своего особенного положения. Одиозная привилегия — привилегия, осуществление которой наносит вред другим лицам) и оба это осознают (см. теорию Шиндлера о том, что движущим элементом и гарантом любого бизнеса является война, и, соответственно, садистские выкрутасы чувствующего свою полную безнаказанность Альдорфера).

Экзистенциальная дилемма любого представителя любой доминирующей группы заключается в том, чтобы либо отказаться от одиозных привилегий, либо способствовать их укреплению, как в индивидуальном, так и в групповом плане. Это решение целиком лежит в области этики, так как отказ от привилегий объективно означает потерю власти и контроля и принятие на себя ответственности за положение вещей и исключает какой бы то ни было интерес/заинтересованность.

В зависимости от индивидуальных предрасположенностей, стремиться к сохранению, расширению и укреплению одиозных привилегий будут люди более лживые и склонные к жестокости (Романтики и Гуманисты). Люди более правдивые и склонные к состраданию (Циники и Нигилисты) скорее примут индивидуальное решение отказаться от одиозных привилегий.

Шиндлер решает эту дилемму, принимая решение спасти евреев от Освенцима и тратя на подкуп немецких офицеров заработанные деньги. Он отказывается от одиозных привилегий, подвергая риску свою жизнь (=идентификация с угнетенной группой) и тратя личные средства на благо других (=принятие ответственности на себя), сам при этом не становясь ни Спасителем, ни Избавителем, ни Героем (его будущее неизвестно, он вынужден бежать и скрываться перед наступлением Красной Армии)

В гендерной системе представители доминирующей группы «мужчины» так же стоят перед дилеммой отказа от одиозных привилегий или их сохранения, расширения и укрепления. Коллективно и индивидуально мужчины осознают как свои привилегии, так и самих себя как субъектов власти (кто бы что бы там не говорил на публике). В ситуации растущей делегитимации существующей модели патриархата/мужского господства мужчины реагируют по той же схеме «укрепление vs. отказ от привилегий» (с явным преобладанием варианта укрепления – прямо или косвенно):

•  мужчины, выступающие за гендерное равенство, за осуществление перемен в существующем положении и за активное участие мужчин в этих переменах (т.н. «про-феминисты» или «анти-сексисты»). Отвергают традиционные модели маскулинности и семьи, некритичное подчинение правилам «мужской корпоративности». Независимые в поведении, обычно обладают материальной и психологической автономией и могут позволить себе «конфронтацию» с эндогруппой. Активно участвуют в социальных движениях;
• мужчины, использующие лозунги гендерного равенства в утилитарных целях («пусть работает и содержит меня, раз хотела равенства», «современная эмансипированная женщина должна решать свои проблемы сама», «настоящая женщина всегда согласна на секс»). Обычно это молодые люди, жители больших городов. Характерно восприятие женщин, как «имеющих проблемы», а самих себя — как самодостаточных, без проблем;

• мужчины, равнодушно и/или политкорректно относящиеся к идее гендерного равенства, до тех пор пока в их личной и профессиональной жизни никто не ставит под сомнение их «право на привилегии». Обычно реагируют с недовольством на женское движение («надоели эти феминистки, всё им не так»). При достаточной материальной обеспеченности практикуют «доброжелательный сексизм» и «покровительствуют» близким женщинам;

Политкорректные мужчины и мужчины-утилитаристы обычно пассивно-агрессивны в поведении, критичны и придирчивы в отношении женщин (характерны завышенные требования к внешности и эйджизм), при отсутствии самокритики (которая воспринимается как слабость), часто жалуются на то, что «женщины слишком много о себе думают/слишком много требуют/меркантильны». Характерно использование эмоционального шантажа и угроз оставления, игнорирование эмоциональных и иных потребностей женщин — приемы, служащие для того, чтобы, избегая открытой конфронтации, обеспечить себе доминирующее положение в личных и профессиональных отношениях. Обычно очень трепетно относятся к собственной маскулинности, ревниво следят за тем, чтобы быть «адекватно» принятыми эндогруппой, психологически зависимы и подчиняются правилам «мужской корпоративности».

