Монах Варнава рассказы "Живые свечи" - 5.

КАТАСТРОФА… БЕЗ ЖЕРТВ

Если бы эту историю рассказал мне кто-то другой, а не мой давний знакомый , который прекрасно знает, что даже в малом солгавший тут же усыновляется отцу лжи – сатане (разумеется, до тех пор, пока не покается в этом Богу), то я бы ни за что в нее не поверил.

Но поведал об этом мне именно он.

И я только добросовестно пересказываю его слова…

Разве что только немного придавая им литературную форму.

Виталий – так, скажем, зовут моего знакомого, ехал однажды на машине по своим бесконечным и неотложным делам.

Был он тогда руководителем целого холдинга.

И вдруг – звонок.

Звонила жена.

Голос такой, что, если бы на экранчике телефона не высветилось ее имя, он бы не сразу и узнал его.

Поэтому и спросил у нее, не что случилось, а что у тебя стряслось?!

И услышал в ответ то и дело прерывающееся рыданиями:

- Виталька! Тут… тут…

- Говори толком! – не выдержал мой знакомый.

- Я… я…

- Машину что ли разбила? Так это дело поправимое…

- Нет, я…

- Другую помяла? И это не беда! Заплатим, починим. Сама-то цела?

- Я – да. Но… Понимаешь, тут не авария, а катастрофа! Словом, я только что убила трех человек…

- О, Господи! - похолодел Виталий. - Как это произошло?

В трубке теперь были сплошные рыдания.

И он, благо в свое время был офицером, причем в немалых чинах, резко оборвал жену:

- Светлана! Отставить плач! Слезами здесь не поможешь! Действовать надо. Поэтому давай четко и внятно: где, что и как?

Это подействовало.

- Я ездила на рынок, - сразу всхлипнув последний раз, взяла себя в руки Светлана. – Купила все что хотела. Поехала домой.

- Без этих подробностей, короче! – потребовал Виталий.

- Да куда уж короче? – жалобно пролепетала его жена. – Ехала, ехала…

- На полной, конечно, скорости?

- Ну да… А тут, перед поворотом - и откуда он только взялся? - желтый такой, старый «Москвич» вдруг захотел через две полосы переехать. Я от неожиданности вильнула… И такое тут началось! Этот «Москвич» мне – прямо в бок. Я – по тормозам. А за мной «Вольво». Его понесло в бок, за бордюр, так что только колесо оторвалось. Еще и «Мерседесу», ехавшему рядом, порядком досталось. От удара я, наверное, потеряла сознание. Короче, когда открыла глаза: смотрю - на дороге, как при авариях бывает, колпачки стоят. Все огорожено. Милиция. «Скорая помощь»… А на обочине - три трупа, уже накрытые с головой. Как мне сказали, дедуля, тот, что в «Москвиче» сидел и два парня из «Вольво». От помощи врачей из «Скорой» я отказалась. И вот сразу звоню тебе. Виталька, что нам теперь делать? Меня посадят теперь, да?

- Не знаю! – резко оборвал Виталий жену и тут же успокаивающе сказал: – Если что - буду просить сесть вместо тебя сам. Только ты, пожалуйста, слышишь, я тебе приказываю - сиди и никуда не высовывайся из машины. Ни на какие вопросы никому не отвечай до моего приезда! Ссылайся на то, что ты только что надолго теряла сознание. Всё! Жди!

Дав отбой, Виталий, не долго думая, первым делом набрал номер священника – своего и Светланиного духовного отца.

Кратко доложил о случившимся.

И, к счастью, тот как раз был рядом с храмом, попросил его помолиться в алтаре, у Престола Господня.

Потом позвонил всем знакомым игуменам, священникам и монахам – благо он помогал многим монастырям и храмам.

Умоляя, попросил их о молитвенной помощи.

И, наконец, выжимая из своей машины все, на что она была способна, стал, как только мог, молиться – сам.

Никогда еще он не молился с такой верой и жаром.

Слезы, которых он не знал до этого во время молитвы, так и лились из глаз, мешая следить за дорогой.

Он только стряхивал их, резко мотая головой, и исступленно, веря, что каждое его слово в такой трагический момент не может быть не услышано на Небесах, твердил:

- Господи! Пресвятая Владычица Богородица! Святителю отче Николае, ты же ведь Чудотворец! Великий Архистратиже Божий Михаил со своим воинством! Все святые, кто только слышит меня сейчас! Я даже не знаю, как и просить вас теперь, после того, как все это уже случилось. Но, умоляю вас – помогите! Не оставьте нас! Защитите! – и добавлял, как учил это делать во время любого прошения духовник: - А впрочем, не как я хочу – но да будет на все воля Господня!

Когда Виталий, еще издали увидев место автокатастрофы, подъехал к оцепленному участки дороги и остановил машину, к нему подбежала жена.

Он изучающе – не хромает ли – взглянул на нее.

Потом - на обочину.

И с недоумением спросил:

- А… где же трупы? Уже увезли?

