Это могла бы написать я...

— Она уже не помнит, какой была в молодости! — говорил отец о старшей сестре.

С самого начала сестра не очень хотела, чтобы я появилась на свет. Наверное, в ту неделю, когда после смерти матери отец и бабушка собирались отдать меня родственникам во Владивосток, она испытала облегчение.

Но меня не отдали. Поэтому отношения не задались с самого начала.

И едва я из шумного, капризного, избалованного ребенка превратилась в неуправляемого подростка, сестра начала меня осуждать — с высокомерием человека, который спустя десять лет после смерти папы заменит не совсем адекватную любовь к нему на самозабвенную любовь к Богу.

Отца нытье сестры выводило из себя еще больше, чем меня. Именно за это лицемерие, за амнезию.

В том возрасте я много раз обещала себе, что никогда не забуду, какой была, что переживала, какие у меня были мотивы, вопросы, проблемы. Что я не буду осуждать людей только за то, что им пятнадцать и у них нет опыта и что их мыслями, чувствами и реакциями управляют более сложные механизмы, чем чувство долга и ответственность.

— Они другие, — говорю я приятелю.

Мы обсуждаем его сына шестнадцати лет. Друга раздражает и тревожит, что сын не делает того, что, с точки зрения отца, делать полезно и разумно. Сын не захотел учиться в прекрасной школе. Сын не захотел жить в США. Сын не хочет такого будущего, которое для отца выглядит идеальным. Сын вообще не похож на человека, который думает о будущем.

Меня всегда удивляли люди, которые точно знают, чего хотят, уже в шестнадцать. Давайте признаемся: мы и в сорок сами не знаем точно, чего хотим. Не бывает разве такого ощущения, что вы все делали не так и что это не совсем ваша жизнь, а впереди все меньше времени, чтобы исправить ошибки? Не перехватывало от этого дыхание?

Такие люди, которые в шестнадцать уверенно говорят, что будут художниками или математиками, — они ведь исключения. Обычно в шестнадцать ты еще живешь в чудесном мире, где такие ценности: Дима Билан — это плохо, а Игги Поп — хорошо. И вдруг взрослые требуют, чтобы ты объяснил, чем хочешь заниматься, и выбрал себе сначала учебу на пять лет, а потом работу — на ближайшие пятьдесят.

Может, школа, в которой европейские и американские дети учатся до девятнадцати лет, — это правильное решение, которое дает человеку возможность повзрослеть и определиться?

— Думаешь, я не ходил к психологам? — переживает друг. — Ходил! И понял, что начинать надо с себя. Мне сказали, что мое поколение отличает повышенная тревожность. Поэтому я все время волнуюсь за сына. А они другие! Он спокойный! Завтра экзамен, и я помню, как меня колотило перед экзаменом, а этот сидит ровно. Я за него больше волновался! Ну, сдал он. Не то чтобы на высший балл, но он же вообще ничего не делал!

Моя подруга тоже очень беспокоится за экзамены. Оказалось, что дочь, которая незаметно стала совершенно неуправляемой, пропускала подготовительные занятия. Это неудивительно: она и поступать не очень хотела.

— А потом я заплачу за образование, а она учиться не будет! — злится подруга. — Она хочет только на свои танцы ходить!

— Пусть ходит, — говорю я. — Дай ей ключи от второй квартиры, и пусть она теперь зарабатывает этими танцами, раз такая умная.

— Ну что ты говоришь... — смягчается подруга.

А что я говорю?

Понятно же, что дочь пытается каким угодно способом избавиться от контроля. Ей нужен воздух. Она жаждет сделать свои ошибки. Ей всего семнадцать, она может себе это позволить.

Она сейчас ничего не хочет так сильно, как дать понять матери, что у нее есть право на выбор. Это желание подавляет все остальные. Лучше жить голодной и на окраине, но быть самой по себе, принимать собственные решения.

Русские родители — странные существа. Они живут в истошном, нездоровом, губительном страхе. Этот страх уничтожает все живое, в том числе и собственных детей.

Сначала они боятся выпускать детей на улицу, нанимают трех нянек, следят за каждым шагом, а потом удивляются, что дети поднимают бунт, причем как можно более отчаянный и беспощадный.

Свобода детям достается с кровью и большими потерями. Только потому, что родителям страшно — они боятся утратить контроль.

Родители думают, что самостоятельность — это нечто, что может с тобой случиться, лишь когда у тебя есть диплом и ты уже выходишь на работу.

Я ушла из дома в восемнадцать лет. Сама, со скандалом. Причем мне никто не дал ключи от квартиры — я буквально ушла в никуда, и было у меня десять рублей. Подруга отца подкинула еще немного денег — но мало. Она так и сказала: если дать много, ты расслабишься. Жестко. Но, правда, расслабиться не было шанса.

Не могу сказать, что пришлось легко: я все-таки оказалась совсем без страховки. Если бы у меня были хотя бы ключи, хоть от квартиры на краю галактики, было бы много легче.

Но посмотрите: я жива, здорова, вы меня читаете.

Поэтому я искренне удивляюсь, когда родители поддерживают уже и взрослых детей. Как мой отец. Он содержал сестру почти всю жизнь. Знаете, это вроде искусственного дыхания: организм еще дышит, но по сути он уже мертв. Чтобы остаться живой, я не брала у отца ни копейки после ухода из дома.

Человеческий детеныш, конечно, создание более сложное, чем щенок или птенец. И растет дольше, и воспитывать его сложнее, но природа на людях не отдыхает: дети точно так же вырастают и могут о себе позаботиться, как любые другие живые существа. Причем самостоятельными они становятся, когда сами решают — и это не зависит от наших усилий или страхов.

Сын моей калифорнийской подруги поступил в колледж, бросил, жил с друзьями, потом потерял работу и вернулся домой. За проживание он служит домработницей и нянькой. Подруга не переживает, что с ним будет: он уже не маленький, это его жизнь, его выбор. Будет раздолбаем — значит, так ему надо.

Вот есть знакомая, которую в свое время сломали родители. Убедили, что быть врачом лучше, чем дизайнером. Они применили все средства, в том числе и религию: мол, врачи помогают людям, а художества — это все пустое.

Конечно, на самом деле они хотели дочери хлебную профессию. В итоге она и не врач, и не художник. Она до сих пор не может определиться, чем ей заниматься. То подрабатывает декоратором и преподает биологию в качестве хобби, то наоборот. Она такая умная, такая талантливая, что за нее очень обидно. Сейчас никто не поможет ей, кроме нее самой. Но расхлебывать ей приходится не только свои ошибки, но и ошибки ее родителей.  

Если вы кого-то любите, то позволяете ему быть тем, кем он сам себя считает, а не тем, кем вы хотите его видеть. Это так нелепо, и так эгоистично — ожидать, что дети будут улучшенной копией тебя. Нельзя относиться к людям, как к продуктам, даже если вы сами их сделали. Они не ваши. Они — их собственные. Ровно с той секунды, как первый раз закричали.