Немного о пропаганде. Слова — очень мстительная, самостоятельная субстанция.
ПроблемыИнтервью Авдотьи Смирновой полностью
СА нельзя предположить, что культуру можно реформировать разумно? То есть не поднимая Любе арендную плату, понимая, что доход можно и нужно получить в других местах? Потому что, если следовать вашей логике, то все хорошие, мудрые и острожные люди не хотят, мнутся или им не предлагают, и появляется в конце концов господин Мединский, который исполняет свою удивительную роль в полной уверенности в своих действиях и самообладании.
А я хочу сказать, что Мединский — не самое главное зло. Я прогнозирую, что следующим министром культуры станет Елена Ямпольская…
СТо есть буквально по логике «лучшее враг хорошего»?
Да-да-да. И вот когда она придет, мы будем вспоминать Мединского как видного либерала.
СНу вот, а вы говорите, что власть надо умиротворять и с ней договариваться.
Я не говорила «надо», я говорила «приходится».
СЯ вашу точку зрения не разделяю, но понимаю. А не разделяю я ее потому, что вижу в сложившейся системе стратегический вектор на самоуничтожение. Если смотреть глобально, по логике этой системы Мединского непременно должна сменить Ямпольская. Как у Гете: «За жирными коровами следуют тощие, за тощими — отсутствие мяса». И поэтому мне лично кажется, что, стратегически, договариваться бессмысленно. Все равно эта махина обречена. Но тактически — и вы, и Лиза, и десятки других фондов спасаете жизни. Могу это только уважать.
Я утверждаю, что надо договариваться. Потому что вина и нашей власти, и нашего государства абсолютно неотменяемая и очевидная любому — в крайней степени невротизации общества. То, что общество невротизировано и стоит в одном шаге от коллективного психоза, — это целиком и полностью вина власти. У меня был разговор об этом недавно с одним министром. Я ему говорю: понимаешь, это в экономике или в политике можно разогнаться и приостановиться, разогнаться и приостановиться, а в пропаганде — нет. Это вам только кажется, потому что вы технократы, что пропаганда — инструмент управления. Но пропаганда только поначалу инструмент управления, вы не успеете оглянуться, как пропаганда начнет управлять вами сама.
СПодменит реальность?
Абсолютно! У пропаганды есть только один закон: сегодня должно быть еще громче, звончее, радикальнее по терминам, чем вчера. Сейчас стоит уехать на две недели из страны, а потом вернуться и включить Дмитрия Константиновича Киселева, чтобы понять, куда и с какой скоростью несется эта машина. И в один прекрасный момент она падает прямо в бездну, у нее нет возможности волны, ее не бывает, она всегда идет только резко вверх, и дальше она падает в бездну. Только когда она падает, она падает туда вместе со всем обществом, со всей страной. Это не Дмитрий Константинович Киселев канет в бездну, мы все туда рухнем.
СА как, по-вашему, будет выглядеть апокалипсис, если действительно все опять рухнет? Как в 1917-м? Угнетенные классы восстанут с оружием в руках и т. д.?
Я не знаю, у меня масштаб личности не тот, чтобы такие прогнозы строить.
СНо вы же говорите про «бездну». Как-то же вы ее себе представляете?
Я не представляю.
СМожет, Чубайса спросить?
Вам он не скажет. Для меня «бездна» — то, что степень агрессии, которую я сейчас наблюдаю в сети, выплеснется на улицу, она выплеснется в реальность. Я думаю, что мы в полушаге от этого.
СВы думаете, что русские люди, которые пишут в сети, способны взять оружие или хотя бы выламывать булыжники из мостовой и вести уличные бои?
Нет, мне так не кажется. Но я боюсь конфронтации. Тех, кто смотрит телевизор и верит Киселеву и Ко. И тех, кто, условно, «пишет в фейсбуке». Я боюсь, что люди начнут драться в отделениях Сбербанка.
СЗачем?
Оттого, что один, предположим, в очках…
СА другой в ватнике в сберкассу пришел?
Когда я говорю, что агрессия выльется на улицы, я не имею в виду, что люди пойдут брать штурмом городскую администрацию, они перебьют друг друга. Вернее не они, а мы. Ведь это же мы, да? Потому что мы — одна страна. Страна перебьет друг друга. И если это, не дай Бог, случится, это будет как эпидемия.