- Нет, - неожиданно улыбнулась та. - Ты представляешь – сбежали!

- Как это? – оторопел Виталий.

- А вот так: никто ничего не может понять! Ни с того ни с сего вдруг выяснилось, что у дедули – это он вел «Москвич» - только сильный ушиб. И его увезла «скорая». А те, что из «Вольво», и правда, сбежали! Они ведь, оказывается, угнали ее.

- Ну дела-а… - только и смог выговорить Виталий и предположил: - Может, все они тоже, как и ты, на время теряли сознание?

- Не знаю… - с сомнением покачала головой Светлана. – Во всяком случае, врач из «Скорой» после того, как осмотрел их, сказал, что они определенно были мертвы. И это он первым сказал, что ничего не может понять. Что произошло какое-то чудо. Он и уехал-то, все время оглядываясь, словно не веря своим глазам… И это, оказывается, никакая не автокатастрофа, а просто авария! Счастье, счастье-то какое, Виталька!..

Светлана говорила что-то еще, еще…

Но Виталий больше не слушал ее.

Уловив в потоке ее слов самое главное – «чудо», он разом все понял.

И теперь, молча, из последних сил – так как после всего их почти не осталось, благодарил Бога, Богородицу, Архангела Михаила со всеми прочими небесными силами, Николая Чудотворца и всех святых, кто услышал его и так чудесно помог им с женой.

«Случилось это на въезде в Мытищи. Там, где голубой храм в честь Владимирской иконы Божией Матери. И кстати, до этого случая, поворота там никогда не было!» - заканчивая рассказывать эту историю, не преминул добавить Виталий.

Иначе и быть не могло.

Ведь у него, помимо прочих хороших качеств, как у бывшего – настоящего - офицера, имеется еще одна отличительная особенность: всегда и во всем быть абсолютно точным.

И предельно обстоятельным.

Даже в деталях.

НОЖЕВИДНАЯ ПЛАСТИНКА

ИЛИ

КАК ИЗБАВИТЬСЯ ОТ ТЩЕСЛАВИЯ

Академик К., не хочется называть его настоящего имени, потому что он давно уже не тот, каким описывается в этом рассказе, смотрел на узкие, длинные, чрезвычайно острые каменные пластинки, на искусно изготовленные скребки, шила, сверла и без устали восторгался ими.

- Нет, это же надо так умудриться сделать! Все они так легко умещаются в руке, что просто сами ложатся под пальцы. Тот, кто изготавливал их, а это был, безусловно, один и тот же человек, использовал, казалось бы, все природные недостатки заготовки – каждый изгиб, каждую выщерблину - с максимальной пользой для удобства того, кто будет ими работать! А какой тонкий вкус! Я бы сказал, грация в каждом из этих предметов! Какая тщательность обработки! Безусловно, это был на редкость талантливый мастер. Нет - просто – гений!

Он покосился на портрет Эйнштейна, висевший над его рабочим столом, затем на свои многочисленные, изданные на множестве языков книги, и не в силах любоваться всем этим сокровищем в одиночку, вышел на кухню.

Там его супруга вместе со своей, внезапно нагрянувшей к ним в гости школьной подругой, с которой не виделась сорок лет, точнее с самого выпускного вечера, готовила праздничный ужин.

На этот раз отмечалась очередная престижная премия, полученная академиком в одной из крупнейших стран мира.

После пышных банкетов, с участием всех ныне здравствующих светил науки, так сказать, в самом узком, домашнем кругу…

Ну, так уж получилось – почти домашнем…

Он вошел и протянул перед собой ладонь с аккуратно разложенными на ней ножевидными пластинками:

- Простите, что я так не вовремя и внезапно. Но вы только взгляните на это чудо!

Жена виновато посмотрела на него, потому что в такой торжественный момент они оказались не одни.

Но академик был даже рад, что сегодня у них в доме – посторонний.

Ведь он мог показать эти прекрасные каменные орудия человеку, для которого они были в диковинку.

Жене ведь они давным-давно уже надоели…

Правда, она старательно скрывала это.

Но – по прикрытым ладонью зевкам и равнодушным глазам, он прекрасно понимал это.

Хотя и не подавал виду.

А тут – сразу почувствовал живой интерес.

Увидел самое неподдельное внимание.

- Ой! – глядя на незнакомый предмет, по достоинству оценила его гостья. – Какая изящная работа! А что это?

- Это так называемые в науке ножевидные пластинки. То есть, ножи, которыми пользовались древние люди.

- Как интересно! И сколько же им лет?

- Не меньше семи тысяч!

- Надо же! – поразилась гостья. - А смотрятся, как совсем новые.

- А что с ними будет – камень! – равнодушно пожала плечами хозяйка.

- Не скажи, камень камню рознь! Ты еще сравни их с булыжником на дороге! – с легкой обидой сказал академик.

Спохватившись, жена принялась тут же хвалить эти пластинки и нашедшего их в последней экспедиции мужа, причем, неизвестно, кого больше.

