Юрий Магалиф. Судьба сказочника. 3
От трех до пяти
«А где-то поблизости речка Коён
Течет не от нас и не к нам:
Колючим забором наш мир огражден
И вышки торчат по углам.
Чтоб вольную жизнь насовсем позабыть
Достань-ка, Полушкин, табак!
В приятном местечке нам выпало жить,
Под лай караульных собак...
Вот Нина приносит тайком молоко–
По кружкам его разольем–
Разбавим водичкой, вздохнем глубоко
И выпьем за дружбу втроем.
А писем из дома три года как нет...
И что там у нас позади?
А первой любви незатоптанный след
Сибирские смыли дожди.
От вышки до вышки летят облака.
Так пусть же нам Нина споет
Про веру, надежду, про скрежет замка,
Что к нашим ногам упадет.
Отличный, мой друг, у тебя табачок!
Смахни-ка слезинки со щек...»
У мамы Юрия Магалифа судьба оказалась еще трагичнее. На ее вопрос об освобождении ей ответили, что оно никогда не случится. Помня слова своей матери, о том, что должна жить с радостью, Софья Александровна покончила жизнь самоубийством. Она могла вынести то безрадостное житье в ссылке, когда она, дворянка, строила в одной бригаде с бывшими ленинградскими академиками туалеты, чтобы прокормиться, а потом на сельскохозяйственной станции осваивала земледелие. Она выносила все это, надеясь вернуться домой.
Своей матери Юрий Магалиф посвятил рассказ «История одной женщины», где описывал и свое детство, и их совместную ссылку в Казахстан, и ее смерть. Похоронена она была в казахстанской степи, и когда Юрий приехал на могилу матери через две недели, песок разнесло ветром.
В 1997 году в театре им. Афанасьева состоялась премьера спектакля «Ожидание дамы» (первое название « Где Люба - Любич?»). Сюжет этой драмы также связан с пережитым в лагере, эта история бывшего заключенного и следователя, которые встретились в наши дни. Драма имеет два временных плана: сороковые и девяностые. Не отпускала тема ГУЛАГа Юрия Магалифа до последних дней жизни, хотя, как он писал, отражал он ее по-своему. В уже упомянутом очерке «Дальний взлет» он писал:
«Вполне может быть, что эти мои заметки кое-кому покажутся странными из-за того, что нет в них кошмарных лагерных сцен, описанных Солженицыным, Шаламовым, Жженовым... Что поделать! Уж, видно, так устроена память сердца моего, что ужасные картины запомнились плоховато. Конечно, изуверы-палачи были не только на Колыме, но и на Печоре, в Акмолинске и в Сибири... Возможно, кто-нибудь еще напишет про страшный лагерь уничтожения в Искитиме (на известковом карьере), куда я чуть было не угодил перед самым своим освобождением... Но сейчас мне хочется подчеркнуть, что свет не без добрых людей, что среди лагерного начальствамне посчастливилось встретить порядочных граждан, и в общем их было не так уж мало в Новосибирске военного времени.
Разве могу я забыть Петра Петровича Соколова – начальника Центрального лагпункта? Сухощавый, седой, всегда подтянутый офицер, не очень улыбчивый – он среди заключенных славился справедливостью и человечностью. Сколько моих товарищей по несчастью обязаны жизнью этому суровому «гражданину начальнику»! Скольких он поддержал скупым добрым словом и посильной заботой!
Рассказывали мне, что жил он где-то на Волочаевской улице.
Ничего, к сожалению, не знаю про детей его и внуков. Но если живы наследники Петра Петровича, то пусть они не стыдятся, что их предок носил голубые погоны в ту страшную противоречивую эпоху; пусть гордятся они человечностью капитана Соколова».
Позже в своем дневнике он писал: «Нет палачей, есть только жертвы трагических обстоятельств». Хотя кому, как не ему держать зло на своих охранников! В этом же отрывке он пишет о том, что в конце срока заключения мог попасть в Ложковский лагерь. Из воспоминаний друзей Магалифа известно, что нашлись в лагере добрые люди и уничтожили или приказ о его отправке, или его документы и тем самым сберегли Юрия Магалифа от гибели на известняковом карьере лагпункта Всероссийского значения, каким был в то время Ложковский лагерь…
А. Бирюля
