Моя родина! Мой дед!

На лето снимаем дачу. А я все думаю про дом в Борисово. Он живой, старый, из толстых бревен. В детстве они казались просто огромными. Дом старый, печной. Его очень жаль. Он пахнет. Сыростью, деревом, старыми вещами, пылью, детством, приключениями, солнечным теплом, людской памятью. Все приближается день, когда надо будет сносить его. А я...

Думать об этом не хочу. Как он дорог мне! Это дом моего деда. Моя прабабушка замуж в него выходила. В нем хозяйничали немцы во вторую мировую. Помню призрак какой-то шинели или мундира из детства, висящего за дверью. Помню валявшиеся пилотки, какие-то гильзы от патронов. В коридоре до сих пор стоит деревянный огромный сундук. Что в нем? Удочки на стене. Лаз в подпол, откуда я доставала щенят нашей Чапы (только я туда по малости лет и гибкости и могла пролезть). Прохожу памятью по каждой половице, знаемой наизусть.

Дед. Деда. Эх, рано ты ушел из жизни. Мне было 12. Летом я бегала тебе за пивом. Ходила с тобой за водой, везла тележку - у тебя тогда уже нога болела от незаживающей язвы. Высокий, статный, в мать, молодой и сильный, вернувшийся победителем из Берлина, женившийся по крепкой любви до самой смерти, рукастый мастер, светлая голова, надежный, как скала, добрый, сердобольный человек, не знавший слова "выгода". Дед, таким я тебя и не знала почти. Знала высоким, худощавым, молчаливым, прихрамывающим, добрым, работящим. Всю жизнь работящим. Всё так же любящим бабушку. Дед, эх, дед.

Ушел ты на войну, семнадцать тебе было, в 43 году. Радистом. В полк маршала Рыбалко. Маленький был. Шинель тебе подобрать не могли по росту. Думали к партизанам отправить. А ты вымахал там. Однажды на войне уводил ты свои войска от немцев, сидя в кустах со своей рацией. Всех вывел, а сам так и остался там. А вокруг немцы уже. Что же делать? Сидят немцы, не уходят. Заняли позиции. Расслабились. Гармошки достали и ну дудеть. Только это и спасло: под эти гармошки дед по рации своих нашел, сказал, что выйти не может. Наши пообещали отвлекающий огонь открыть. И сдержали слово. Немцы повскакали, побежали куда-то. А дед тем временем ползком как-то выбрался. Нашел свою часть, идет через поле, как с того света вернулся: рацию за собой волочит. Слышит - объявляют погибших, и его в том числе. Постоял в кустах, постоял. Да и вышел. Чего уж людей расстраивать? "И маршал Рыбалко плакал на моем плече",- как любила рассказывать о тебе бабушка. За то дали деду неделю отпуск. Приехал он в Борисово, в дверь вошел нагнувшись, мать сразу и не признала в высоком военном своего маленького Коленьку. Ну а потом опять вернулся на фронт, освобождал Прагу, дошел до Берлина.

Дорог мне твой родной дом, дед. Корнями я из него выросла. Мне кажется, что я и слеплена из земли, что рядом с домом твоим. Из яблонь проросла, из семечка. Каждый раз, когда приезжаю, становлюсь этой яблоней, доской в покосившемся заборе, дуновением ветра с реки, что за домом под обрывом. Настоящий ты человек был, дед, живой твой дом, твоя земля, и я ношу вас в сердце всегда.