14 апреля день рождения отмечает Юлия Валентиновна Гукова.

Юлия Гукова - известная художница и иллюстратор, неоднократный лауреат различных премий и конкурсов. Её работы находятся в частных коллекциях от Бельгии до Японии, а новые книги всегда вызывают неизменный интерес у читателей. Для издательства "Малыш" Юлия проиллюстрировала книгу «Путешествие в Новый год», в которой собрались лучшие стихи Эдуарда Успенского. Публикуем интервью с Юлией о секретах вдохновения и российском менталитете Чебурашки.

- Юля, что в работе над книгой «Путешествие в Новый год» было самым сложным и самым интересным?

- Эдуард Успенский - очень известный автор, он уже множество раз был проиллюстрирован самыми разными художниками. Я старалась даже не смотреть на эти работы. Самое сложное - это найти зацепку для самой себя, чтобы «загореться» идеей, чтобы захотелось как можно скорее раскрыть тему этих текстов по-своему.

- А как долго велась работа? Она началась уже после ухода из жизни Эдуарда Николаевича?

- Работа началась где-то в конце апреля 2018 года, в мае он увидел единственную картинку к стихотворению «Царь горы». Это была пробная работа, по которой издательство принимало решение на счет меня - и отправило ему на согласование. Эдуарду Николаевичу понравилось, и я продолжила работу. Больше ничего он, увы, не видел. Но то, что первый рисунок автор успел оценить - для меня очень много значило.


- Ваш стиль критики называют «колдовским». Работы, ставшие вашей визитной карточкой - по зарубежным сказкам «Алиса в стране чудес», «Волшебник страны Оз»… Легко ли было в советской классике найти этот магический нерв?

Ну, во-первых, нерв можно найти во всем, если садишься думаешь, по какому пути начать изобразительный рассказ. Можно от литературы оттолкнуться, от визуальной какой-то зацепки, которая у тебя в голове. Вот по поводу «колдовского» стиля… Колдовской стиль я терпеть не могу. Это определение дали критики - и им просто так удобно называть. Я никакую мистику терпеть не могу. Я просто пытаюсь передать зрителю определенное состояние. Никакой мистики. И если мне удается вот это эмоциональное состояние вызвать у зрителя - я счастлива, значит удалось.

- Вы сказали, что главное найти, от чего отталкиваться. А от чего вы отталкивались? От произведения, или у вас в голове уже изначально был какой-то образ?

Что касается Эдуарда Николаевича, то у него есть ряд стихотворений, где почти невозможно оттолкнуться от текста, потому что очень много разговоров, как бы бытовых, и на первый взгляд ничего не происходит. Тогда ты начинаешь сам придумывать какую-то историю. Есть такой закон, что каждый блин надо печь на новой сковородке - то есть, у каждого автора, творческого человека, свой мир и подходы нужны разные. Мне было безумно интересно делать Успенского, потому что там столько разных «блинов», что я могла каждый раз придумывать новую сковородку под каждое стихотворение. В одной канве, одним стилем по всей книге делать было нельзя - иначе бы текст не раскрылся. Вот как там, допустим, можно одинаково нарисовать Чебурашку с академиком Ивановым? Никак. Они абсолютно разные. И я счастлива, что у меня вся книга разбита как бы на куплетики, которые диктуются разными стихотворениями. Мне было интересно, потому что каждый раз я заново ломала голову, что каждый раз была «сковородка» новая.

- Значит, вы не смотрели ни на какие другие работы художников, которые уже иллюстрировали Эдуарда Николаевича?

- Вы знаете, творческий процесс это не про «придумать», это про «отсеять». Можно пойти в миллионах направлений, существуют миллионы идей. И задача художника - «отсеять» и оставить какие-то 2-3 компонента. И уже идти по этому пути. Куда тут ещё смотреть другие работы, когда у тебя уже самого полный «взрыв мозга». Художник должен отсеивать. И чем больше, тем лучше.

- Расскажите о своих читательских взаимоотношениях с текстами Успенского, когда вы впервые с ними познакомились?

