Вера Полозкова

... в который раз поражает меня...

... и... пишет, будто ровно про то, что у меня на уме...

город исчезает под толщей осени, делаясь нерезким, бесшумным, донным,
всякий вышедший покурить ощущает себя бездомным,
и ко входам в метро, словно к тайным подземным домнам
сходят реки руды

восемь лет назад мы шли той же дорогой, и все, лестницы ли, дома ли, -
было о красоте, о горечи, о необратимости, о финале;
каждый раз мы прощались так, будто бы друг другу пережимали
колотую рану в груди

дорогая юность, тебя ещё слышно здесь, и как жаль, что больше ты не соврёшь нам.
ничего не меняется, только выглядит предсказуемым и несложным;
ни правдивым, ни ложным, ни истинным, ни оплошным.
обними меня и гляди, как я становлюсь неподсудным прошлым.
рук вот только не отводи

***

Словно все тебя бросили, так и не разыскав,

Пожила, а теперь висишь как пустой рукав

У калеки-мальчика в переходе.

Да никто к тебе не приедет, себе не лги.

У него поезд в Бруклин, а у тебя долги,

И пальцы дрожат застегивать сапоги

Хоть и неясно, с чего бы вроде.

Дело не в нем, это вечный твой дефицит тепла,

Стоит обнять, как пошла-поехала-поплыла,

Только он же скала, у него поважней дела,

Чем с тобой тетешкаться, лупоглазой;

То была ведь огнеупорная, как графит,

А теперь врубили внутри огромный такой софит,

И нутро просвечивает нелепо, и кровь кипит,

Словно Кто-то вот-вот ворвется и возопит:

«Эй, ты что тут разлегся, Лазарь?..»

Полно, деточка, не ломай о него ногтей.

Поживи для себя, поправься, разбогатей,

А потом найди себе там кого-нибудь без затей,

Чтоб варить ему щи и рожать от него детей,

А как все это вспомнишь – сплевывать и креститься.

Мол, был месяц, когда вломило под тыщу вольт,

Такой мальчик был серафический, чайльд-гарольд,

Так и гладишь карманы с целью нащупать кольт,

Чтоб когда он приедет,

было чем

угоститься.

***

волшебнику

свет скользит по стеклу купе, по казённым, с печатями, занавескам,

и случайным отблеском ловится в нём, нерезком,

мое сердце, что падает вниз с моста и ложится с далёким плеском

на ладони днепра

так давно я учусь умирать легко, что совсем утрачивается навык

жить помногу и с гордостью, как это водится у зазнаек;

всякий поезд, в котором я, ближе к ночи заваливается набок,

обращается в прах

где тот голос, что вечно пел из тебя, паршивца

лишь о том, что терять легко, если раз решиться,

хороша лапшица, ткань бытия продолжает шиться,

а потом запнулся и произнёс: "прости, я в тебе ошибся",

и ты нем и неправ

***

кто нас сделал такими тяжелыми, даже плачется чем-то твёрдым,

словно длинные грифы замкнуло одним аккордом,

словно умер в пути и едешь, и едешь мёртвым,

не смыкаешь очей

отсоединили контакт, и огонь, что был зрим и вещен

и пронизывал кровь, пейзажи, детей и женщин,

разложился на циклы пикселей, знаков, трещин,

а совсем не лучей

эта боль так стара, что определяет мимику, взгляд и почерк,

ледяным металлическим наливается возле почек,

и кто там вокруг ни бегает, ни хлопочет -

ты повсюду ничей

Да, я верю, что ты ее должен драть, а еще ее должен греть и хранить от бед.

И не должен особо врать, чтоб она и впредь сочиняла тебе обед.

И не должен ходить сюда, открывать тетрадь и сидеть смотреть, как хрустит у меня хребет.

Да, я вижу, что ей написано на роду, что стройна она как лоза, что и омут в ней, и приют.

Ни дурного словца, ни в трезвости, ни в бреду, я ведь даже за, я не идиот, на таких клюют.

Так какого ты черта в первом сидишь ряду, наблюдаешь во все глаза, как во мне тут демоны вопиют.

Да, я чувствую, ее гладить - идти по льну, у нее золотой живот, тебе надо знать, что она таит.

И тебе уютно в ее плену, тебе нужен кров и громоотвод, она интуит.

Если хочется слышать, как я вас тут кляну, то пожалуй вот: на чем свет стоит.

Да, я знаю, что ты там счастлив, а я тут пью, что ты победил, я усталый псих.

Передай привет паре мелочей, например, тряпью, или no big deal, лучше выбрось их.

Ай спасибо Тому, Кто смыть мою колею тебя отрядил, всю ее расквасить от сих до сих.

Это честно - пусть Он мне бьет по губам указкой, тупой железкой, она стрекочет тебе стрекозкой.

Подсекает тебя то лаской, блестящей леской, а то сугубой такой серьезкой,

Тончайшей вязкой, своей рукой.

Ты молись, чтобы ей не ведать вот этой адской, пустынной, резкой, аж стариковской,

Аж королевской - смертельной ненависти такой.

Дорогой мой, славный, такой-сякой.

Береги там ее покой.