В БАБУШКИНОМ "РАЮ"

Это фрагмент из книги Никитиных... сколько уж лет назад написана эта книга, а проблема вечна. А бывает иначе? И как достигается это "иначе"?

В БАБУШКИНОМ "РАЮ"

Приезжает к нам иногда на целое воскресенье и третья бабушка --

бабушка Оля со своей взрослой дочкой Лелей. Обе души не чают в Алеше, привозят ему из Москвы игрушки, лакомства. Бабушка Саша частенько бывает у них в гостях и, конечно, рассказывает о "несчастной" жизни нашего Алеши.

Они входят к нам в дом и первым делом спрашивают:

-- А где Алеша?

У них в глазах такая неподдельная тревога за него, так жадно они его обнимают, целуют, нянчат, что у нас не хватает мужества остановить их. Мы только понимающе переглядываемся и не можем раскрыть рта. Скрепя сердце мы смотрим, как на Алешу

обрушивается целый поток любви и нежности, игрушек, лакомств, как этот поток буквально валит Алешу с ног. А если в первые минуты Алеша еще пробует сопротивляться -- сползает с рук, куда-то бежит, что-то рассказывает или показывает гостям, пытается что-то делать сам, то к концу дня Алешу трудно узнать. И ничего особенного бабушка и тетя как будто не делают. У них только одно стремление -- сделать Алеше как можно больше приятного. Они и стараются.

-- Хочешь идти гулять? -- спрашивают у малыша. Если Алеша отвечает утвердительно, его одевают, обувают и ведут или несут во двор.

-- На улицу пойдем? Взять тебя на ручки? Хочешь конфетку?

Сорвать тебе цветочек? -- и так все время. Алеша только

"решает", а бабушки и тети исполняют. Он быстро входят в роль

повелителя, потому что все его желания немедленно выполняются,

перечить ему никто и подумать не смеет, а развлекать берутся все

три бабушки и тетя Леля в придачу.

Для Алеши наступает, наконец, "счастливое детство". Вечером,

когда все садятся за стол, Алеша в центре внимания. Да и как

может быть иначе, если вокруг восемь любящих взрослых? Алеше

первому несут высокий стул, его первого усаживают. Все бабушки

наперебой угощают его.

-- Рыбки хочешь?

-- Консервов дать тебе?

-- Еще сырку дать?

Но Алеша уже приметил коробку с тортом и поэтому есть ничего не

стал. Пожевав немножко сыру, он командует:

-- Тойтика дать Аичке! -- и Леля тут же режет ему кусок на

дольки, а бабушка Саша спешит в кухню и несет первую и

единственную пока на столе чашку чая. Алеша уплетает торт,

запивая чаем, но даже в таком блаженном состоянии замечает, как

проливает чай на стол. Он готов захныкать и уже приподнимается,

чтобы идти за тряпкой, но бабушка Саша мгновенно вытирает около

него лужу, а остальные бабушки усердно утешают его, даже не дав

ему всхлипнуть.

Разве можно сравнить эти счастливые минуты с "тяжелой жизнью" у отца с матерью, где Алеше пришлось бы вылезать из-за стола, идти в кухню за тряпкой, вытирать лужу и относить тряпку на место?

Алеша снова весел, а мы с грустью наблюдаем, как неудержимые потоки бабушкиной любви безжалостно смывают наши и Алешины достижения. А ведь они стоили немалого времени и больших усилий. Воистину правы мудрые китайцы, говоря: "Чтобы стать

трудолюбивым, надо три года, а чтобы облениться, достаточно и трех дней".

Насытившись тортом, Алеша начинает шалить. Он кривит губы и коверкает слова. Это всех смешит, только нам видеть это грустно.

-- Бабка, бадяпка! -- кричит бабушке Саше Алеша, и кричит

нехорошо, как будто ругается. Но бабушку это приводит в восторг.

Она смеется, говорит:

-- Ах ты, разбойник этакий! -- и, сделав двумя пальцами "козу", "бодает" Алешу. Он, конечно, радуется произведенному эффекту и кричит еще громче и еще неприятнее.

Это почему-то всех веселит пуще прежнего, а мы с горечью думаем о том, что сделали непростительную глупость, бросив на целый день сынишку в это море неразумной любви. Что-то будет завтра?

ПРИХОДИТСЯ РАСХЛЕБЫВАТЬ

Наступает утро, Алеша открывает глаза и сладко потягивается.

Папа, как всегда, дает ему штанишки и говорит:

-- Одевайся! Будем убирать кровати.

Но Алеша ведет себя необычно. Он лениво и медленно всовывает

одну ножонку в штанишки, а второй никак не может попасть куда

надо. Да у него и настроения нет попадать. Он дрыгает ногой,

почти не глядя на штанишки, и хнычет:

-- Никак! Папа, адень таниски!

-- Алеша! Штанишки ты ведь надеваешь быстро и хорошо. Сам

одевайся! -- спокойно говорит папа.

-- Не буду-уу! -- уже сквозь слезы тянет Алеша и поднимает рев.

Разве не обидно: вчера целый день выполнялось любое его

требование и любая просьба, одевались и снимались не только

штанишки, но и носки, ботинки, рубашки! А теперь пожалуйте --

надо одеваться самому! И непонятно и обидно. Он так привык

командовать, так вошел в новую роль, что теперь, естественно,

будет отстаивать такое удобное для него право "повелителя".

