Навсегда (продолжение - 7,8 гл.)

7

Если бы на другое утро кто-нибудь меня спросил, как я намереваюсь поступить в дальнейшем в отношении Марьюшки в связи с пророческим указанием Дулмы, я бы ответил, что у меня нет никаких намерений. Но

это была бы несознательная ложь, так как в глубине души решение уже состоялось, но я боялся признаться в нем самому себе. Рассудок отмахивался от него, как от назойливой мухи. Я был подобен раненному пулей охотника зверю - он все еще продолжает бег, несмотря на то, что обречен. Но решение было только одно - я полюбил эту пьяную бабу, и если бы она, кроме пьянства, обладала еще каким-то другим пороком, меня это не остановило бы. Но пока что ни плана действия, ни охоты его составлять у меня не было. Может быть, накопленный опыт подсказывал мне, что когда бьют часы судьбы, все как-то складывается само собой, и это было действительно так.

Я только что покинул свой ночлег и зашагал в сельский магазин за сигаретами, как увидел впереди ту самую девочку, которая вчера сидела рядом с матерью у гроба отца.

Вид у нее был жалкий: на ножках стоптанные ботиночки и, несмотря на стужу, рваные хлопчатобумажные чулочки. Старый плед, завязанный крест-накрест на груди. Почти одновременно мы оба переступили порог магазина.

- Отчего в такой холод мать отпустила тебя без шубы? - спросил я девочку, пока пожилая продавщица отпускала ей керосин.

- У меня нет шубы, - был ответ.

- На водку всегда деньги есть, но чтобы детей одеть - денег нет, ­наставительно произнесла продавщица.

Меня осенила внезапная мысль.

- Хотела бы ты во-он ту шубку, которая висит над полкой? - спросил я. Глаза девочки вспыхнули и тут же погасли.

- У мамы денег нет.

- Не надо маминых денег - я тебе куплю шубку. - Кстати, - обратился я к продавщице, - подберите ей теплые сапожки, чулочки, бельишко, - ну вы сами знаете, что надо.

- Вы, случаем, не родственник ли ей будете? - немало удивившись, спросила продавщица.

- Что-то вроде этого, - засмеялся я. Продавщица знала свое дело: из магазина девочка вышла сияющей и неузнаваемой.

- На, возьми керосин! - крикнула ей вдогонку продавщица. - В радостях и забыла, зачем приходила...

Надо было видеть, как гордо она шла; потом побежала. Мне стало необыкновенно хорошо на душе. И был положен почин... Правда, денег осталось мало, но черт с ними! В то же время и какая-то тревога проснулась... Под вечер, вернувшись домой, я застал у себя девочку в полном наряде: - Мама вас зовет к себе - я вас поведу. Моя маленькая спутница привела меня к потемневшей избе с высоким крыльцом и крутой лесенкой. Шагнув в комнату, я успел заметить, что она не прибрана после поминок. Немытая посуда по-прежнему находилась там, где ее оставили подвыпившие гости, а пол был весь усеян скорлупой кедровых орешков, которые здесь называют "уральскими разговорами". Но один конец длинного стола был прибран и накрыт белой скатертью, на которой красовалась початая бутылка вина и кое-какая закуска, видно, для меня. Возле стола стояла она - сама хозяйка. Первый раз я имел возможность разглядеть ее как следует.

Передо мной стояла высокая сильная женщина в белой блузке. Черный сарафан туго обтягивал крутые бедра и высокую грудь. Голова с каштановыми волосами была слегка откинута назад как бы с вызовом, и

серые глаза недобро светились. И хотя вначале она заговорила как бы ласково, я понял: предстоит сражение...

Должен оговориться - мне всегда нравились высокие, крупные женщины. Входя в купе вагона, они почти целиком заполняют его, особенно зимой, когда в меховых манто. Они пышногруды, властны и распорядительны. Их появлению предшествует тонкий аромат дорогих духов. Мужчины с ними предупредительны и с готовностью уступают места.

В грезах я представлял себе будущую подругу надежным и верным товарищем, мужественной и сильной духом. Я понял, что именно такая стояла предо мной. Жизнь ее была искалечена, она пила, но - как странно - это обстоятельство обостряло мое желание бороться, бороться за нее во что бы то ни стало.

