О детях, которые могли не родиться...

> – Крестничек твой нынче невесту привёз, ты уж приходи, Маврунь, будем
> петь, как положено, – очередной раз услышал я это странное для
> некрещёной и неверующей бабушки слово и снова вспомнил вдруг тонкую
> спицу, фигуру петушка на её рукоятке, горящие свечи, увиденные сквозь

> щель печной занавески, странные стихи нараспев...
>

> Долгие послевоенные годы в стране были запрещены аборты по желанию
> женщины, – требовались особые показания, да и с ними было не всё так
> просто.

>
> И даже когда наконец аборты были разрешены, – сделать их в деревне было
> практически невозможно. Следовало ехать в «район» – то бишь в районный
> центр, где был соответствующей квалификации персонал и техническая
> возможность для подобных процедур.
>
> Но разрешить-то разрешили, а позором и чем-то грязным эта процедура всё
> равно осталась и никакой врачебной тайны за собой не несла: даже если на
> «выскребание» приходила девица взрослая и сама решающая – всё равно до
> её деревни весть доносилась через пару-тройку дней, обрекая на косые
> взгляды и плевки вслед. «Скинуть» было позорнее, нежели «понести» без
> мужа. Потому многие решались на поиски старушек-умелиц по такому делу...
>
> – Твёрдо ли решила, хорошая моя? – спрашивала дрожащую девицу бабушка.
>
> – Д-да...
>
> – Ну тогда сиди, слушай, смотри, сегодня буду готовить тебя, а завтра уж
> и дело сделаем.
>
> Она ставила на стол большую деревянную, крашенную чёрным потрескавшимся
> лаком шкатулку, доставала красную бархотку, сложенную вчетверо,
> расстилала её, затем укладывала сверху странного вида спицу с
> крючковатым загнутым остриём и рукоятью в форме петушка, поднявшего в
> испуге крылья...
>
> Всё это время она негромко приговаривала то ли стихи, то ли молитвы со
> странными рифмами, из которых слышалось:
>
> – ...Будем-будем мы искать,
>
> Как нам деточку убрать,
>
> Спи, малютка, спи, малыш,
>
> Больше в мамке не поспишь...
>
> Потом трясущаяся посетительница ложилась на топчан, установленный в
> центре комнаты, по обе руки от неё ставились на пол две обрезанные
> стеклянные колбы, на дно которых, капнув расплавленным воском,
> прикреплялись две свечки, принесённые самой девочкой.
>
> Продолжая нараспев приговаривать, бабушка вдруг затихала, проводила
> недрогнувшей ладонью сквозь пламя обеих свечей и говорила:
>
> – Мальчик... это хорошо, мальчики лёгонькие, выпрыгивают сами, а этот
> ещё и с чёлочкой, заводной, попрыгун...
>
> На обнажённый живот укладывалась спица, свисая за край своей петушковой
> рукоятью, спицу двумя сухонькими ладошками бабушка прокатывала от груди
> до самого низа живота и обратно несколько раз, продолжая разговаривать с
> кем-то незримо присутствующим бессмысленными для меня, подглядывающего,
> словами:
>
> – Катись-катись, веретено,
>
> Мне расскажи, что знать дано,
>
> Как птенчик малый будет жить
>
> И как же нам его сгубить...
>
> Вдруг она толкала рукоять этой страшной «спицы» девочке и требовала:
>
> – Возьми в руку крепко, сама прокати веретёнку, что почуешь – кричи.
>
> Испытуемая
>
>
> бралась за петушка и с воплем отдергивала руку:
>
> – Горячая!
>
> – Всё правильно, всё правильно, – шептала ей бабушка, – знач, эта
> процедура для тебя последняя, знач, больше не «понесёшь», как вычистим
> тебя завтра, – петушок знак дал...
>
> Потом был чай со зверобоем, мятой и душицей, который посетительница
> пила, обжигаясь и боясь отказать, потом бабушка расчесывала ей волосы,
> повторяя уже другие стихи:
>
> – Власы и головушка,
>
> Молчи, моя соловушка,
>
> Не кричи молодушке
>
> О мальчонке-солнышке...
>
> Расставаясь, сговаривались на завтра, на одиннадцать вечера, со своей
> простынёй и ватой-бинтами.
>
> Назавтра никто не приходил.
>
> Как они находили бабушку, как именно её им рекомендовали – загадка...
>
> Знаю только лишь, что в трёх крупных деревнях у неё были «товарки» –
