Сестра рассвета

Пусть декабрь начнётся сказкой;)

Оставшаяся за спиною деревенька досматривала последние сны короткой летней ночи. Пара десятков домиков с аккуратным палисадом у каждого приютилась в низине, где об эту пору было еще дремотно и сумрачно. Над лесом же вовсю полыхал рассвет: расстилал яркие полотнища, как купец на ярмарке - погляди, мол, девица-красавица, у меня и кумач есть, и шелка алые, и золотая парча. Девица, облокотившаяся на хлипкий забор, что символически отделял обжитое от чуждого, послушно смотрела во все глаза, сама перед собой притворяясь, что слезинки - это от света и от непомерного буйства красок. По уму надо бы оборотиться к рассвету спиной, вернуться в дом, благонравно и скромно ждать, пока мамки да няньки нарядят, причешут… и сведут, как запроданную телушку со двора, а там отшумит свадьба и умчит ее суровый северный муж в далёкие дали, куда и солнце, поди, лика не кажет. Была Джана, постылая графская дочь, с глаз долой в дальнюю деревню сосланная, да вся и вышла.

Серый приблудный кот - сбившиеся в злую толпу мальчишки чуть не утопили его о прошлую зиму, просто так, от скуки, да Джана не дала, впервые в жизни вслух назвав своего отца и грозя зарвавшимся соплякам страшными карами,- гулял по покосившемуся заборчику, обозначающему мирные селянские земли, как по базарной площади, вопросительно мявчил и, играючи, прикусывал хозяйкину руку. Рассвет неспешно, но неотвратимо ширился, сыпал самоцветными красками, подобравшись уже к самым древесным верхушкам, касаясь их солнечными проблесками, как языками огня. …оттуда, из чащи, приходили иной раз Лесные сёстры, живущие, говорят, у древних капищ и в развалинах обезлюдевших городов - целительницы, сказительницы да мастерицы на все руки. В селении их опасливо, но привечали, несли им свои болезни и беды, отдариваясь кто крынкой сметаны, кто курицей, кто земным поклоном, а как уйдут, мели полы полынными вениками да пугали непослушных детей, что «вот не станешь слушаться - Лесная сестра заберёт!». Джана в детстве тоже боялась, ан вот как вышло: не лес её уводит - чужой незнакомый воин с иного края земли.

- Я пришла на твою свадьбу, - произнес рядом чуть резковатый голос. Джана встряхнула кудрявой головой, отгоняя невесёлые мысли, и уставилась на пожилую селянку, остановившуюся по ту, лесную, сторону забора. - Здравия тебе, невеста молодая, плодовита будь да радуйся.

Традиционная формула приветствия заставила девушку скривиться, как оказавшееся скисшим молоко, а странница продолжала, испытующе глядя ей в лицо:

- Чай замуж не хочешь? Жених не глянулся аль вообще? Или просто боишься, как все девки, замужества да материнства грядущего?

Джане поберечься бы, пожалуй, смолчать да уйти, а ну как нечисть чащобная припожаловала, солнце-то в силу ещё не вошло, но на сердце наболело да и кот к пришедшей, мурча, ластился. Небось, к нежити не стал бы.

- Отец выдает меня замуж за старика, которого я вчера лишь увидела, за злого северного воина. И сегодня же тот увезет меня в свои снега, где я никогда не увижу солнца. И я умру, умру! - выпалила Джана и сама испугалась: страх, что всю ночь грыз исподволь, вылился в слова, обрёл форму, смрадно дохнул в лицо.

…старый граф бывал в крохотной деревеньке наездами, пару раз в год, не предупреждая заезжал. Иной раз велел позвать дочь, но чем старше она становилась, тем реже - глядеть на неё не мог, слишком больно. Обычно беседовал со старой Этьеной, главной девчонкиной сперва нянькой, затем прислужницей да с отцом Бернаром, служившим в местной церквушке и нанятом, как пришел срок, юной графине в учителя. Убеждался, что дочь здорова, благонравна и ни в чём не нуждается, привычно пропускал мимо ушей воркотню священника о том-де, что юной госпоже надо учиться большему, чем стряпать, ткать да худо-бедно читать и отбывал в замок на побережье. В замке его ждал сын, Джанин близнец, любимый и желанный ребенок, первенец, которому посчастливилось не убить, рождаясь, свою мать. Так было всегда. Год за годом Джана жила на границе обитаемых мест, счастливо, в общем, жила. Неласковый сухопарый старик был ей чем дальше, тем более чужим, но сердце иной раз томила мысль о будущем: так и проживет вечно в деревушке на отшибе, ни замуж не выйдет - не за крестьянина же, ни мир не повидает, ни новых книг не прочтет. Пряди да шей у окошка, чеши за ухом кота-мурлыку, бегай глядеть на рассвет, пока соседушки досыпают.

Вчерашним вечером влетела в деревню кавалькада, замелькали факельные огни. Простучали по крыльцу сапоги, зашумели, забегали прислужники, кликнули отца Бернара, привели Джану. И вот она уже стоит, ошеломлённая, в своей комнатушке, а в тусклом зеркале отражается белое кружево, ворохом сваленное на постель. Завтра свадьба. Завтра. Придумал отец, как с прибытком избавиться от ненужной дочери, сосватал за северного барона, что платят за хорошую кровь мехами и серебром. Уезжай, Джана, за Дальние Хребты, ублажай незнакомого мужа, рожай ему детей, а окажешься слабой, как мать, умрешь родами в стылой чужбинной ночи, так и плакать никто не станет. Про нареченного Джана запомнила лишь, что немолод и угрюм, а у рыжего дружки его глаза были, как лезвия, как вода в полынье, где малолетние пакостники топили ещё не её кота.

