Обряд крещения

С первых дней жизни малыша родители заботились не только о его физическом развитии, но и о приобщении к христианской вере. Приговоры повитухи лишь подчеркивали защищенность ребенка, его связь со Всевышним. Но истинно чистой, освобожденной от грязи первородного греха его душа становилась после обряда крещения.
Участие в обряде крещения считалось “ступенькой лестницы, ведущей в небо”.


Таинство крещения

Христианская церковь учит, что “крещение есть таинство, в котором верующий... умирает для жизни плотской, греховной и возрождается от Духа Святого в жизнь духовную”. Для большинства православных крещение считалось вторым рождением, более важным, чем первое: это было рождение Человека, созданного “по образу и подобию Божьему”. Потому в народе часто говаривали, что “некрещеный ребенок – чертенок”.

Бытовали и иные поверья, например такое: “души некрещеных превращаются в птиц и летают, вьются неподалеку от дома, просят имени”. В некоторых семьях детей крестили сразу после очистительного послеродового омовения. Чаще, однако, таинство обряда крещения совершали на 3-й или 8-й день после рождения младенца. К крестинам следовало подготовиться, подобрать имя, крестильную одежду, а после совершения обряда в церкви пригласить всех на большую, торжественную трапезу.

Крестить младенца имел право только священник, в исключительных случаях – “от большой беды”, когда его нельзя было позвать, процедуру могла совершить и повивальная бабка. Скажем, если малыш рождался слабеньким и его жизни угрожала опасность, повитуха-христианка “крестила его в лохани или горшке по-своему, домашним способом, взяв святую воду и три раза полив ею голову малыша”. При этом она призывала в помощь Господа: “Во имя Отца и Сына и Святого Духа, аминь...” и, в третий раз поливая головку, давала новорожденному имя.

Что в имени моем?

Пока младенцу не дали собственного имени, в некоторых русских деревнях принято было называть все “души” мужского пола – Иванами, а женского – Марьями. Чаще, впрочем, избегали вообще именовать некрещеного новорожденного.

Право подбирать имя ребенку принадлежало священнику: он ориентировался на святцы и отчасти (неосознанно) на наиболее распространенные в данной местности имена. Мальчика следовало называть именем святого, чей день соответствовал дню появления малыша на свет или следовал за ним. Девочку нарекали именем святой, соответствующей ее дню рождения или предшествовавшей ему.

Лишь со второй половины XIX века в церковные правила была внесена поправка, позволяющая родителям самим выбирать имя, сообразуясь с семейными традициями. С той поры получил распространение обычай давать ребенку имя самого удачливого и здорового родственника, желательно долгожителя. Считалось, что ребенок унаследует качества людей, в честь которых он назван, а возможно, и повторит их жизненный путь.

Подбор имени по святцам был чреват тем, что в семье оказывались дети-тезки, а это ничего хорошего не сулило: одинаковые имена могли повлечь “смешение судеб” и кто-то из них мог, по поверью, просто умереть оттого, что Ангел-хранитель стал бы их путать. Родственники старались этого избегать, а если неудача с именами все-таки случалась, окликали детей в доме по-разному, используя домашние прозвища.

Весьма часто внуков называли именами бабушек и дедушек, особенно если дети были крепкими, здоровыми, а предки уже умерли. Слабых же, нежизнеспособных младенцев торопились окрестить именами родителей.

Если новорожденный появлялся на свет и вовсе бездыханным, “верным” способом “оживить” его было открикивание: повивальная бабка, а за ней все присутствующие выкрикивали имя отца (для мальчика) или матери (для девочки), а повитуха похлопывала ребенка и окуривала горящими предметами, чтобы привести его в чувство. В избе слышалось: “Жив Господь на небесах, жива и душа в теле! Агафья!” Имя следовало прокричать 3 раза.

Восприемники или кумовья “божатки”

Согласно русской православной традиции, к новорожденному принято было приглашать двух восприемников разного пола: крестный символизировал второго “отца”, а крестная – “мать”. Варианты исключались: приглашение кого-нибудь одного считалось “латынянством” (то есть приверженностью католической вере), приглашение более двух “нареченных” родителей запрещалось специальным церковным законом, принятым еще в XIV веке.

Народная традиция, сложившаяся много веков назад, требовала, чтобы у каждого человека, помимо плотских родителей, были и духовные, “божатки”, которые брали на себя все функции кровных родителей, если с ними случалось какое-то несчастье. В обычной жизни “божатки” должны были обучать детей грамоте и практическим уменьям (косить, жать, мастерить из дерева, прясть, шить и т.п.). Их главной функцией по мере взросления ребенка было его нравственное “направление” и духовное воспитание.