Судя по некоторым признакам, она уже успела приложиться к бутылке, которая стояла на столе. Сможет ли она удержаться на том пьедестале святой, озаренной любви, который я в своих мечтах уже построил для нее? Может быть, и устоит первое время, а потом неминуемо опять потянется к алкоголю и вместе с ним - к блуду... Огромный кот с зелеными глазами крепко держал мышь под когтистой лапой, и "никуда уж ей не уйти". И, может быть, я напрасно ищу ангела с человеческой плотью....

А хозяйка уже заговорила:

- А-а, пришел наш благодетель, пришел! "Благодетель" - неприятно кольнуло и насторожило меня: в слове звучала издевка.

- Садись сюда! - указала она на накрытый конец стола. - Уж я так рада, так рада, что ты пришел! Утром ко мне прибегает Машутка, разнаряженная. Вся так и сияет. "Откуда все это?" - спрашиваю. А. она мне: "Добрый дядя, такой красивый, все купил. Тот самый, которому ты вчера на руки упала". - А ты его поблагодарила? Сказала спасибо? ­обратилась она к девочке. Та молча отрицательно мотнула головой.

- Я так и знала - неблагодарная! Сейчас же иди, поцелуй доброму дяде ручку!

Девочка посмотрела на меня и нерешительно шагнула. Я спрятал руку за спину.

- Руки целовать не дам. Не издевайтесь надо мной!

- О, мы благородны! Вы уж простите меня - потеряла веру в добрых дядей! Думала - фрукт какой-то! Во что-то целит... А мы даже имен Друг друга не знаем. Меня зовут Марией, а по отчеству Петровна. Я представился.

- А-а, Николаша! - она протянула мне руку, налила мне и себе водки. ­Будем здоровы! Она выпила, я отказался.

- Ну, вот, - развела она руками, - хотела отблагодарить, да не вышло. Оказалось - нечем.

И вдруг, грозно нахмурив брови, гневно уперлась в меня взглядом:

- Зачем вы это сделали? Кто вас просил?

- Как - зачем? Да так... - ошеломленно заерзал я на стуле.

- "Да так" не бывает. Аль моя пьяная рожа вчера понравилась? Когда-то меня красавицей звали. Это было до...

Она внезапно осеклась. А потом тяжко, мучительно выдохнула:

... Силком замуж выдали. Насильника пожалели, а меня нет.

Она вдруг зарыдала, а потом, хмуро на меня глядя, спросила:

- А может, и впрямь понравилась? Есть ведь и такие любители, что норовят после мужа на еще теплую постельку... Знаешь что... Я сейчас все твои подачки брошу тебе в лицо!.. Маша! Поди сюда! - она гневно крикнула тут же стоявшей дочери и начала с нее срывать одну за другой мои покупки. Девочка громко заплакала. Я бросился к Марии и схватил ее за руки:

- Не дам обижать девочку! Между нами завязалась борьба. Вдруг она опустила руки и спокойно произнесла:

- Зачем вы это сделали?

Я заметался и, кажется, застонал... Разве я мог рассказать о том чудесном, что привело меня сюда! Она бы ни за что не поверила! Тут было не до философии Платона о душах-половинках. Требовалось что-то решительное и краткое. И решив все сразу поставить на карту, я как можно спокойнее и убедительнее произнес:

- Я вас люблю, Мария Петровна. Вот почему я это сделал. Я влюбился в вас с первого взгляда и не знал, с чего начать. Тут встретилась ваша дочь в магазине...

Марья запрокинула голову и громко захохотала, почти истерически.

- Он говорит о любви, о любви, которой я никогда не видела и не знала! Я вижу кругом только мерзостный блуд, похотливые взгляды и слышу похабные анекдоты. Где вы видели эту любовь? Ее нет теперь даже в книгах, где она долго держалась. Ее съели, как закуску к выпивке на молодежных вечеринках-танцульках, где время от времени тушат свет, чтобы заглушить остатки стыда. Нет любви - осталась одна голая похоть. А знаете, отчего это произошло? - и, не дожидаясь ответа, убедительно произнесла:

- Во всем виноваты врачи.

- Как так?

- Да очень просто. Помните, где-то в каком-то заповеднике перестреляли всех волков в надежде, что от этого поголовье животных в заповеднике увеличится - некому истреблять. АН не туг-то было! Оно стало уменьшаться и хиреть, так как некому было истреблять больных и слабых. И пришлось снова разводить волков.

