"Крупная рыба" Дэниел Уоллес
Книги
Шестая книга за этот год.
Познакомилась с новым автором. Впечатления от нового знакомого весьма недурные. Книга очень домашняя, лёгкая и немного грустная. Много мыслей в моей голове после прочтения не обнаружено, но приятное послевкусие осталось. Единственная дума - ВОТ БЫ МНЕ ТАКОГО ОТЦА.
Такие отцы - сказочники будут великолепными рассказчиками историй на ночь своим детям. Но плохими мужьями - мужа такого не хочу.
Но отодвигая мысли о нехорошем муже, становлюсь ребёнком и с упоением погружаюсь в мир приключений, мифов, легенд и анекдотов.
Поговаривают, что фильм, снятый Бертоном (или Бартоном или Бёртоном))))))) намного ярче и перспективнее книги. Очень бы хотелось посмотреть.
выдержка из книги
– Ты, – слова помимо моей воли рвутся наружу, – ты веришь?…
– Верю во что? – спрашивает он, и его небольшие голубые глаза впиваются в меня.
– В Царство Небесное, – отвечаю я.
– Что за вопрос, – говорит он, и голос его крепнет. – Не знаю, право, смогу ли выразить это словами. Но это напоминает мне – останови меня, если уже это слышал, – о дне, когда Иисус подменял святого Петра у ворот. В общем, стоит однажды Иисус на страже и видит, как к воротам приближается какой‑то старик.
«Что ты сделал для того, чтобы попасть в Царство Небесное?» – спрашивает его Иисус.
И старик отвечает: «Увы, не слишком много. Я – простой плотник, проживший тихую жизнь. Единственное, что было замечательного в моей жизни, – это мой сын».
«Твой сын?» – с любопытством спрашивает Иисус.
«Да, это был прекрасный сын, – отвечает старик. – Его рожденье было совершенно необыкновенным, а позже он чудесным образом преобразился. А еще он стал известен на весь мир, и до сих пор многие люди любят его».
Христос смотрит на него и, крепко обняв, восклицает: «Отец, отец!»
И старик тоже стискивает его в объятиях и говорит: «Это ты, Пиноккио?»
Он хрипло смеется, а я улыбаюсь, качая головой.
................
– И все‑таки. Как насчет сегодня, папа?
– Что «насчет сегодня?» – полусонно спрашивает он.
– Бог, небо и прочее. Как думаешь: есть они или нет? Я понимаю, может быть, завтра ты будешь думать иначе. Но сегодня, сейчас, что ты думаешь? Я очень хочу знать, папа. Папа? – окликаю я его, потому что он как будто уплывает от меня в самый глубокий из снов. – Папа?
И он открывает глаза, обращая на меня их бледную детскую синеву, внезапно наливающуюся упорством, и говорит, говорит мне, его сыну, сидящему у его смертного ложа и ожидающему его по‑следнего вздоха, он говорит: – Это ты, Пиноккио?
