Вторые роды.
В тот вечер мой старший ребенок не мог уснуть. Он вошкался в своей кроватке, просил спеть ему дополнительные колыбельные, а потом долго лежал со мной за руку и смотрел в темноту комнаты. Сон его одолел только к половине первого ночи. Младший вслед за братом проявлял повышенную активность, упирая то кулачки, то пяточки в мой живот, и я улыбалась своей беременности.
К тому времени, как сын уснул, мне тоже уже хотелось только спать, и я осталась лежать на диване с придвинутой вплотную к нему детской кроваткой. Было отчего-то немного грустно. Я перебирала в уме домашние хлопоты, беспокоившие меня в последнее время, и чувствовала себя покинутой с ними один на один. Казалось, что никому кроме меня не было важно собрать кроватку, подготовить детский комод, элементарно вымыть квартиру в преддверии новорожденного. В невеселых размышлениях прошло часа пол, и я подумала, что пора задремывать, чтобы завтра начать новый день с новым настроением, но к часу ночи начал немного поднывать живот. Это было не впервые за последние одну-две недели, поэтому не вызвало беспокойства, я лишь встала и прошла в гостиную, чтобы немного почитать, но читать не хотелось. Тогда я расстелила на полу коврик для занятий йогой, расставила вокруг зажженные свечи, села посередине и... расплакалась. Плакала о своей усталости, о чувстве покинутости, о давящем ощущении неготовности. И только когда из меня вышел весь поток слез, все как-либо сдерживаемые в последние дни эмоции, я смогла заниматься. Вошла в состояние покоя, выровняла дыхание. Сделав базовые растяжки, прислушалась к своему организму. Он хотел танцевать. Он хотел продолжить выражение всех наполнявших его эмоций, только это были уже не эмоции одиночества и покинутости, а осознание своей женственности, переполненность ожиданием малыша, связь с вселенной. Казалось, что какие-то космические вихри кружились вокруг моего тела на протяжении всего танца, никогда раньше не испытывала ничего подобного.
Тем временем настало два ночи. Я вновь сидела на коврике для занятий йогой, но теперь уже ясно спокойная. Живот все поднывал. В предыдущие разы он проходил быстрее. Я прошла в спальню и погладила спящего мужа:
- Солнышко мое, просыпайся.
В ответ лишь мерное расслабленное дыхание. Я провела по бровям, помассировала мочки. Тишина. Тогда тихо спросила:
- Рожать дома будем?
Сказанная шепотом фраза подействовала магически. Муж мгновенно сел и вопросительно посмотрел на меня. Было видно, что сон его еще не отпустил:
- Что ты сказала?
Я улыбаюсь, глядя на его несколько ошалелый вид:
- Ничего. Живот немного поднывает. Грустно было одной сидеть.
Выслушав ответ, муж собрался было снова лечь и обнять меня, но подозрительно посмотрев, утвердил:
- Нет, ты что-то другое сказала.
Теперь я уже была не одна. Уютно устроившись в объятиях мужа, я описывала ему свое состояние, а он убеждал меня, что лучше с ложной тревогой съездить в роддом, чем рожать дома. Тем более, что живот ныл то чуть сильнее, то чуть слабее, и в этой цикличности явно прослеживать периоды. Хотевшая быть убежденной и убежденная мужем, я согласилась с ним. Мы позвонили моему деверю, чтобы он посидел с нашим трехлетним сыном на случай его ночного пробуждения, и около трех ночи поехали в роддом.
Муж с повышенной внимательностью объезжал кочки на дорогах, записывал время схваток, постоянно регулировал то обогрев, то направление потока воздуха при обдуве машины.
В роддоме нас встретила умеренно суровая медсестра, записавшая мой вес, рост, результаты анализов. Сообщившая, что не может позволить мужу присутствовать на родах, потому как по новым законам одной флюорографии для разрешения недостаточно, необходимы еще анализ крови на ВИЧ-инфекции и гепатит и БАК-посев из носа на наличие стафилококков. Я еще дома отплакала свое чувство покинутости и восприняла это ограничение довольно спокойно, хотя глаза увлажнились, и на мужа при прощании я их старалась не поднимать, чтобы не разрыдаться.
После прощания я прошла в законно полагающийся роженицам душ и часа пол наслаждалась теплыми струями, сбегающими по моему телу. Вода помогала уносить все наносное и ненужное в предстоящей организму работе. В родзал я поднялась уже около четырех утра. И мне хотелось только одного - суметь расслабиться, чтобы задремывать между схватками и не терять понапрасну силы. Мне поставили капельницу с физраствором на случай, если в ходе родов понадобится медикаментозное вмешательство, установили датчик сердцебиения малыша и схваткомер. И оставили одну. Ближе к шести отошли воды. Милая акушерка пришедшая на мой зов, все смеялась надо мной: «Вы рожать сюда пришли или чай попить и поспать после него? Смотрите на меня, дышите, работайте. Малыш уже продвигается. Хотите головку потрогать?» Я скриплю: «Сейчас я хочу только родить побыстрее, поспать все равно уже не удастся». Продыхиваю, следую инструкциям. Приходит девочка-стажер, которой поручают принять ребенка, предупреждая, что он вылетит как пробка из бутылки. Так и случается. Когда головка малыша опускается к выходу и мне разрешают тужиться, новорожденный выскальзывает в доли секунды, маленький, чуть синеватый, отчаянно кричащий, будто бы он приготовился кричать, еще находясь внутри. Его кладут мне на живот. На часах 6:17. Я счастлива ощущать тело ребенка вне себя, рада, что мы с ним так быстро и достаточно безболезненно справились.
Но вот медсестра протягивает руки, чтобы забрать сына на весы. Я прошу оставить его на моем животе, но у медперсонала свои инструкции. Впрочем, сразу после измерений девочка-стажер вновь приносит мне ребенка, но уже в пеленке. Я смотрю на сопящий носик, внимательно смотрящие, но еще не сфокусированные глазки. Маленькое чудо хочется положить к себе на живот и лежать так долго-долго, вознаграждая себя и его за труды. Но ребенка опять уносят, чтобы в детской комнате его осмотрел неонатолог. И я остаюсь одна со льдом на животе. Впрочем, через пару часов меня перевозят в палату, и туда же приносят новорожденного сына, чтобы мы с ним уже не расставались. И все время пока я лежу, начиная ощущать свой ноющий сокращающийся живот, маленькая сопатка против всех правил роддома, по которым деткам полагается лежать исключительно в кроватке на стерильных пеленках, лежит на моей подушке с полного молчаливого согласия нянечки.