Заступническая молитва восприемников считалась всегда более действенной, чем причитания родных родителей, и способна была, по поверью, “со дна моря поднять, отмолить любой грех”. А если крестник совершал неблаговидный поступок – взыскивали не только с него, но и с крестных.

При выборе восприемника главным считалась его репутация. На эту роль принято было звать тех, кто “побогаче, поумнее да покрасивее”. Старались не звать в крестные людей с физическими и, особенно, моральными недостатками, вдов и вдовцов, несчастливых, бездетных.

В некоторых местностях звали в крестные “первого встречного”: отец ребенка выходил за порог и ждал появления достойного с виду человека, которому и предлагалось стать крестным. Отказываться от восприемничества – без веских на то причин – не полагалось. Да никто и не пытался: участие в крестильном обряде считалось “ступенькой лестницы, ведущей в небо”. Стать крестным отцом и матерью даже добрачного или внебрачного ребенка, крапивника (незаконнорожденного) было не только почетно, но приносило счастье в любви, обещало успех в делах.

Считалось большой удачей, если крестный оказывался тезкой крестника: обоих будет оберегать один ангел. Звали в крестные людей нестарых, иногда и совсем юных, подростков – “лишь бы могли держать ребенка”, специально спрашивая разрешения их родителей: восприемники “передавали крестникам свои силы и здоровье” и должны были дожить до их свадьбы – именно крестным полагалось благословлять на брак молодых и быть на свадьбе “посаженными” (отцом и матерью).

Как правило, восприемники не были супругами или близкими родственниками. При совершении таинства крещения запрещалось присутствовать женщинам во время месячных очищений, а также “родихам” (то есть недавно родившим). По народным поверьям, женщина, согласившаяся стать восприемницей и скрывшая свою “нечистоту”, могла передать малышу свои “болячки”: мальчики становились сопливыми и неряшливыми, а девочки – мученицами “по женской части”.

Люди, связавшие себя духовным родством, должны были относиться друг к другу уважительно и ответственно. Ссоры между ними рассматривались как великий грех: “Бог счастья не даст”. Кум и кума не могли срамословить друг при друге, показываться раздетыми или одетыми неряшливо, женщинам не положено было показывать волосы. Когда в доме чего-то не хватало, первым делом бежали к крестным – попросить, безвозмездно “занять”. Дети ожидали от них на праздники самых дорогих и красивых подарков; часто то, в чем отказывали родные родители, просили у крестных – и отказывать им считалось “зазрительно” (совестно).

Кум с кумою как брат с сестрою

Церковные нормы исключали возможность брачных уз между людьми, связавшими себя духовным родством. Это касалось и самих кума и кумы, и восприемника с его крестницей или ее матерью, если та оставалась вдовой (такой же запрет действовал и для восприемницы с крестником или его отцом), а также всех их потомков и близких родственников: после совершения церковного таинства они переходили в категорию “духовных сестер”, “братьев”, “племянников”.
Жизнь, конечно, брала свое. Куму с кумой было позволено (и даже положено) целоваться при людях по-родственному, оказывать друг другу знаки внимания. Неудивительно, что противозаконные и предосудительные связи между ними, считавшиеся кровосмесительными, возникали в русских деревнях довольно часто. “То не кума, коль под кумом не была”, – посмеивалась народная присказка.

Некоторые ученые-этнографы считают подобные отношения пережитком кровнородственных браков – ведь кум с кумою считались “как бы родителями”, то есть были “как бы в браке”. Однако мало кто решался “оформлять” эти отношения, а тем более заводить потомство. Считалось, что за нарушение предписания Господь накажет ребенком-уродом.

Народная молва и церковный закон были особенно строги в отношении крестниц и их восприемников. Описанный в пушкинской “Полтаве” эпизод из жизни Мазепы, который влюбился в собственную крестницу и решился из-за запретного чувства на государственное преступление, имел под собой реальные основания. Мазепа надеялся бежать с ней в Швецию и там скрыть духовное родство. В любой русской деревне такой поступок считался бы глубоко безнравственным, проклятьем всего рода. Известно, что молодые люди из одного селенья, всего лишь имевшие общего крестного или крестную, могли, в принципе, обвенчаться, но для создания семьи они искали себе пару подальше, “за семь деревень”, дабы избежать пересудов.