- Ой, я с ними родилась, такое ощущение. Это как родина.

- Насколько вообще важен для художника личный контакт с произведением? Чтобы произведение нравилось, чтобы как-то отзывалось, или вот можно начать творить, рисовать к произведению, которое не вызывает каких-то эмоциональных переживаний?

- Когда работу просто НАДО сделать, ты должен придумать, опять-таки, сковородку, фишку для самого себя, ход… Я работала в журналах, где, допустим, надо изобразить падение банковской системы. Какая там вовлеченность эмоциональная? Да никакой. Но нужно придумать, что человек испытывает стресс, от того, что у него что-то было, а потом - исчезло, рухнуло. Я начинаю думать, как это выразить. И мне самой становится интересно. Везде надо найти какую-то гуманитарную, человеческую зацепку. Придумать можно всегда. Если материал неинтересный - значит, это вызов, значит, у тебя есть шанс сделать какое-то потрясающее открытие. Чем не интереснее, тем более козырное. Для меня в Успенском было много чего интересного, но самые интересные работы получились, когда я была в полной обездвиженности. Скажем, «Вера и Анфиса» - мне было очень сложно, и все, что касается академика Иванова.... Там я больше всего ломала голову - и там были наиболее ценные для меня открытия.

- А есть наоборот, какое-то стихотворение, которое воодушевило, и которое было интереснее всего рисовать, есть любимое какое-то?

- Трудно было везде. И везде были открытия. Например, насчёт «Голубого вагона». Меня вдруг осенило, что это разговор с небесами у каждого, у каждого своё. Очень интимное стихотворение. А к Чебурашке, до кончины Эдуарда Николаевича, у меня было более сатирическое отношение... Но потом я поняла, что Чебурашка - это душа человека, который здесь родился, в России, практически каждого. Чебурашка вышел просто потрясающий, в нем появилась, вот честно скажу, как читатель, какая-то правда. Иллюстрация вызвала эмоции. Я наконец-то увидела в Чебурашке не просто игрушку с ушами, а что-то большее, в душу запало.

Для меня было важно, что Чебурашка - это каждый здесь рожденный, вот в этой стране. Мы все в душе имеем своего Чебурашку. В тексте всё это есть: мне никакая дворняжка не подавала лапу, потому что я был никем. Как только у меня появился друг Гена, теперь мне каждая дворняжка, при встрече, сразу лапу подает. Понимаете, вот абсолютно русский менталитет. Мне надо было вот это показать. И друг у него был под веником, если помните, на первой иллюстрации. Там все как бы оплеванные, потому что «никто», как говорят, «no name». Но как только он стал известен, те, которые до этого воротили нос, стали вести себя по-другому. Чебурашка в каждом из нас.

- Раз уж мы заговорили про русский менталитет, следующий вопрос. Вы много работаете с зарубежными издательствами. Можно ли говорить о западной и российской традиции иллюстрирования? Есть какая-то разница, она ощутимая? Или сейчас уже все стирается, и российские художники-иллюстраторы начинают поглядывать на работы зарубежных художников, начинают работать в более современном стиле?

- Наверное, зарубежные художники и раньше могли больше посещать какие-то книжные ярмарки, выставки, больше смотреть. Поэтому они более открыты какому-то дуновению ветра. А у нас, в силу какой-то экономической особенности, люди не могут себе позволить смотреть. У нас колоссально сильная школа иллюстраторов, и логика своей школы важна для того, чтобы начать легко работать над текстом, чтобы было, с чего строить. В западной школе сила за счет того, что они больше как-то по касательной друг к другу. Это тоже интересно.

Получается очень интересный эффект, когда русские художники оказываются в этом мировом просторе - и тогда реально на нашей базе можно какие-то интересные вещи сделать. Я рада за Игоря Олейникова, который всем показал, какой он русский человек. Ведь культура общая в понятии земного шара. Это ужасно, когда считается что «наши дети не поймут», а зарубежные понимают. Да русские дети обожают всяких монстриков и ужастиков, например. И бояться, что «не подойдет, не поймут» нечего.


Майшоп // Бук24 // Лабиринт