• мужчины, воспринимающие идею гендерного равенства как личную угрозу. Слово «равенство» автоматически воспринимается и переосмысливается как «господство женщин». Идентифицируются с идеями мачизма. Открыто выражают мизогинию. Очень зависимы от эндогруппы прежде всего потому, что, как правило, принадлежат к пролетариату (современный пролетариат уже давно мыслит себя буржуа, пытаясь реализовать эту иллюзию прежде всего в частной сфере, что вызывает сильнейший когнитивный и эмоциональный диссонанс) или классу мелких служащих и чиновников, – поэтому выпас гендерных тараканов активно ведется в левой и около-левой среде. Характерен эмоциональный фон озлобленности, мстительности, чувство того, что женщины угрожают, унижают, пытаются лишить мужественности. Обвинения и оскорбления в адрес женщин, репрезентация гендерных насильников как «героев»/»настоящих мужиков»/»борцов за справедливость»/»тех, кто наконец-то осмелился поставить этих сук на место». Воинствующее избегание ответственности за собственное агрессивное поведение: «спровоцировала»/»сама дура виновата»/»за что боролась, на то и напоролась». Сторонники запретов и общественного нормирования в отношении женщин. Активные сторонники поддержания системы традиционных гендерных ролей.

Почему нам приходится говорить о ненависти (мизогинии), когда мы говорим о гендерной модели «мужское господство»/»женское подчинение»? Мачизм (сексизм) есть тоталитарная идеология и обслуживает она тоталитарную модель общества. Феномен тоталитарного общества имеет пять основных характеристик (не надо быть семи пядей во лбу, чтобы насчитать их в сексистском обществе):

- тоталитарное общество предоставляет только одной группе монополию на политическую деятельность

- группа, монополизировавшая политическую деятельность, обладает идеологией собственного превосходства, которая, как следствие, превращается в «абсолютную правду», в догму

- для того, чтобы транслировать эту догму, группа-монополист присваивает себе «двойное право»: исключительное право на применение силы и исключительное право на использование официальных «средств убеждения и пропаганды» (совокупность средств массовой информации и культурной деятельности)

- группа-монополист подчиняет своим интересам экономическую организацию общества и любой вид профессиональной и общественной деятельности

- при таком подчинении, любое проявление экономического, культурного, профессионального и т.д. плюрализма является одновременно покушением на догму и трактуется в терминах моральной паники, как нечто, представляющее собой опасность для общества

Как устроено сексистское общество? – Да как обычно, так, как это всегда бывает в сектах и тоталитарных государствах. Пирамидальная структура, на вершине которой помещается более или менее харизматичный социопат, непосредственно «под» ним – приближенная к Хозяину узкая прослойка, пользующаяся ничем и никем (кроме Хозяина) неограничиваемой властью над «основанием» пирамиды: то есть над основной массой, составляющей группу-монополиста. Пирамидально организованная группа-монополист не находится в вакууме: она окружена той самой «выдавленной» из общественной и политической деятельности обслуживающей «биомассой», которая является источником ресурсов для членов группы-монополиста (смотря по их положению в структуре пирамиды, они пользуются большим или меньшим объёмом обслуживания со стороны «биомассы»). Несмотря на своё подчиненное положение в структуре пирамиды, большинство членов группы-монополиста боятся покинуть её (тогда они окажутся в «биомассе», а им, как никому, известно, для чего она предназначается, и что с ней, в конце концов, будет) и одновременно надеются продвинуться по социальной лестнице в верхние слои. «Каскадирование подчиненности» и отражается в групповом и индивидуальном психизме как страх и ненависть.
_____________________________________________________________________

(1) Меня поймут те, с кем мы говорили на тему «любви», ситуации витальной угрозы и отчуждения витальности.

(2) В отношении мизогинии важно иметь в виду следующее:

«Мизогиния, как концепция мироустройства и как определяющая структура, генезис, фундамент, мотивация и обоснование повседневности, направлена на унижение женщин. Поэтому она неразрывно связана с универсальной мужской идеей… о том, что быть мужчиной – это самое лучшее, что может произойти с человеком, и что, поэтому и прежде всего, быть мужчиной означает не быть женщиной. В эту концепцию вплетается действующее сознание, ежесекундная политическая воля, в соответствии с которыми, всё, что не представляет собой мужские реалии или атрибуты (отдельного мужчины и всех мужчин), должно быть принижено, поставлено вне закона, скрыто, стигматизировано, осмеяно и, если необходимо, осуждено, приговорено и уничтожено» (Даниэль Касес)