- Какое это имеет отношение к любви и к человечеству? И при чем тут врачи?

- Самое непосредственное отношение. Болезни человеческие - это те же волки: до крепышей добраться не могут, а слабых настигают и пожирают. Теперь всех хиленьких и слабеньких к докторам таскают, а те их подштопают, где надо - заплату наложат и направляют в жизнь: богатырем не будешь, а небо коптить можешь! И вот эти слабаки плодят таких же слабаков. На сильную и красивую любовь, требующую самоотверженности и борьбы с препятствиями, слабак не способен. Сильная, красивая любовь ­удел сильных и высоконравственных людей. Поэтому слабак и не ищет любви: ему нужны только телесные утехи, и в них он проявляет большую изобретательность и изощренность. Он не хочет сознаться в своей животности и поэтому прячет свою немощь презрительным отрицанием всякой нравственности: она-де ни к чему и научно недоказуема - все дозволено! Слабаки ночью собираются стаями, как шакалы, набрасываются на одинокую девушку и скопом насилуют ее, зная, что любви ее им не дождаться вовек. Слабак подл и блудлив. Попав в начальники, слабак, прежде чем принять женщину на работу, оценивает ее прелести,

примеряет... Что, разве нет?

- Во многом согласен с вами, Мария Петровна, но есть и возражения. Что касается полезности волков, полностью с вами согласен. Обмануть природу никому не удавалось, не удалось и не удастся, тем более слабаку. Природе нужны сильные, отважные люди - творцы, творцы жизни и ее красоты. Для слабаков, несомненно, где-то уготован огромный мусорный ящик, куда Природа выбрасывает отходы своего производства. Когда слабаки окончательно обнаглеют, она выпустит на них стаю космических волков. И это время, может быть, уже совсем близко, потому что слабак, действительно, обнаглел, он даже отказывается трудиться... Но я вовсе не о том хочу говорить...

- Да, да, вы ведь о любви. Так какого рода любовь вы мне предлагаете?

- Любовь не товар. Предлагать, продавать, покупать и дарить можно лишь животные утехи. Любовь - огонь, пламя. Ею можно только зажигать сердце другого, по меньшей мере, отеплить. Любить - значит гореть.

- И, по-вашему, я так и должна сразу загореться к вам?

- Не может быть иначе. Я вам объясню почему. Это было давно, очень давно. Человек еще был как животное. И что самое поразительное - в то время не было ни мужчин, ни женщин, и оба пола совмещались в одном существе - мужеженщине. Процесс оплодотворения периодически совершался в его организме, и оно выделяло нечто, из чего возникало потомство. Человек этот был неразумен, блаженно доволен собою, ленив, ему немного было нужно для поддержания своего существования. Он не мог развиваться, прогрессировать - у него не было стимула! И тогда Боги разделили его на две половины - мужскую и женскую. То, что было единым, - стало двумя. Но от этого разделения возникла притягательная сила, вечно влекущая обе половины снова соединиться в одно целое. И эта сила и есть Любовь. Но влекомые этой силой половины были рассеяны, перемешаны и соединялись как: попало, не найдя той, от которой были отделены, и от этого они были несчастливы. И по сей день половины ищут свою подлинную пару и редко находят. Но если находят - счастье их велико.

- И вы нашли во мне свою половину?

- Да, и потому вы не можете не полюбить меня.

- Наваждение какое-то! - сказала она, тяжело дыша. - Не верится, но хочется верить, ой, как хочется! Я сама сколько раз думала - не может так остаться, на этом все не должно закончиться: изнасиловали меня, потом на свадьбе "горько" кричали, а счастлива была только в мечтах. Где-то, думала, ходит мой сказочный принц, ищет свою царевну. Откуда ему, благородному, догадаться, что царевну его - тю-тю! - слабак с заднего хода украл... А мечталось мне царевичу своему веночек из алых цветочков сплести и, на цыпочках подкравшись, ему, спящему, на лоб положить, чтоб приснилась!.. А, может, ты ошибся? Как ты узнал, что я твоя царевна? Может - я не та?

- Это я знаю точно - та! И когда мы будем жить вместе, - тут я подошел и взял ее за руку, - у нас будет сад и много цветов. И когда зацветет жасмин, я все расскажу, а теперь - нет.

