Наталья Радулова: Не расставайтесь

Моя подруга разводится. Я, прекрасно зная, каким иногда облегчением может быть развод, и осознавая, что это, вообще-то, меня не касается, тем не менее ною: «Может, не надо спешить? А, Кать? Может, попробуешь еще?»

«Может, дашь себе еще годик и хорошенько поработаешь все  это время над вашими отношениями? – говорю я. – Сделай первый шаг, не бойся быть отвергнутой. Вы не должны расставаться, вы же любили друг друга. Что вы творите?»

Я догадываюсь, какие обиды нанес муж Кате за все эти годы и какие нанесла ему она. Им сейчас не то что работать над отношениями, им в одной комнате находиться трудно. При мне в ответ на какое-то безобидное замечание вроде: «Выключи свет в ванной», – супруг бросился к Катерине, схватил ее за голову двумя руками и заорал ей прямо в ухо: «А это не твое собачье дело! Ясно тебе, тетка?» Он выглядел полным безумцем, и я со своим: «Попробуй преодолеть его отчуждение, прости его и проси прощения сама», – тоже казалась полной дурой. Тут не отчуждение преодолевать, а санитаров впору вызывать.

Но почему-то мне так грустно видеть, что брак рушится. И когда Катя роется в аптечке в поисках валерьянки, причитая: «Боже, боже, когда же я разъедусь с этим психом?» – я пытаюсь вставить совет, который она не слышит: «Верни его...  Да, ты не веришь, что ситуация может измениться. Но протяни ему руку помощи, завоюй его заново, отстаивай ваш брак. Попробуй, ты ведь даже не пробовала, у вас все рушилось постепенно, само собой».

Может быть, мне грустно оттого, что я была свидетельницей на их свадьбе? Тогда они казались не только влюбленными, но и лучшими друзьями. Они делились переживаниями, подбадривали друг друга, хвалили. Она восхищалась: «Ого, какой ты умный. Сразу понял, как эта микроволновка работает», – а он, светясь от гордости, зачитывал гостям ее журналистские заметки «про культуру». Где это все? Почему эти двое так далеко теперь друг от друга, что им приходится кричать, чтобы быть услышанным: «Не твое собачье дело»?

«Не разводись», – говорю я и Катиному мужу, когда он подвозит меня до метро. Словно ожидая этих слов, он снова орет, стуча кулаками по рулю: «Но сколько можно, скажи мне, сколько можно терпеть? Ей не нравится, что я много работаю, что я постоянно в командировках. А как мне быть дома, если она каждый раз собирает мои вещи – на выход, мол? Приезжаю из очередной командировки, а чемоданы уже в прихожей стоят – эта ненормальная опять себя накрутила, опять меня выгоняет».

Я знаю, что чувствует «ненормальная» во время этих командировок. Она, конечно, видит и понимает, что они с мужем отдаляются. Поэтому в моменты совсем уж невыносимого отчаяния она и звонила ему, пыталась выплакать в трубку все свои обиды. Хотела сказать: «Милый, что же происходит с нами? Ты поставил меня на двадцатое место после своей работы, своих коллег, приятелей, футбола. А я хочу быть главным человеком в твоей жизни и хочу, чтобы ты тоже был главным в моей. Мне одиноко, мне тяжело. Когда у тебя выдается свободный час, ты предпочитаешь смотреть спортивный канал, в твоей шкале приоритетов я опускаюсь все ниже и ниже. И самое обидное, что я начинаю чувствовать себя брюзгой, пилой, когда говорю об этом снова и снова. У нас все разваливается, но я не знаю, что делать. А ты знаешь?»

Она хотела говорить об этом, но муж, видимо, слышал подобные речи уже раз сто и воспринимал их как прямой наезд, поэтому раздраженно бросал трубку, заявив на прощание: «Хватит себе выдумывать черт знает что, Катерина» или «Сколько можно меня отвлекать, я на совещании!», или «Слушай, иди жалуйся своей мамочке на то, какой я козел, и выпей свою любимую валерьянку, а меня избавь от своих нотаций». После такого Катька лезла на стены, писала СМС: «Ненавижу тебя, сволочь!» – и начинала собирать его вещи: «Все, на этот раз все точно кончено!»

Потом они кое-как мирились, полные презрения друг к другу, – наверное, лишь потому, что расставаться окончательно было еще больнее, чем ругаться. Израненные, измученные, они продолжали жить вместе, и достаточно было кому-то одному не так повернуться, не так вздохнуть, как другой тут же начинал кричать от боли: «Ты давно не любишь меня! Я больше так не могу! Уматывай отсюда!»

И вот, видимо, они вышли на финишную прямую. Развод. Решено. «Может, не надо?» – говорю я вслух то, о чем, конечно же, думает каждый из них. Однажды я видела, как маленький мальчик на улице хватал за ноги ссорящихся родителей: «Не надо! Не надо!» – пытался их соединить, притянуть друг к другу. Так и я сейчас путаюсь у них под ногами, свидетельница брака, наверное, единственная сейчас, кто чувствует хоть какую-то ответственность за этот несчастный брак.

«Помнишь историю про джинсы?» – говорю я Катиному мужу, и он начинает грустно улыбаться. Его родители развелись после тридцати лет брака. Развелись, как они сами говорят, «удачно» – у мамы появился кавалер, папа нашел себе приличную женщину, хотя  у всех и были подозрения, что эти двое продолжают любить друг друга.И вот однажды мама привезла сыну из Америки джинсы. Они оказались на размер больше, чем надо, и он отдал их отцу: «Знаешь, вот мама сама постеснялась, передала через меня». Тот немедленно натянул джинсы на себя и стал вертеться перед зеркалом: «Как сели, а! Знает же она мою жопу, а! Тридцать лет вместе, конечно, как не знать! Зна-а-ааает!» Он раз сто повторил это за вечер, и эта восторженная фраза почему-то так печально звучала. «Может, зря мы расстались?» – слышалось в каждом торжествующем вскрике про жопу.

«Но я не вижу выхода», – тихо сказал Катин муж. Мы ехали по ночной Москве, прекрасной, осенней столице, в которой еще не был зафиксирован акт расторжения этого брака. «Я не вижу выхода...» – снова повторил он.  И где-то на двенадцатом этаже женщина, которая когда-то сказала ему «да», думала о том же самом.