А нам теперь придется отвоевывать у Алеши "равноправие". Из-за

штанов -- первый и потому самый важный "бой". Нам его надо

обязательно выиграть. Дальше будет легче: Алеша станет после

первого "поражения" "сдавать позиции". Папа один убирает

кровати, сам складывает раскладушку и уносит ее в мастерскую.

Увидев это, Алешик совсем заходится в плаче и кричит все

требовательнее и капризнее.

У папы с мамой горько на душе, но они и виду не подают. Тогда

Алеша выходит в коридор, шлепается на пол и, держа в одной руке

трусики, заливается пуще прежнего. Он, по-видимому, рассчитывает

на поддержку бабушек. К счастью, дома только бабушка Дина, да и

та в кухне. А в кухне мама готовит завтрак и не позволит ей

броситься на выручку.

Алеша, не получив в коридоре поддержки, готов "капитулировать".

Захватив штаны, он медленно бредет в кухню. И вдруг видит

здесь... бабушку! Он к ней, как утопающий к соломинке.

-- Ну, ну, в чем дело? Что такое? -- говорит бабушка и помогает

ему (это Алеше-то, который на любой стул или скамейку взбирается

с необычайной быстротой и легкостью!) влезть на стул у окна. --

Ну, ну, ты перестань плакать, тогда я с тобой буду

разговаривать... -- И, не дожидаясь, пока он остановится,

продолжает: -- А ну-ка, где тут курочки? Как они? Ко-ко-ко! А

где коровка? Мму-у-у? А что там дядя делает? Во-он там!

Беседа у окна продолжается довольно долго. Бабушка проводит

психологическую "обработку" внука, а брошенные Алешей штаны

сиротливо лежат на полу. Мы нервничаем: "сражение" было почти

выиграно, а теперь опять надо начинать все сначала.

Наконец, бабушка решила, что уже отвлекла Алешу от источника

раздражения и теперь он наденет штанишки. Но не тут-то было.

Стоило ей только произнести слово "штанишки", как Алеша снова

заревел с новой силой, сполз со стула и опять шлеп на пол!

"Сражение" вновь разгорелось вовсю.

Видя свою неудачу, бабушка поднимает с пола штанишки и подходит

к Алеше с намерением надеть их. Тут уж папа не выдерживает:

-- Дайте Алеше самому надеть штанишки! -- останавливает он

бабушку.

Бабушка отступает и отдает трусы Алеше. Но тот сердито бросает

их на пол и ревет еще громче.

Мы садимся завтракать. Кусок нам буквально не лезет в горло.

Бабушке тоже, она берет книжку, смотрит в нее и молчит.

Проходит еще несколько томительных минут. Теперь уже никто не

обращает внимания на плачущего Алешу. Он понемногу стихает,

потом поднимается с пола и идет к папе. Идет он медленно и чуть

подвывая, но штанишки держит в руке.

-- Папа, вити носик! -- просит он уже мирным тоном. Папа берет

платок и ласково вытирает носик и мокрые от слез щеки. Как папе

хочется схватить Алешу на руки, обнять, поцеловать милые

заплаканные глазенки, но папа этого не делает.

-- Влезай сюда! -- ласково приглашает он Алешу на его обычное

место. Алеша влезает, кряхтя и посапывая носиком.

-- Теперь Алеша наденет штанишки и будет с нами завтракать, --

спокойно говорит папа, а сам настороженно ждет: вдруг начнется

все сначала?

Но Алеша прямо на наших глазах становится самим собой. Он

садится на свое место, расправляет штанишки и ловко всовывает

одну ногу, потом, чуть сдвинув трусики в сторону, -- вторую и,

привстав, натягивает их до пояса. Движения его снова быстры,

ловки, точны. Куда девалось его "никак"! Он снова все может и

все умеет.

Только за чаем снова дают себя знать следы вчерашнего

"блаженства":

-- Насип сипоцьку цяй! Памисяй езицькой! Падюй! -- не просит, а

почти командует Алеша. А ведь всегда он сам сыпал песок в чай,

сам мешал ложечкой и сам дул на чай. Мы молча переглядываемся.

-- А ты возьми ложечку и помешай сам! Мама уже насыпала песку в

чай, -- как можно спокойнее говорит ему папа. Алеша тянется за

ложкой и начинает медленно мешать чай.

У нас, наконец, отлегло от сердца: первый и самый тяжелый "бой"

выдержан. Но это не все. Еще дня два или три мы будем

расплачиваться за воскресный бабушкин "рай", еще будут слезы у

Алеши и трепка нервов папе с мамой, но самое тяжелое уже позади.

Как же быть? ломаем голову. Спрятать Алешу от бабушек

невозможно, а результаты их любвеобильного воспитания для всех

нас троих очень тяжелы.

Винить бабушек тоже нельзя. Они очень любят внуков. Но любят

иначе, чем мы. Получается, что воюют между собой две разные

любви, но "сражения" от этого не становятся менее жестокими.

Мама даже плачет иногда. А бабушка все поучает ее:

-- Времена спартанского воспитания прошли, а у вас Алеше никакой

свободы, все время он должен сдерживать свои желания. Кончится

все тем, что он вас невзлюбит. -- Бабушка Дина говорит все это

устало-назидательным тоном, каким обращаются учителя к

непокорному ученику.

Мама слушает, а потом говорит папе:

-- В этих словах какая-то чудовищно нелепая и обидная

несправедливость! А доказать невозможно.

-- И не надо доказывать, пожалуй. Время это сделает лучше нас.