Про присоску и Корчака
Ну вот, уроки сделаны, дети помыты и спят, отчет написан и отправлен. И совсем нет сил уже что-либо писать. И так каждый день – когда, наконец, появляется время, напрочь отсутствуют силы. 
А жизнь тем временем не стоит на месте. Тимочка подрастает, Саша меньше, чем через месяц, заканчивает первый класс. С неделю назад внезапно одномоментно распустились деревья. На улице тепло. Режим Тимкин более или менее устаканился. С месяц назад ребенок перешел на одноразовый сон (полутора-двухчасовой) и двухразовое гулянье. Гуляем мы с чувством и с толком. В пакете – мяч, совок и ведро, сам восседает на велосипеде. В программу входит катание по очереди на всех качельках, возня в песочнице, катание на велике. Сегодня была освоена детская горка. Тима делает все размеренно и обстоятельно. Часто, когда я смотрю на него, на меня накатывает волна умиления и счастья от того, что он есть. Я люблю целовать его в шейку, там, где подбородочек.
Он научился пить сок из трубочки. Это ж для нас это рутина. А для него сопоставимо с открытием закона всемирного тяготения! Пока еще не очень получается, но процесс доставляет ему невыразимое наслаждение.
А еще Тима стал отменным собеседником. Нет, по-прежнему словарный запас ограничивается “мамой”, “папулей”, “бабой”, “Татой” и “авапой”. Но он делает такие умильные рожицы и с такими разными интонациями произносит “А-а-а” (от обиженных до восхищенных), что лучше собеседника не найти. Довольно сносно ест ложкой и вилкой. Спит полночи сам, остаток ночи – с нами. За час-два до пробуждения активно сосет грудь, за что именуется мною присоской. Очень любит смотреть в окно. Научился хитрить. Когда мама входит утром в нашу комнату, чтобы забрать его и дать нам еще часок поспать, он замирает и делает вид, что спит.
Я начала читать Януша Корчака “Как любить ребенка”. Прочитала пока немного, но чувствую, что не ошиблась в выборе. Хочется цитировать его, но цитировать буквально все. Удивительно написано. При этом как будто нет временной пропасти, а ведь писалось-то в тридцатых годах прошлого века. А подтверждение тому, что все писалось искренне, что это прожито, прочувствовано, - его жизнь. Человек, который был волен выбирать, без колебаний направился в газовую камеру вместе со своими двумястами воспитанниками под знаменем – символом детского дома, которым руководил долгие годы. Ну вот, навскидку: “Ты говоришь: “Мой ребенок”. Когда тебе и говорить это, как не во время беременности? Биение крохотного, словно персиковая косточка, сердца – эхо твоего пульса. Твое дыхание несет кислород и ему. Одна кровь течет и в нем, и в тебе – и ни единая алая капля крови еще не знает, останется она твоей или его или прольется и умрет, как дань, взимаемая таинством зачатия и родов. Кусок хлеба, который ты жуешь, - материал ему на созидание ножек, на которые он встанет и побежит, кожицы, которая их покроет, глаз, которыми он будет смотреть, мозга, в котором вспыхнет мысль, ручонок, которыми он к тебе потянется и, улыбаясь, назовет: “мама”. Вместе вам переживать решающий момент; сообща станете испытывать общую боль. Но пробьет час – знак: Готов. И одновременно он, ребенок, скажет: “Хочу жить своей жизнью”, а ты, мать, скажешь: “Живи теперь своей жизнью”. Сильными спазмами ты станешь выталкивать его из своего чрева, не считаясь с его болью; мощно и решительно он станет пробиваться, не считаясь с твоей болью. Зверский акт. Нет – и ты и он подвластны сотне тысяч неуловимых, легких и дивно точных импульсов, дабы, забирая свою долю жизни, вы не взяли больше, чем принадлежит вам по праву, всеобщему и извечному. “Мой ребенок”. Нет, даже в долгие месяцы тягости и часы родов ребенок не твой…”
Пожалуйста, прочитайте Януша Корчака.
