Михаил Анчаров

11 июня 1990 года умер Михаил Анчаров.

Как я любила в детстве его песни! Я понятия не имела об авторе, это уже потом я узнала, что у тех песен, которые мы знали по телеспектаклю "День за днем", редко-редко звучавших по радио, но которые сразу брали за сердце и заставляли удерживать дыхание, был один автор. Но исполнял их не он. Исполнял Валентин Никулин - сурово, просто, но как-то очень высоко, в смысле - о высоком, но простыми словами. Слово "Товарищ", Баллада об относительности возраста, Песня о России.

Слово "патриотизм" для меня звучит именно так - "со скрученной печалью в голосе":

Ты припомни, Россия, как все это было:
Как полжизни ушло у тебя на бои.
Как под песни твои прошагало полмира,
Пролетели полвека по рельсам твоим.

А потом пришли книги. Первой, в мои четырнадцать - "Теория невероятности". Одна из любимых книг до сих пор.

И потом другие книги и песни, и стихи.

Зимним вечером в облупленном домике медпункта на аэродроме пел Валерка "Балладу о парашютах", пел после длинного муторного прыжкового дня, когда отцепился над площадкой Серега, и мы отмечали эту отцепку - пили кислую красную "Гъмзу", заедая жареной картошкой. И так удивительна тогда была встреча с Анчаровым, которого я даже не сразу узнала, так перевраны были слова...

Где-то лежит "Студенческий меридиан" за не помню какой год с повестью "Прыгай, старик, прыгай!", зачитались в неизвестном направлении еще пара книг - "Дорога через хаос" и брошюрка "Этот синий апрель". Но я теперь даже не страдаю. Ведь в тексты можно уткнуться, найдя их в пару кликов. И так же в пару кликов послушать песни. Но вот "Теорию невероятности" читаю только в бумаге, только эту черную книжечку с тонким девчоночьим профилем. А "Самшитовый лес" долго жил под голубой залапанной обложкой "Нового мира" и вещал мне из-под нее:

- А говорят, Сапожников петуха купил.
- Этого ему еще не доставало!

А потом была книга в мягком переплете, а теперь эта - в суперобложке. И в ней все тот же Сапожников с велосипедным насосом, железными шарами, вечным двигателем, с хулиганским доказательством теоремы Ферма и разными другими идеями в коричневой тетради "Каламазоо" и автор по-прежнему "предупреждает, что все научные положения в романе не доказаны, в отличие от житейских фактов, которые все выдуманы".

"Здравствуй, Сапожников! Я тебя бог знает сколько лет не видел. Как ты прожил свою жизнь и зачем?"

И совсем недавно на книжной конференции в стремительно двигающейся ленте чата я с изумлением увидела пересказ любимой цитаты и тут же откликнулась продолжением. И среди постоянно пополняющегося сообщениями чата мы обменялись парой комментариев, сразу угадав особое отношение друг друга к автору. Через расстояние будто обменялись рукопожатием, мгновенно опознав "своих", прикоснулись одновременно к любимой книге, к одним и тем же строчкам.

"Зачем пишут книги, стихи, музыку или картину? Почему? - более-менее понятно. Тоже непонятно, и все же понятно. А вот зачем? Затем, что в глубине души живет у поэта тайная святая надежда повлиять на мир. Он, конечно, понимает, что ни одна книжка не перевоспитала сукина сына. Сукины сыны почему-то не перевоспитываются. Либо они не читают полезных для них книжек, а может быть, эти книжки их еще больше злят. Либо влияние книжки так незначительно, что оно затухает сразу по прочтении. И все же идет постоянная святая работа тех, кому хочется изменить мир, чтобы он стал как материнская ладонь. Так почему же неистребима эта работа? Помимо общей работы, помимо времени, которое все фильтрует и промывает, еще есть индивидуальная надежда. Она вот в чем. Никто не может дать гарантии, что не его слово окажется решающим, когда исполнятся сроки и понадобится последнее прикосновение, последняя пушинка на весах, чтобы воспрянул род людской. Поэтому работа должна быть сделана и продолжена."

Я не знаю, будут ли Анчарова читать современные подростки, но хотелось бы, чтоб его индивидуальная надежда оправдалась...