Артур, прости!

Артуру было пять и он был такой же кудрявый и невинный, как Ленин на октябрятском значке. Мне было тоже пять, я была еще невиннее, но с кудрями не заладилось с самого рождения. Наши пути пересеклись в детском саду, где всегда пахло подгоревшим молоком и откуда нестерпимо хотелось домой. Почему у них всегда сбегало и подгорало молоко? Каждое утро! Я недавно проходила мимо окон какого-то сада и опять почувствовала этот запах. 30 лет у них сбегает молоко. 30 лет! Это прямо таки искусство, передающееся из поколения в поколение. Если ты повар в детском саду и у тебя не сбегает молоко, то ты лох и неудачник. Скомкай свой белый колпак, швырни его на пол и выбеги из кухни, заламывая руки и не сдерживая рыданий.

В детском саду мы всё делали хором: танцевали, спали, ели, какали, пели, лепили, рисовали, ходили парами и клали руки на колени. В тюрьме всё примерно так же, только там не лепят и не рисуют, а руки кладут за голову. Выделяться нельзя. Это вне системы и вне правил. Почему многие удивляются, что нынешнее поколение - это 90% менеджеры по продажам? Это же так просто. Сначала ты несколько лет держишь руки на коленях, потом десять лет - на парте. А потом, когда тебя выпускают на свободу, ты просто не знаешь, куда их деть. Они болтаются как плети. Длинные и непутевые. Трудно стать Леонардо да Винчи, когда руки из жопы.

А лица? Найдите свою старую групповую фотографию из детского сада. Там хоть кто-нибудь улыбается? Хоть у кого-нибудь улыбаются глаза? Нет. Даже у воспитательницы. Как будто им фотограф сказал: "Внимание! Печаль! Тоска! Безысходность! Эй, ты, веснушчатый во втором ряду. Да, да, ты! Безысходность я сказал! Печаль! Угрюмее. Еще угрюмее!"

Мне было очень грустно в садике. Нестерпимо тоскливо и одиноко. А еще там всегда заставляли есть кашу. Приносили тарелки с остывшей жижей и говорили, что пока хотя бы половину не съедим, из-за стола не выйдем. Я долго смотрела на кашу, пытаясь ее исчезнуть глазами, но она не исчезала. Зато, если перевернуть тарелку вверх дном, то каша не вываливалась из нее. Волшебство! И пока воспитательница не видит, я сгребала кашу ложкой на одну сторону и делала вид, что съела половину. "Мммм" я не говорила, потому что еще не научилась театрально врать. А каша, в свою очередь, не текла обратно, потому что была волшебная.

За все пять лет я не съела ни одного завтрака в саду. Зато я всегда плотно обедала сухариками из обеденного супа. Главное было успеть выловить их, пока они хрустящие и не размокли. Это очень важно! И очень вкусно.

А еще в саду заставляли спать днем. Почему-то почти всем не спалось. Воспитательница приносила коробку с нитками и иголками, ставила ее на стол и строго говорила: " Если кто-нибудь откроет рот, я его зашью!" Стояла гробовая тишина, никто не спал и не шевелился. Потому что страшно. Еще бы! Заснешь тут, рядом с такой коробкой... Спали только самые бесстрашные. Или они были в обмороке от ужаса? Не знаю...

Артур попал в жернова системы и отбывал срок в одной группе вместе со мной. В тот день мы рисовали. Я не помню, что, но наверняка что-то одинаковое. Например, маму. А потом раскладывали рисунки на полу, типа выставка, чтобы выбрать, чей рисунок лучше. Артур ползал по полу и поправлял листочки, вокруг носились дети, была осень и очень хотелось домой. Выставку решили устроить около стеллажа, который стоял ровно по середине комнаты и никак не был закреплен. Я стояла возле него и грустно ковыряла его боковую стенку, наблюдая за Артуром. Дальше всё случилось настолько быстро, что в итоге Артур - это единственное имя, которое я запомнила из детсадовского прошлого. Стеллаж вдруг упал прямо на него. Четко на голову, абсолютно не задев ноги. Все сразу переполошились, Артур заревел, а воспитательница истошно заорала: "КТО УРОНИЛ ШКАФ???" Это было так страшно. Страшнее, чем иголки с нитками. Я не призналась, потому что испугалась, что меня посадят.

Артур отделался ссадиной, но так как на голове много сосудов, то ссадину перевязали вместе с ушами, и Артур перестал быть похожим на молодого Ленина.

Я не специально бросила на Артура шкаф. Между нами не было вражды, и я не видела в нём конкурента. Мой рисунок был очевидно лучше, ноги длиннее, а душа чище. Я не мечтала от него избавиться. А уж если бы и мечтала то точно не бросанием шкафа на голову. Есть тысячи более простых способов. Например, можно насыпать соль в компот или ударить его лопаткой. Но не шкафом же убивать! Поэтому, нет, определенно, я это сделала не специально. Просто была осень. Пахло сбежавшим молоком. И очень хотелось домой...

Артур! Если ты вдруг читаешь эти строки, прости меня! Я не хотела. Хочешь, я налеплю тебе пельменей и налью 50 грамм, чтобы всё забылось и душевные раны затянулись? Или могу просто прижать тебя к своей груди, долго гладить по голове и дуть на то самое место. Я про рану, Артур, ты что! Я же замужем и у меня дочка. И больше всего на свете я боюсь, что когда-нибудь она пойдет в садик и почувствует запах сбежавшего молока. И что ей будет очень тоскливо, а каша не будет вываливаться из тарелки. И что какой-то мудак может уронить ей шкаф на голову. Не специально, конечно же. Просто потому что осень. И очень хочется домой...