Вы не читали роман Жозе Сарамаго «Слепота»? Жозе Сарамаго — это мой любимый португальский писатель, нобелевский лауреат, который у нас блистательно переведен силами великого переводчика Александра Сергеевича Богдановского. У него есть роман «Слепота», по которому снят известный фильм, а сейчас я читаю роман «Прозрение». Сарамаго замечательно описывает, как деградация происходит с обществом, как общество дуреет. Сарамаго — левак, он весьма низкого мнения о правительстве, о государстве, он вообще низкого мнения о способностях одних людей управлять другими. Это проскальзывает во многих его романах и даже становится центральным сюжетом. То, как люди начинают друг друга подозревать, раздражать, как это выплескивается наружу, как тонкий слой цивилизационного лака с невероятной скоростью с них слетает.
- Фото: Юлия Майорова
СНо чтобы увидеть процессы «расчеловечивания», не надо читать Сарамаго. Хотя он прекрасный писатель. ХХ век показал, как это происходит, самым наглядным и трагическим образом.
Я этого боюсь — опять, здесь и сейчас. Когда федеральные каналы начинают артикулировать, что Россия — это не Европа, они одновременно артикулируют то, что можно плюнуть в глаза другому — месседж-то такой. Что человеку в Таганроге Европа? Ни-че-го. Он считывает это сообщение совершенно по-другому. Слова — очень мстительная, самостоятельная субстанция и не важно, вы славянофил, почвенник или, наоборот, западник. Интеллектуалы вкладывают в понятие «Европа» определенные вещи, но в массовой трансляции никакой Европы не существует. Существует правило «не плевать».
СА плевать хочется.
Да, вести себя естественно — естественное желание человека. Цивилизация, ее законы его ограничивают. А когда идет сигнал, что законы можно игнорировать, человек это воспринимает с энтузиазмом. Не надо только думать, что это свойство только нашей страны — это не так. Любое общество и вообще человечество в целом вообще не хочет над собой работать. А хочет влезть обратно на дерево. Поэтому это не есть наша уникальная особенность.
Но мне кажется, что мы сейчас просто в сантиметрах находимся от глобального общественного конфликта, и любой сейчас, кто повышает температуру в обществе, а не понижает ее, становится соучастником будущего преступления, которое готовится в стране, которое она собирается сама над собой учинить.
Поэтому, в частности, в вопросе о благотворительности, дело не в том, что мы должны договариваться с государством, а в том, что должен хоть кто-то пытаться хотя бы затормозить нас, понимаете? Те люди, которые, несмотря ни на что, несмотря на Крым, несмотря на Донбасс, сидят и договариваются, и пытаются решить, предположим, что делать с квотами, куда нужно поставить оборудование, где нужно открыть еще один класс и т. д. и т. п., по-моему, они — наш единственный выход. Чем больше народу в этот процесс вовлекается, тем лучше. Если каждый из нас приведет в фонд одного человека, тот — еще одного, то, может быть, мы потихонечку поймем, что, как говорит Пушкин в «Капитанской дочке», «лучшие изменения происходят от смягчения нравов». А нравы смягчаются только так. Они смягчаются от того, что Константин Львович Эрнст считает нужным два раза показать по Первому каналу фильм «Антон тут рядом». Или потому, что в высоких кабинетах решили, что одним из несущих флаг на Олимпиаде будет Чулпан Хаматова, а на Паралимпиаде — Нюта Федермессер, от этого смягчаются нравы. Смягчаются нравы от того, что организуется телемарафон помощи пострадавшим от наводнения. От того, что выходит Костя Хабенский и рассказывает, что нужно делать с больными детьми и старыми артистами. Это главнее всего, главнее искусства, бизнеса, политики, только там может что-то созреть, что спасет. Россия — удивительная страна. Если знаешь ее историю, то видишь, что при самых ужасных падениях она все равно поднимается, все равно прорастает… Мы — очень талантливый этнос. А любой талантливый этнос чреват очень неожиданными поворотами своей истории.
СТо есть надо просто надеяться и «делать свое небольшое дело каждый день»?
Это звучит как… В этих призывах есть некоторое высокомерие добродетели, которых тоже хочется избежать. Есть такой термин мой личный — «тщеславие добродетели». Но для меня, например, такое дело — моя работа в фонде, притом что раз в неделю я говорю себе: «Будь проклят тот день, когда я решила этим заняться...»