Когда я приехала с роддома на легкой эйфории, я решила, что ТОТ САМЫЙ день необходимо обязательно зафиксировать. Ведь все со временем забывается и хорошее и плохое, а после эпидуралки так вообще. И вот я села за ноут в то время, пока сын спал, стартуя свой первый месяц жизни, открыла Word и начала повествовать. Все части можно найти в дневнике.

Часть 8.

Мы с мужем переписывались до двух ночи. Он боролся за чистоту в нашей квартире, расчищая полки для клининга, а я боролась с бессонницей, потому, что надо было хоть немного поспать, точнее положенные 2 часа. В коридоре из палат то и дело доносились звуки будильников женщин, которые уже успели уснуть, и вот, им пора проснуться, чтобы кормить своих малышей, затем укладывать их обратно спать, ставить будильник, засыпать самим и все по кругу. У кого-то малыши сами просыпались и требовали свою порцию еды и тогда в будильниках не было смысла, но это была не моя история. Марк словно был готов спать до 6 мая - до самого ПДР.

Заснуть было очень трудно - а вдруг я что-то пропущу важное? Вдруг меня отключит так глубоко, что я его не услышу, когда буду нужна? Но спустя время я вошла в этот ритм «спать-проснуться-кормить-укладывать-будильник-спать-проснуться-кормить…». Хотя сном это было сложно назвать, скорее крайне поверхностная дремота, закрыть глаза, чтоб перестали болеть.

В таком ритме венского вальса мы прокутили до 8 утра. Потихоньку начал приходить персонал что-то убрать, поменять: постельное белье, ночнушка, халат, пеленки и пр.

Я наконец обратила внимание на свою палату: просторная, светлая, уютная (насколько это возможно), с таким ярким оранжевым пеленальником, цветными наклейками на стенах, с телевизором, обеденной зоной с микроволновкой и холодильником, а также чайником, большая раковина с выемкой под живот. В моей палате был санузел с душем, туалетом и раковиной, и также стояли 2 бака: под грязное белье и мусор. Но самое крутое, что было в моей палате - это два окна: одно на Храм, второе во двор роддома. В окна я потом частенько смотрела на пылающий горизонт закатов, когда укачивала сына. Эта палата стала его первым домом. А я ее любила и вместе с тем ненавидела. Но я ни на минуту не пожалела, что заключила контракт.

В районе 9 утра я познакомилась с меконием и Марк тоже. Он кричал так сильно и пронзительно. Я читала о том, что эту субстанцию не так легко отмыть, но я буквально соскребала эту смолу ногтем с наличием мыльной пенки для мытья малышей. В тот же момент я впервые его и подмыла, и переодела. Я училась уходу, а Марк учился мне доверять.

Так как с пеленками мне не удалось подружиться, я «пеленала» сына в кокон-пеленку на молнии, который привёз муж, спасибо ему и тем, кто его придумал. Дома я ещё пару раз попробовала приобщиться к пеленкам, но кроме раздражения они больше ничего у меня не вызвали и я это дело бросила.

Потом вереница посещений продолжилась: кто-то из врачей приходил проверить меня, кто-то приходил к Марку, приходила и замечательная консультант по ГВ. Она сказала, что вес у малыша маленький и ему нельзя терять положенные всем 300 гр, в противном случае ему грозил докорм, поэтому кормила я как в последний раз. Осложнялось все тем, что Марк много спал и не ел в эти моменты, а разбудить его было сложно, но как-то мы сгруппировались и вытянули его вес. С прикладыванием все сложилось неплохо, ещё в первый раз и последующие, когда удавалось его добудиться, он жадно качал молоко. Но небольшие трещины сосков я все же получила, мазала их кремом Purelan, который спасал всю ситуацию и придерживалась советов Марины Ступиной, основательницы Школы материнства «Принятие», курсы которой я начала смотреть ещё до родов, и Нины Зайченко. Эти две женщины по сей день мои путеводители в мир материнства.

В 9 утра принесли завтрак, но позавтракать мне удалось только в половину 11 утра, когда пришли забирать тарелки, тогда же я и почистила зубы и приняла душ. Было боязно, я не знала, чего ожидать от своей промежности: там мои швы и органы и кровь. Есть у меня особенность, когда я вижу или трогаю рану у себя на теле, или вижу как у меня забирают кровь, мне становится дурно, но тут плоховать было нельзя, у меня теперь была новая роль и миссия. В общем очень много лирики, подмылась я спокойно, смыла всю кровь, она стекала как в голливудских фильмах.

Когда все дела были закончены и появилось свободное время, я просто села любоваться сыном, его удивительной неосознанной мимикой, улыбками сквозь сон, хмурыми бровками и тем как он чихает. Надо ли говорить как каждое движение, каждая эмоция и действие маленького человека отражается в сердце матери.. я смотрела на него с упоением, не дыша примерно до 15 часов.

В тот момент он начал истошно кричать. Он кричал долго у меня на руках, это был пронизывающий крик, пугающий до мозга костей, его лицо было пурпурным, глаза закрыты, я смотрела в его открытый рот, где дрожал его язык, извергая эти звуки, и не знала, чем помочь, я паниковала, ходила по палате из угла в угол, укачивала, я проверила подгузник, я пыталась кормить - ничего не помогало. Его крик стоял у меня в горле, словно это кричу я, и мне хотелось кричать вместе с ним. До родов я жила в убеждении, что я сильная львица, что я буду защищать свой прайд. Но как же эта львица, честно говоря, обосралась уже на второй день. В итоге я заплакала. Мы оба плакали, я не знала причины его плача, но я плакала от своей собственной беспомощности, за которую мне было одновременно стыдно. Это уже потом, спустя время, я поняла, что не усвоила самый главный урок: ребёнок только что родился, он имеет право плакать просто так и от чего угодно, от страха, от боли, от того, что слишком жарко или давит подгузник, от того, что не может сходить в туалет или потому, что сходил, от того, что хочет есть, но устал сосать - ОТ ЧЕГО УГОДНО.

Спустя время, чуть успокоившись, я позвонила мужу, мне нужно было услышать его голос, чтобы перенестись из этих стен на 5 минут, переключиться, восстановиться и собраться. Я обрела себя и с новыми силами вернулась к сыну. Я сняла подгузник, и мне показалось, что у сына пошло раздражение на промежности, потом он сходил в туалет, я смазала все Бепантеном, и он перестал плакать, а потом уснул. Но с того момента во мне начали происходить метаморфозы и имя им было Baby blues. Я начала плакать от каждой ерунды: что я не уследила и допустила раздражение, что он просто мучается от того, что родился, что ему страшно. Я плакала, когда у него появилась эритрема. Я также плакала от того, что он такой милый и красивый. Я плакала потому, что я устала сидеть в этой палате, она казалась мне тюрьмой. Я плакала потому, что скучала по дому и по мужу. Я плакала потому, что сын никогда не увидит свою бабушку (мою маму), что ее нет, что она так сильно была бы мне нужна сейчас. Я плакала часто. И эти слёзы пугали меня больше, чем крики Марка, новый быт, перестрой нашей жизни и все прочее. Я боялась своего сопливого состояния, начитавшись статей о послеродовой депрессии. Львица которая терпела фиаско.