В ней происходила какая-то борьба, но руки она не отнимала. Я продолжал:

- Наша любовь будет расти, как нежный цветок, пока не разрастется в пышный куст. Чем дальше, тем сильнее. И эта любовь разбудит дремлющие в нас силы - мы будем творить, Марьюшка! Я нс знаю, что именно творить, но это будет что-то великое и прекрасное, от чего людям на земле будет легче жить, от чего придет радость. Старость избороздит наши лица, но мы всегда будем казаться Друг другу молодыми и

красивыми. Потому что влюбленные глаза видят в любимом лишь то, что хотят видеть. И когда кому-то из нас придется отлучиться, другой мучительно будет ощущать пустоту и будет настороженно прислушиваться, не звякнет ли щеколда калитки, не раздадутся ли знакомые шаги на дорожке.

- Наваждение какое-то, - произнесла она опять как после короткого забытья и отстранила мои руки. - Заслушалась я тебя, сладкоголосого... Хорошо поешь. Но хватит ли твоей любви, когда узнаешь, - тут она понизила голос до шепота, - что царевна твоя с изъяном - время от времени я теряю себя, у меня появляется желание напиваться. Я гоню его, но уже знаю, что из этого ничего не выйдет, и уступаю. Обычно это длится три-четыре дня. Сегодня день четвертый. Знаю, что плохо, но ничего с собой поделать не могу. Нужна ли тебе такая жена?

- Мне все равно, - также шепотом ответил я.

- Будь ты вдобавок к тому еще и потаскухой - ты мне нужна как воздух. В тебе вся моя жизнь.

Тут она закинула назад голову и плечи ее затряслись от сильных рыданий. С ее уст срывались бессвязные слова, среди них я разобрал: ­... любима ... значит, я любима...

Потом вытерла глаза и сказала глухим голосом:

- А теперь уходи. Возвращайся через год... Нет, это слишком долго... Через полгода! Лучше всего в Троицын день - перед самым закатом. Помнишь ту старую ель на холме, где я тебе на руки упала? К этой ели и приходи, получишь меня чистую, обновленную или ничего не получишь: такая, как теперь, я не приду. Если меня там не будет, так и знай ­пропала твоя царевна навеки, возвращайся и не разыскивай. А теперь ­уходи!

Ошеломленный, я постоял немного, а затем двинулся к двери.

- Вернись! - вдруг воскликнула она. - Оставь что-нибудь на память. А то на другой день я могу и не поверить, что был тут такой человек, и я любима...

Тут бы, по старинному обычаю, снять с себя нательный крестик и на нее надеть, но у меня его не было. Быстро отстегнул наручные часы, подал ей. Она поморщилась:

- Нет, не надо: могу ненароком пропить. Тут она сильным рывком сорвала пуговицу с моего пиджака.

- Этого хватит. Теперь иди. Помни - перед самым закатом у старой ели. Не вздумай мне писать... Я на бой иду. Сама себя губила - сама и спасать буду, потому что любима...

Я ушел.

8

Дни вы, дни мои прожитые! В вихре кружитесь вы предо мной, слагаясь в затейливый узор пройден-

ной жизни. Есть среди них яростно-устремленные, победнозвучащие, есть полные горести и отчаяния. Но среди них есть один, который мне особенно дорог, вы догадываетесь, какой...

В шумной сутолоке большого порода долгие месяцы я ждал этого дня и волновался: не за Марьюшку - я верил в нее, верил в ее победу. Я верил в силу своей любви как динамической энергии: она должна была незримо окутывать ее, поддерживать,

внушать бодрость... Но я настолько разуверился в милостях судьбы, что все боялся какого-то подвоха с ее стороны в виде случайности. Ведь даже погода могла испортить встречу - какова она будет под проливным дождем и зонтиком! Кроме того, во всех талантливых повестях счастливое соединение влюбленных обречено на провал: или тут вмешается какая-то роковая женщина и увлечет героя в западню, или же с возлюбленной произойдет какая-нибудь трагедия, и герой поспеет, в лучшем случае, к похоронам, а в худшем - к свежезасыпанной могиле. Прочитанное ведь оставляет отпечаток на душе.

Но на этот раз судьба и природа (если они не одно и то же) точно сговорились не чинить мне никаких препятствий.

