Я 3 месяца

А завтра была весна

Ирина Сергеевна зиму не любила. И чем старше становилась женщина, тем с
большей нелюбовью она относилась к зимним долгим вечерам, морозу и
поскрипывающему под ее легкими ножками снегу. Казалось, нелюбовь к
зиме растет прямо пропорционально возрасту женщины.
Нет, так было не всегда. В детстве Иришка с удовольствием скользила
коньками по льду, восторженно рассекая мороз, с удивлением и
восхищением ждала Деда Мороза. А став постарше стала зябко прятать
курносый носик в толстый шарф, но все еще любила Новый год.
Превратившись из юной, очаровательной девушки в молодую женщину, она
возненавидела зиму. Эти черно-белые картины за окном с длинными,
лиловыми тенями в сумерках, эти хлопья снега - холодные и мокро тающие
на теплой варежке не предвещали ей ничего хорошего. Они лишь скучно
очерчивали в сознании женщины еще один ускользающий год ее скучной,
черно-белой, одинокой жизни. И только новогодняя гирлянда, лилово
поблескивающая на елке, ехидно улыбалась, мол, вот, опять ты ничего не
добилась, сидя в своей серой библиотеке, трусливо прячась от жизни в
широких, гулких и пыльных залах.
А еще чуть позже, превратившись из молодой, строгой женщины в женщину
солидного возраста, с тугим пучком на голове и массивными лиловыми
бусами, так выгодно удлиняющими шею, Ирина Сергеевна сменила гнев на
милость. Она уже смирилась и с одиночеством, и с неустроенностью быта, и
с длинными и лиловыми, как любимые бусы, зимними вечерами. Ей уже
даже стала нравиться ее «холостяцкая берлогами», с падающими отовсюду
книгами - то с полки, то со стола, то просто на пол вечно норовила рухнуть
очередная книжная пирамида. Женщина их никогда не убирала, ей просто
не приходило это в голову. Она умела одним верным движением выхватить
нужный ей толстый, шершавый переплет, раскрыть наугад и моментально
очутиться в совершенно ином мире, иной жизни, становясь то робкой
прелестнецей рыцарских романов, то премудрой мисс Марпл, то
непокорной Скарлетт.
Нет, зиму Ирина Сергеевна так и не полюбила, но смирилась с ней. Она даже
научилась в ней жить, изредка возмущаясь холодам и аккуратно вдыхая
запах уставшего снега. Смирилась с этими черно-белыми картинами за
окном, с длинными, лиловыми тенями в сумерках, с этими хлопьями снега -
холодными и мокро тающими на теплой варежке, не предвещающими ей больше ничего хорошего. Это всего лишь еще один ускользающий год ее
скучной, черно-белой, одинокой жизни. И так ли уж важно любить или
ненавидеть этот скучный год. И так ли уж важно - этот или следующий, или
предыдущий. Все они в сущности одинаково черно-белые, скучные.
Последний день зимы уныло катился к ночи. Кое-где зажигались фонари,
теплыми, желтыми пятнами включалась жизнь в чужих окнах. Женщина
торопилась домой, к горячему мятному чаю и толстому, шершавому
книжному переплету. Вдруг, она неловко взмахнув руками охнула и уселась
прямо в холодную февральскую лужу. Как будто посмеиваясь над этой
недотепой в очках, сидящей в луже, над ней покачивался немой лиловый
фонарь.
- Терпеть не могу лиловый цвет! - зло высказала фонарю свою обиду
женщина.
- Почему?! - смеясь поинтересовался огромный, полосатый, яркий шарф,
закрыв собой ненавистный фонарь. Такая же яркая и полосатая варежка
вынырнула из темноты, - Обопритесь на меня!
И шарф, и перчатка, и даже смеющийся низкий голос принадлежали
молодой, очаровательной Лилечке. Она была едва ли не вдвое моложе
Ирины Сергеевны, легко и весело хохотала, выясняя причины нелюбви к
лиловому цвету, и так же легко и весело провела прихрамывающую
женщину до дома:
- Открывай! Я сейчас вызову скорую, сварганю тебе чай, и приведу в порядок
твое пальто! И не возражай, не ндо, сама ты сейчас все равно не справишься!
Ты даже скорой дверь открыть не сумеешь!
В руках этой шумной, огненно-рыжей женщины все горело, гремело,
позвякивало и делалось само по себе. Вот уже Ирина Сергеевна на диване с
чашкой горячего чая и бутербродами. Вот появились доктора, крутили�вертели в огромных лапищах ступню женщины, выписывали лекарства и
давали рекомендации, а вот за ними захлопнулась входная дверь. Лилечка
тоже куда-то исчезла и Ирина Сергеевна тяжело вздохнула - сложный и
дурацкий выдался вечер. Но отдохнуть женщине так и не удалось, дверь
вновь распахнулась и первым в комнату ввалился яркий шарф: Я в аптеку сбегала, принесла тебе лекарств. Доктор сказал, ничего
серьезного, легкое растяжение связок, но обезболивающее рекомендовал
выпить. Вот, держи! Так почему все же ты не любишь лиловый цвет?!
И Ирина Сергеевна, впервые за много лет почувствовала необъяснимое
желание все-все рассказать этой немыслимой, какой-то совершенно
невероятной огненной женщине: и про одиночество, и про ненавистную
зиму, и про то, отчего же вдруг, сидя под умехающимся фонарем так
возненавидела лиловый цвет…
Лилечка слушала внимательно, подперев треугольное личико тонкими
руками, она слушала и не перебивала. Ей было жаль эту нелепую женщину в
огромных очках, со строгим пучком седеющих волос, которая так смешно и
наивно утирала слезы. Лилечка уже знала, что не сможет ее бросить одну.
Она знала, что завтра наступит весна и знала, что надо делать.
- А первым делом надо в салон! Ну это же невозможно жить с таким пучком
и, заметь, без макияжа! Нет, так категорически невозможно жить! - Лилечка
с утра воевала по телефону со своей новой подругой, - И не возражай! Мы
уже подъезжаем! Ну, как кто? Я и две мои дочери! Я тебя забираю к себе в
салон, а девчонки мои тем временем наведут у тебя дома порядок! Не
возражай, я тебе говорю!
Все закружилось, завертелось и даже немножечко покатилось кубарем куда�то. Ирина Сергеевна даже и не успела ничего возразить, как вдруг отчетливо
увидела перед собой в зеркале красивую, молодую шатенку с тонкими
чертами лица и пышной копной волос:
- Это я?! - удивленно уточнила женщина.
- Ну, конечно, ты! Кто же еще? - смеясь подтвердила Лилечка, оказавшаяся
прекрасным стилистом-парикмахером, - Это именно ты! Настоящая!
А дома женщину ждал еще один сюрприз. Оказывается в ее тусклой
однокомнатной квартирке имеется огромное окно, а книжки, ранее
неловкими пирамидами падающие по всей комнате, на самом деле
прекрасно и устойчиво могут жить на полках и в книжном шкафу. Уютно и
тепло стало в единственной комнатенке от большущего лилового пледа на диване и пушистых,
желтых диванных подушек. Диван как будто даже приосанился от таких
простых, но удивительно красивых обновок. Все как-то неуловимо преобразилось. Ушла серость. Забилось в угол одиночество, но его и оттуда,