Эпизод первый. Иркутск.

Во дворе нашего иркутского дома - огромная детская площадка, залитая крупнозернистым асфальтом и обнесенная ранетками. Мне 6 лет. На мне ярко-желтое трикотажное платье с крупными красными маками. Оно короткое, широкий пояс завязан крупным бантом сзади на талии. Иркутское лето жарит по-южному, градусов 40 выше нуля, а неподалеку, около скрипящих ржавых металлических качелей, на песочной куче копошится щуплая, невероятно грязная, фестивальной расцветки кошка.

За домом декорация другая. Солнце туда попадает лишь украдкой, пока никто не видит. На песочную насыпь чья-то исполинская рука бросила навзничь бетонные решетчатые плиты ограды. Между решетками этих плит в вечно влажный песок я прячу "секретик" - цветной фантик от конфеты, прикрытый осколком бутылочного мутно-зеленого стекла, от которого моментально меняется палитра фантика. Я вижу как сейчас фиолетовую картинку на фантике, но никак не могу вспомнить название конфеты...

Летом бабушка увозит меня из городской сауны на дачу в Танхой. Мы едем почти полдня, 250 км крутой горной дороги. Даже в июне на обочинах кое-где еще лежит рыхлый сероватый снег. Густо пахнет цветущим багульником и талым снегом.

Дача прямо на берегу озера Байкал, о жаре там мгновенно забывается, с Байкала всегда тянет холодком. Дом деревянный, из огромных в обхвате бревен, добротный, огромный, очень теплый, его строили на века. За домом - огромный надел земли, соток 50, неухоженный, перепаханный да и брошенный в таком виде задолго до нашего тут появления, сплошные рвы и траншеи, в зеве которых наливается себе потихоньку дикая земляника, излюбленное место моих одиноких игр в "шпиона". Сельское хозяйство нисколько не интересовало бабушку, и эта земля так и стояла нетронутой. По периметру угодий натянута металлическая сетка, под которой я свободно пролезаю в обоих направлениях, чтобы моментально исчезнуть с глаз в зарослях розового иван-чая.

Берег - рукой подать, но чтобы на него попасть, надо преодолеть невероятных размеров деревянную шаткую лестницу, ведущую вниз, с крутого обрыва, на котором и расположены постройки нашего поместья. Ступить на нее страшно. На берегу можно найти гладкие, умытые ледяной байкальской водой камушки в ярких прожилках и с блестящими вкраплениями слюды, а если очень повезет - то с застывшим, навечно впечатанным насекомым. Я осторожно заношу ногу на первую ступеньку, и, преодолевая головокружение, упорно лезу вниз. Покорив несколько метров, я несколько секунд отдыхаю с закрытыми глазами, обняв лестницу обеими ручками и прислонившись щекой к сухой горячей поверхности деревянной ступеньки. Путь вниз занимает много времени. Зато спустившись, модно увидеть не только камни - на берегу деревянные коряги причудливых форм и живые нерпы, неосторожно вылезшие из воды.

Первую дачную ночь я, привыкшая дома к абсолютной к тишине, просыпаюсь от грохота товарных поездов, которые носятся тут с сумасшедшей скоростью всего в полукилометре от нашего дома.

В августе начинается черничный сбор. Мы идем пешком втроем по обочине трассы. Я везу за собой на веревочке игрушечный самосвал с желтой кабиной, а бабушка с дедушкой несут плетеные корзины, лиловые изнутри от прошлогодних сборов. Днем еще жарко, но ночами уже заморозки, листья надежно припорошили жухлую траву, подготавливая ее к лютой затяжной сибирской зиме. Уже со дня на день сюда придут мелкие тоскливые дожди, люди затопят бани, начнут солить на зиму омуль и убирать теплицы. Но пока - солнечный сухой августовский день, самый конец умирающего лета. Мы сворачиваем с трассы вглубь леса, я осторожно бочком спускаюсь к ручью, зачерпываю и глотаю прямо из ладошки ледяную воду.

Все это исчезло... Продана дача, завален жестяными лимонадными банками мой ручей, истлело желтое в маках платье, стали удобрением ранетки во дворе нашей городской квартиры, давно уже нет в этом мире бабушки и дедушки. Четверть века рассыпалась алмазной пылью меж моих пальцев...