Троицын день блистал солнышком - оно согревало, но не жгло. И когда я вышел на станции, чтобы ехать в село Ш., меня ждал редко туда заходящий автобус. Правда, расписание его рейсов не совсем меня устраивало: я попадал в Ш. на два часа раньше нужного мне срока ­перед самым заходом солнца. Куда я дену эти два часа? Сперва приехать в Ш. и потом возвращаться по улице мимо окон Марьюшки к холму с одинокой елью мне не хотелось. Поэтому, как только увидел вдали холм, я попросил шофера остановить машину и сошел при недоуменных взглядах остальных пассажиров - что, мол, человеку понадобилось в безлюдном месте, где нет других дорог?!

Автобус скрылся - я зашагал к холму. Мне хотелось тишины, чтоб полнее отдаться своим чувствам, сильнее ощутить значимость предстоящего.

В дальней роще закуковала кукушка. Кругом неоглядные поля, желтенькие, синенькие цветочки по обочинам дороги. Облачные горы с крутыми курчавыми ущельями величаво плыли в небесной сини. Вот вершина облачной горы преобразилась в голову великана. Борода его сперва вытянулась по направлению солнца, потом оторвалась и поплыла отдельно.

Хорошо бы с Марьюшкой, взявшись за руки, вознестись к этим облачным горам и кувыркаться по склонам пушистых ущелий!

А закат разгорался все величественней золотисто-красным пламенем и охватил уже полнеба. И чудилось мне: в бездонной голубизне неба, от края земли и почти до самого зенита во весь рост стоит величественная женщина - Вечная Жена. Над высоким лбом - диадема из звезд. И звездами струятся складки ее голубого покрывала. Взор ее устремлен в несказуемую даль, где из космических глубин идет, прокладывает к ней путь такой же гигант - Вечный Муж. Когда-то они были слиты в неописуемом блаженстве полного единства - не было ни мужского, ни женского начала, а было лишь невыразимое словами блаженство, которому ничего не нужно: оно вседовольно, всеблаженно и потому не может иметь никаких желаний. И по той же причине оно божественно - оно замерло на высочайшей ноте экстаза, оно как бы существует и не существует одновременно. Оно нс способно творить - у него нет стимула. Но наступает космический срок - проявление неведомого, непостижимого ЗАКОНА и, как клин, НЕЧТО вонзается в блаженное единство и делит его на мужскую и женскую половины. И от этого разделения рождается Бог ­неуемное желание снова соединиться, обрести прежнее блаженство единства. Имя этому Богу - ЛЮБОВЬ.

Любовь - вечно творящий, понуждающий и двигающий колесо жизни и эволюции Бог. Именно любовь развила в первобытном человеке разум, заставив его заботиться о самке - источнике наслаждения и потомства. Все, что создано и существует, создано единой двигающей силой Мира ­Любовью и через нее. Но разъединены они были для того, чтобы познавать, радоваться и страдать, стать еще лучше, совершеннее и затем по истечении неисчислимых веков вернуться к прежнему блаженному слиянию полного единства. И это произойдет, "когда все слезы будут выплаканы, когда все радости будут израдованы" и когда Космический Вечный Муж, пребывающий во всех мужчинах, так же, как Космическая Вечная Жена, пребывающая во всех женщинах, сольется с Ней в

неописуемой Гармонии и

Красоте. И тогда наступит конец света - разрушение Вселенной, ибо не будет больше Вседержащего, Всесвязующего Бога - ЛЮБВИ, на которой держится весь свет, которая заставляет размножаться, действовать, строить, создавать, ибо она - Сама Жизнь.

Так размышлял я, перестав замечать окружающее, пока не очутился перед межой, ведущей на вершину холма.

Взглянув на часы, я убедился, что до заката еще добрых полчаса.

- Ну, что ж, - решил я, - должен же кто-нибудь прийти первым. И стал взбираться по меже.

Под елью никого не было, но когда я подошел вплотную, из-за толстого ствола стремительно шагнула белая фигура с распущенными по плечам каштановыми волосами - Марьюшка опередила меня.

- Ты ... ты пришел на... насовсем?

- Навсегда, - сказал я и жадно привлек ее к себе. Тут она зарыдала:

- Целуй меня скорее, иначе не успокоюсь... так... так... Ох, как запахло жасмином! Откуда бы ему взяться?!

Я тоже услышал. Так пахли пальчики Дулмы на Дивной горе. Стало быть, пришла присутствовать при завершении начатого ею дела. Феи ведь, будь сказано не в упрек людям, не бывают неблагодарными.

г. Балхаш, 20.07.79 г.