> знакомые старушки, приходившиеся дальними родственницами, кумами иль
> вовсе седьмой водой на киселе, про которых шла известная молва, – вот к
> ним и обращались «понёсшие» молодицы, а те уже и направляли их к
> бабушке.
>
> Проходили месяцы, иногда – годы...
>
> В сенках я вдруг видел плачущих женщин, целующих испуганной бабушке
> руки, суровые отцы семейства совали конверты с пухлым содержимым, но
> денег бабушка не брала.
>
> Тогда и появлялись наутро крынки с ещё парным молоком у ступенек
> крыльца, шмат сала в туеске, кусмище масла, завёрнутого в несколько
> слоёв пергамента и уложенного в самодельную липовую корзинку. Однажды на
> моих глазах из военного уазика выгрузили целый ящик венгерских яблок –
> невиданное лакомство среди сибирской зимы.
>
> А уж если бабушке надо было нанять машину для перевозки дров в её хатку
> – то, несмотря на все уговоры взять деньги, машину пригонял очередной
> «крестничек» и брал только то, что положено «по совести», – на бутылку
> красненького.
>
> В результате молоко она относила соседу, пропойце и туберкулёзнику,
> которого иногда распекала за золотые руки, прикладываемые только к
> «шапочке» беленькой поллитровки, яблоки доставались и родным внукам, и
> соседской цыганской семье.
>
> – Неужели НИ ОДНА так и не пришла на второй день? – однажды, незадолго
> до её инсульта, решился спросить я.
>
> – Приходили... две... – в её уже не видящем правом глазе появилась
> маленькая слезинка.
>
> И ведь точно, я вспомнил – «Сыр тут кхар-на, про лав?» – разговор
> бабушки с совсем юной, фигуристой на вид, но явно лет 14-ти цыганочкой,
> которая пришла и на второй день. Какие уж причины толкнули её, которую с
> радостью бы принял бы любой табор, на такое – не знаю... Как не знаю и
> причин, которые были у другой, высокой и такой же чернобровой девочки, с
> резким властным голосом, с которой бабушка разговаривала на каком-то
> языке, похожем на немецкий, резком и рубленом. Окончания встреч с теми
> непреклонными посетительницами я не дождался и судеб их не знал.
>
> – И ты их?.. – не смог закончить я.
>
> – Да ну-у, что ты, – петушок не дал пропасть, выручил, – уже сквозь
> слёзы улыбнулась бабушка... – Помнишь рыбку фаршированную?
>
> И точно – однажды у порога обнаружилось большое красивое блюдо, в
> котором лежала завёрнутая в фольгу огромная щука, внутри которой было
> что-то напихано – с неописуемым вкусом, – такого блюда не делали ни
> мама, ни сама бабушка.
>
> А цыганочка... – про неё стало тоже понятно, когда я вспомнил про
> любимые бабушкины бусы, каждый шарик которых был скреплен из четырёх
> частей и был сделан из какой-то странной, почти невесомой древесины...
>
> Когда я стоял на кладбищенской тропинке, не решаясь подойти, успокоить
> плачущего отца, сидевшего у могилки, я заметил несколько человек,
> преимущественно женщин, терпеливо дожидающихся в сторонке ухода
> последних посетителей с места последнего приюта бабушки. Среди ждущих
> были и дети разных лет, и молодые парни.
>
>
>
> Наконец отец встал, поправил венки, бросил последний взгляд
> на
> свежую землю и медленно пошёл к выходу, не утирая слезы.
>
> Стоящие поодаль немного выждали, а потом стали поочерёдно подходить к
> могилке, что-то шептать и раскладывать поверх всех венков цветы. Никого
> из них я не видел на поминках.
>
> Сложив цветы, взрослые встали вокруг сотворенного, а в это время
> маленькая девчушка положила на ленточку верхнего венка, мне показалось,
> какую-то игрушку, похожую на карамельного петушка, завёрнутого в
> целлофан.
>
> Прошёл почти год, я приехал в «родительский день» на кладбище, никому не
> говоря о своем появлении, – и ещё с тропинки увидел то, что потом
> оказалось лесом из карамельных петушков, стоящих в изголовье бабушкиной
> могилки. Уже темнело, но люди с петушками всё подходили и подходили.
>
> Источник:http://subscribe.ru/archive/home.child.nenorma1/200911/17134721.html