Жена Даниила Хармса

Я сейчас изучаю биографии Хармса и Берггольц. Это люди одной эпохи, оба из Ленинграда. И судьбы их немного соприкасаются. Ольга, например, писала статью о "контрреволюционном" творчестве Даниила Хармса в начале 30х.

А рассказать сначала хочу о второй жене Даниила Хармса, поскольку прочла её воспоминания и под большим впечатлением.

***

Биограф Хармса (и других ОБЭРИУтов) Владимир Глоцер с 60х, кажется, выискивал людей, его знающих. В "Новом мире" напечатаны заметки о его встречах "Вот какой Хармс! Взгляд современников". Но познакомиться в середине 90х с его вдовой - это из области невероятного! Ей уже далеко за 80! И жила она в Венесуэле!

Жизнь этой женщины достойна экранизации. Причём скажут: ну, накрутили! Санта-Барбара!)

Шестилетний брак с эксцентричным Хармсом - это лишь эпизод длинной и насыщенной событиями биографии Марины Малич.

Она была в родстве с аристократическим родом Голицыных, воспитывалась в их семье. Родную мать в детстве Марина не знала. Мамой называла свою тётю, а её дочь Ольгу считала сестрой.

К творческой тусовке Марина отношения не имела. Не понятно, почему Хармс её выбрал в спутницы жизни. Называл её Фефюлькой. Для него это второй брак. И с первой его женой Эстер Марина приятельствовала. Та Марину любила "в том числе за то, что отделалась от Дани".

---

Когда мы с Даней поженились, он сказал мне:

— Мне всё равно, но я тебе советую: для тебя будет лучше, если ты оставишь свою девичью фамилию. Сейчас такая жизнь, что если у нас будет общая фамилия, мы потом никому не сумеем доказать, что ты это не я. Мало ли что может случиться! А так у тебя всегда будет оправдание: «Я знала и не хотела брать его фамилию…» Поэтому для твоей безопасности, для тебя будет спокойнее, если ты останешься Малич.

Он настоял, чтобы у меня осталась моя девичья фамилия, а мне было немножко обидно — мне казалось, что он не хочет, чтобы я носила его фамилию.

---

Хорошим мужем, пожалуй, Хармс не был. Но молодая Марина его любила. Находила в нём достоинства.

---

Даня читал мне всё, что пишет. (...) Я начинала смеяться, как только он начинал читать. И он мне говорил:

— Да не смейся всё время! Я не могу рот открыть, а ты уже хохочешь.

---

Они оба были ценители музыки. Хармс, наверно, даже профессиональным. Он очень чувствовал музыку и в ней нуждался.

---

— Я сейчас бегу, мне некогда, я собрал немного денег, чтобы купить нам билеты, — послезавтра большой концерт, в котором будут исполняться «Страсти по Матфею» Баха.

Потом он мне сказал, что их исполнение не хотели разрешать ни в театре, ни в филармонии, и его с трудом добились.

— Это совершенно потрясающая вещь. Смерть Христа. И она у нас запрещена. Так что ее не исполняют. Но разрешили всего один раз на Пасху.

Он еще говорил, что в этой музыке Баха большие детские хоры.

— Но единственное, что запретили, это чтобы участвовали дети.

Я до этого никогда не слышала Баха и, конечно, не так хорошо понимала музыку, как Даня. А он всё повторял:

— Ты увидишь, это потрясающе!

---

Хармс в воспоминаниях современников абсолютно безбашенный. Якобы он даже уболтал своего следователя в 1932 году. Марина же видела его ежедневный страх.

---

Однажды Даню вызвали в НКВД. (...) Он страшно испугался. Думал, что его арестуют, возьмут. Но скоро он вернулся и рассказал, что там его спрашивали, как он делает фокусы с шариками. Он говорил, что от страха не мог показывать, руки дрожали.

---

Он предчувствовал, что надо бежать. Он хотел, чтобы мы совсем пропали, вместе ушли пешком, в лес и там бы жили. Взяли бы с собой только Библию и русские сказки.

---

Марина была рядом с мужем в момент его ареста в августе 1941, при обыске.

---

То, что произошло с Даней, было даже страшно сообщать кому-нибудь. Я могла говорить об аресте Дани только намеками. Особенно в письмах.

---

Несколько раз она носила ему передачи. А что это могло быть... в блокадном Ленинграде...

---

Я положила кусочек чего-то, может быть, хлеба, — что-то маленькое, мизерное, что я могла передать ему. Пакетик был крошечный.

Всем знакомым я сказала, что иду туда, чтобы все знали, потому что я могла и не дойти, у меня могло не хватить сил, а туда надо было идти пешком.

Я шла. Солнце светило. Сверкал снег. Красота сказочная. А навстречу мне шли два мальчика. В шинельках, в каких ходили гимназисты при царе. И один поддерживал другого. Этот уже волочил ноги, и второй почти тащил его. И тот, который тащил, умолял: «Помогите! Помогите! Помогите! Помогите!»

Я сжимала этот крошечный пакетик и, конечно, не могла отдать его. Один из мальчиков начинал уже падать. Я с ужасом увидела, как он умирает. И второй тоже начинал клониться.

Все вокруг блистало. Красота была нечеловеческая — и вот эти мальчики…

Я шла уже несколько часов. Очень устала. Наконец поднялась на берег и добралась до тюрьмы.Там, где в окошко принимают передачи, кажется, никого не было или было совсем мало народу.

Я постучала в окошко, оно открылось. Я назвала фамилию — Ювачев-Хармс — и подала свой пакетик с едой.