- Слезами горю не поможешь, девушка, - старая путница пристально смотрела на Джану, не по возрасту яркие глаза обрамляла сеточка тонких морщин. Сестра Земляника, вспомнила Джана, её зовут сестра Земляника, она врачует наговором порезы да нарывы и может верно сказать находящейся в тягости, мальчиком та разрешится или дочкой.

- Слезами горю не поможешь. Ты вернешься сейчас в дом, умоешься и будешь ждать свадьбу. А потом уедешь на Север - люди живут и там. Будешь хорошей женой, привыкнешь к месту и к мужу. У тебя ещё будут рассветы - там они тоже есть.

- …или, - повысила Лесная сестра голос, потому что Джана уже рыдала навзрыд, - ты уйдёшь со мной. Прямо сейчас. Заберёшь с собой только то, что при тебе, кота своего, стало быть (в голосе прорезалась смешинка, но ни губы, ни глаза не улыбались), и уйдёшь. Не скажу, какая тебя тогда будет ждать судьба, но этот лес и этот рассвет останутся твоими. Так долго, как ты сама захочешь.

…Джана не помнила, как оказалась за низеньким забором, как прошла заросшею тропкой до леса. Очнулась лишь, когда ветви сомкнулись за спиной, отсекая от просыпающейся деревеньки и прошлого. Вдруг поняла, что вокруг много женщин, молодых и старых, улыбающихся, протягивающих руки.

- Добро пожаловать, сестра, - говорили они, - мы ждали тебя. Здравствуй, сестра Рассвет.

***

Пропавшую невесту проискали до вечерней зари. Сперва со смешками - вот ведь характер кажет, потом с раздражением, мол, пора и честь знать, покуражилась и хватит. Спустя ещё пару часов бессмысленного обшаривания чердаков, кладовых да окрестных кустов начались шепотки и многозначительные переглядывания за спинами мрачного жениха и его непотребно рыжего дружки. Послали в ближнюю рыбацкую слободку, а ну как туда подалась, староста строго-настрого опросил всех, немногочисленных, впрочем, селянских девок - не плакалась ли им невеста, может, нравился ей кто. Разговоры ничего не дали, да и вестовой от рыбаков вернулся ни с чем. Тогда - уже поползли предвечерние тени - под надрывное нянькино «загубили лиходеи мою ластоньку, лебёдушку, касатушку моюуууууууу» стали шуровать баграми в заросшем местном прудке. Было заранее ясно, что ничего, кроме пары драных лаптей, из мутной воды не выудят: воды в прудке и было-то гусёнку по колено. Жених обвёл тяжёлым взглядом суетящихся мужиков, шушукающихся кумушек, рыдающую старуху-няньку, развернулся и пошёл прямиком к лесу. Обогнул хлопотливого плотненького священника, уверяющего, что ни одна живая душа в лес ни за что не пойдет, словно его и не было.

…на ветхом заборчике (расслабились на своем Юге, разнежились, привыкли верить, что это в северных лесах под каждой ёлкой ведьма, а здесь безопасно и нежить к людям не суётся) была хитрым узелком завязана белая ленточка. Жениху, уже ясно, что несостоявшемуся, она ни о чем не говорила, а вот нянька, увязавшаяся следом, как ещё полдеревни, включая и отца пропавшей, и, кстати, того самого священника, схватилась за сердце - Джанина.

- Всё, - глухо сказал Джанин отец, всё, Торувальд, верный друг, прости, не сбылось. Моя дочь считай, что умерла теперь - так верно, как если бы ее ужалила ядовитая слага. Лесные сестры увели мою дочь. А это (лента трепещет и мнётся во всё еще сильных пальцах) прощальный подарок. Жена моя Лика … ходила к капищам просить дитя… не получалось у нее родить… долго… я уж смирился. Я смирился, а она нет, решилась пойти, попросила. Те помогли, одарили… чрезмерно. Как вернулась от капищ, вскорости понесла, родился Джей да только... в общем, и четверти часа не прошло, появилась и Джана …а кровать вся в крови, не стало Лики. Я на Джану глядеть не мог, хоть корил себя, а не мог… слаб оказался да что уж… Она как росла с каждым годом всё больше на Лику… А тут ты, друг, решил жениться, я и радовался - пристрою... лучше не было б мужа, как за каменную стену дочь отдавал, а оно вон как. Забрали, стало быть, сёстры своё. Они не вернут.

Развернулся старый граф, побрёл к деревне, сгорбив до этого часа ровные плечи. Следом потянулась примолкнувшая прислуга и местные.

- Ты, господаре, хоть бы невесте вчера, слово доброе сказал, а того вернее - подарки отдал, янтари там али шубейку соболью, зря что ль везли? Разглядела б тебя получшее, может, не сбежала бы, а то сидел сыч сычом.

- Растерялся, - отрезал Торувальд. - Больно уж хороша. Думал, женюсь, увезу, а там умаслю подарками, глядишь, и привыкнет.

- А вот…

- Замолчи, Рэй. Иди, собери поесть в дорогу да смотри кольчугу поддень, тут опасно, но местные не чуют. Девчонку надо спасать. Нынче заря с зарёй встречается, через пару часов рассвет. Я приведу коней. Мы выезжаем.