Торжественный день

В день крещения главными действующими лицами становились повитуха и крестные, оплачивавшие, по обычаю, и саму процедуру. Повитуха тщательно купала ребенка, укладывала его на мягкий вывороченный мех под иконы: “да будет жизнь его обильна так же, как обильна волосом постель его”, а затем заворачивала в отцовскую или материнскую рубаху, в рукав которой клала краюшку хлеба: “на счастье” и как оберег.

Перед отправкой в церковь все присутствующие на минутку присаживались, как перед дальней дорогой, за накрытый свежей скатертью стол с караваем и солонкой в центре. Кровные (“плотские”) родители благословляли крестных “на святое крещение” и в дальнейшем присутствовать на церемонии не могли: мать младенца считалась “нечистой” до 40-го дня, и в известной степени эта “нечистота” распространялась и на отца.

Воду для крещения, по древней традиции, приносил восприемник. Ее должно было быть достаточно, не менее двух ведер (“а то жизнь будет неполной”). Воду подогревали. Лишь у староверов принято было крестить в холодной воде, зимой – даже в подернутой льдом купели (“не то хиляк вырастет”). После соответствующих молитв и погружения ребенка или троекратного обливания его головки, крестильную воду выливали в протоку (реку, ручей) или на огород, чтобы ее никто не осквернил.

Полотенце для вытирания рук священника, крестильный крестик и ризки – кусок чистой белой ткани для завертывания ребенка после таинства (аналогичный ризам, в которые завернули Христа), а также всю крестильную одежду готовила и приносила крестная мать. Крестильная одежда должна была быть нарядной, и во многих семьях ее принято было хранить и передавать последующим поколениям.

При совершении ритуала знающие люди зорко следили за поведением ребенка в купели: если он скрючит ножки – “будет крепок”, если шарик из воска с отрезанными волосами (элемент совершения таинства) не утонет – “проживет долгую жизнь”. Ничего хорошего не ждали, если священник надел крестильную рубашку наизнанку или помазал миром не правую, а левую ножку ребенка: “ох, не пойдет он по заповедям Господним”, будет “сильно маяться”, проживет “не как все”.

После крещения все присутствующие ехали – той же дорогой, что и в церковь, обратно в дом новорожденного, где крестные вручали его родителям со словами: “Вы вручили дитя молитвенное, получите же окрещенное” и сообщали нареченное имя.

Родители младенца ожидали крестильный “поезд” с нетерпением, накрыв на стол и приготовив вышитое полотенце с хлебом-солью. Если повитуха не ездила с крестными в церковь, то она встречала приехавших в шубе мехом наружу – это служило оберегом и пожеланием крестным богатства. Если в семье дети “не стояли” (часто умирали), в некоторых русских селениях их передавали родителям с улицы через окно, чтобы обмануть “злых духов”.

Окрещенных детей укладывали на ту же шубу под образами, на которой они лежали перед поездкой в церковь. Рядом родители и другие приглашенные оставляли монетки высокого достоинства. Иногда их клали в ладошку или просто проводили по ней. Счастливые родители благодарили крестных и повитуху “за труды” и щедро одаривали их. Кроме того, роженица делала подарки свекру и свекрови, а они, в свою очередь, совершали подношения невестке и малышу.

Царские крестины

Венценосных особ крестили в России публично, при большом стечении народа, через 8 дней после появления на свет или немного позже. При Петре Великом на крестинах велено было присутствовать всем министрам-сенаторам и иностранным посланникам. Восприемниками царских детей были лица высшего духовного звания (патриархи), члены правящей царской семьи или же достойные люди из числа иностранцев.

В заключение крестильной процедуры царь и царица щедро одаривали крестных малыша и его самого.

По свидетельству датского посланника Юст Юля, жившего при русском дворе в начале XVIII века, “обычай этот существовал в русской церкви с незапамятных времен”, и дары ребенку совершались “в воспоминание того, что волхвы после рождения Христа подносили ему золото”.

При царях Иване Грозном и Алексее Михайловиче подаркам предшествовал пышный крестильный “поезд”: гости вереницей ехали в церковь на крестины и обратно, дорогу “поезду” кропил святой водой митрополит или патриарх. Дары венценосному новорожденному делали все: бояре, окольничие, все чины Думы, иноземные гости, а также Гостиная и Суконная сотни. Ответом на подношения было поистине царское угощение.