Мужчина в окошке сказал:

— Ждите, гражданка, отойдите от окна, — и захлопнул окошко.

Прошло минуты две или минут пять.

Окошко снова открылось, и тот же мужчина со словами:

— Скончался второго февраля, — выбросил мой пакетик в окошко.

И я пошла обратно. Совершенно без чувств. Внутри была пустота. У меня мелькнуло: «Лучше бы я отдала это мальчикам». Но все равно спасти их было уже нельзя.

---

В 1942 Марина покинула Ленинград. С собой она взяла Библию и фотографии.

Успела сделать очень важное - отдать бумаги мужа (удивительно, но при обыске мало что изъяли) другу Якову Друскину. Этот человек - подвижник, он в экстремальных условиях сумел сохранить архив Хармса.

---

Меня и еще трех-четырех молодых уложили на печке. Я быстро согрелась. И тут вдруг я увидела кошку! Несъеденную кошку! Я как заору: «Держите ее! Товарищи, хватайте ее!» — и слетела с печки.

---

По дороге с ней произошла такая встреча.

---

— Эта женщина — вдова Хармса?! Ты мне сказки не рассказывай! Это не она. Я знал Хармса — не может быть, чтобы она была его женой.

— Да, она жена Хармса. Ее включили в список.

— Ты уверен, что это жена Хармса?

— Конечно. Я тебе говорю, я знаю точно.

Они спорили уже несколько минут, я стояла в стороне и всё слышала.

— Боже праведный! Посмотри, на что она похожа! Это ничто…

— Вот на то и похожа…

---

Марина была эвакуирована на Кавказ. Там работала в совхозе, жила в одной комнате с еврейской девушкой - тоже откуда-то эвакуированной. Потом пришли немцы... Была отправлена на принудительные работы в Германию. Там её "дарили" из одной семьи в другую.

---

Мы были все соответствующе одеты, в пакостную униформу, кто в красном, кто в синем. И на рукаве у меня был знак, повязка, что я русская. Кажется, желтого цвета.

---

Однажды с ней заговорил пожилой человек. Он преподавал в университете в царской России. Ему было тиско от произошедшего в России 1917го и происходящего теперь. Его попытки облегчить участь Марины (он обращался к властям и к её хозяйке) не имели успеха.

Она сбежала, воспользовавшись суматохой при бомбёжке. Нашла спасение в лагере для французских пленных. У неё был настолько безупречный французский, что она смогла себя выдать за француженку! Подружилась с двумя молодыми людьми: они помогли ей выдумать имя-место жительство, создали легенду. Ведь сама Марина никогда не была во Франции! И ей предстояло пройти комиссию: доказать своё французское подданство.

Библию на русском она доверила лагерному кюре, и позже, уже во Франции, он её Марине вернёт!

Возвращаться в Союз Марина не хотела: у неё там никого не осталось, и она знала уже, что там её может ждать. А во Франции жила её родная мать! Марина решила её разыскать.

В общем, всё сложилось. Уже во Франции она пошла в комендатуру и рассказала о себе правду. Это был риск: могли депортировать на родину. Некоторое время она жила в лагере для перемещённых лиц.

Встреча с матерью состоялась. Но чем она закончилась... муж её матери Михаил Вышеславцев ушёл к Марине. У них родился сын. И они уехали в Латинскую Америку.

Там Марина вступила в третий брак - с Юрием Дурново. Это тоже старинная фамилия: у Николая Второго был министр Пётр Дурново, он известен как автор меморандума, предостерегающего царя от вступления в войну. В частности, Дурново изложил риски присоединения к империи Прикарпатской Руси.

---

… в отношении Галиции. Нам явно невыгодно, во имя идеи национального сентиментализма, присоединять к нашему Отечеству область, потерявшую с ним всякую живую связь. Ведь на ничтожную горсть русских по духу галичан, сколько мы получим поляков, евреев, украинизированных униатов? Так называемое украинское или мазепинское движение сейчас у нас не страшно, но не следует давать ему разрастаться, увеличивая число беспокойных украинских элементов, так как в этом движении несомненный зародыш крайне опасного малороссийского сепаратизма, при благоприятных условиях могущего достигнуть совершенно неожиданных размеров.

---

Он же предвидел социальные потрясения. Это "записка Дурново", очень качественная аналитика.

***

Я резюмировала рассказ Марины Малич о себе, записанный Владимиром Глоцером. Но это надо читать: масса нюансов, дающих картину тех трагических лет. Это и жизнь рядом с богемой 30х, и аресты близких (не только мужа, а, например, бабушки и дедушки! также тех, кого она считала мамой и папой). Блокада, тяжёлая эвакуация по Дороге жизни и дальше на поезде. Жизнь в немецкой оккупации на Кавказе, работа остарбайтером в Германии и бегство оттуда. В Венесуэле Марина держала книжную лавку!

---

Десятилетия спустя после того как я покинула Россию, я открыла как-то нашу с Даней Библию, и из нее выпала записка. Его записка. Она оказалась почти совсем съедена старостью, вся в желтых пятнах. Но это была его рука.

«Дорогая Марина,

Я пошёл в Союз. Может быть. Бог даст, получу немного денег. Потом к 3 часам я должен зайти в "Искусство".

От 6–7 у меня диспансер. Надеюсь, до диспансера побывать дома.

Крепко целую тебя.

Храни тебя Бог.

Даня

(Суббота), 9 (августа), 1941 года. 11 ч. 20 м.»

---

Я все думаю: зачем, зачем мучили? за что?! кому он мешал? писал детские книжки...