Тот, равнодушно кивая, привычно слушал ее.

И оживился только тогда, когда гостья, дождавшись, когда, наконец, подруга умолкнет, с интересом спросила:

- И что же ими, простите, резали?

- Все! - великодушно ответил академик.

- Такими хрупкими, тонкими? – недоверчиво покачала головой гостья. – И они не ломались?

- Ну почему. Иногда, конечно, не выдерживали. Но чтобы это случалось как можно реже, их вставляли в специально изготовленные для этого футляры.

- Футляры? Семь тысяч лет назад?!

- А вы что, думаете, древние люди были глупее нас? Это, скажу вам, величайшая ошибка современного человечества!

- Ну да, конечно, ведь это же были просто одичавшие потомки Адама, которые немало смогли перенять и унаследовать от него! – уверенно согласилась гостья.

Академик быстро и с деланным негодованием взглянул на нее, однако спорить не стал.

Официально, разумеется, у него была другая – строго научная точка зрения – на этот счет.

То есть, что древний человек – это не регрессирующий, одичавший пра-пра-правнук Адама, а бывшая, только прогрессирующая, обезьяна.

Но, зная, насколько развиты и умны были люди каменного века – взять хотя бы их разрывные стрелы или наконечники с изменяющимся центром тяжести, предшественники пуль, до которых человечество додумалось только в двадцатом веке, в душе он только смеялся над теорией – заметьте, теорией, а не законом! - Дарвина.

К счастью, гостья быстро заметила заминку хозяина и, чтобы выйти из неловкого положения, тем более, что это действительно интересовало ее, спросила:

- И как же, позвольте узнать, ими пользовались?

- А хотите, я это вам продемонстрирую? – обрадовавшись, с готовностью предложил академик.

- Как это? – не поняла гостья.

- А вот так: как говорится - прямо здесь и сейчас!

Академик с юношеским проворством сбегал в кабинет, принес лист писчей бумаги и одним движением ножевидной пластинки рассек его пополам.

- Вот, извольте! Хотите тоже попробовать?

Гостья в этот момент как раз с трудом нарезала оказавшийся не очень твердым сыр и не без иронии усмехнулась:

- Ну, разве что только по прямому назначению?

- Как это? – не понял ее академик.

- Да вот, - с досадой показала на неровные ломтики сыра гостья: - сплошные крошки! У вас дома каменные ножи острей современных!

- Что ты делаешь? – шепотом ужаснулась хозяйка, когда ее, слегка озадаченный этим замечанием, муж понес относить пластинки с бумагой к себе кабинет.

- А что? - не поняла та.

- Да его же нельзя ругать!

- А что же тогда можно?..

- Можно и даже нужно – только хвалить! Он ведь у меня, знаешь, какого высокого о себе мнения?

- Но ведь это сплошное тщеславие! – ужаснулась гостья.

- Ну да! - сама не без гордости, с охотою согласилась хозяйка. - А разве он не заслуживает этого? Да ты знаешь, сколько у него открытий мирового значения? Сколько высших наград многих стран?

- Но все равно так нельзя! – начала было гостья. – От такого тщеславия – прямой путь к гордыне!

- Тс-сс! – предостерегающе прижала к губам палец хозяйка. – Идет! Об этом мы потом еще поговорим. А пока – ни полслова против того, что он скажет!

- Хорошо… - недоумевая согласилась гостья.

И когда академик вернулся – уже в костюме, при бабочке, она с примирительной улыбкой сказала:

- Между прочим, у ваших домашних ножей – есть одно удивительно замечательное качество!

- Да? И какое же? – с любопытством взглянул на нее академик.

- Они совершенно безопасны! Ими не порежется даже ребенок, что весьма и весьма немаловажно! Поверьте, это я вам, как заведующая детским садом с тридцатилетним стажем говорю!

Сказав это, гостья неожиданно с готовностью предложила:

- Давайте я сама их у вас подточу!

И узнав у подруги, где у нее на кухне пылится точилка, быстро и ловко наточила все, что только нашлись в доме, ножи.

Разумеется, кроме каменных.

После этого можно было начинать ужин.

Перед тем как сесть, гостья выжидающе посмотрела на хозяев и, видя, что они сели за стол без молитвы, перекрестилась.

И только после этого заняла свое место.

- Ты что, и правда верующая? – шепнула ей подруга.

- Да, - как ни в чем не бывало, отозвалась та.

- С чего бы это вдруг? – с легкой неприязнью осведомилась хозяйка. – Насколько я помню, в школе нас учили, что Бога нет.

- Ты еще каменный век вспомни! – посоветовала ей подруга и поправилась. – Хотя, тогда люди умнее нас были, потому что верили в Единого Бога.

- Да, с этим трудно не согласиться, - авторитетно кивнул академик. – До сих пор не найдено ни одного свидетельства о том, что на раннем этапе своего развития человечество было языческим, то есть верило в разных богов. Наоборот, все говорит о том, что они поклонялись, как вы только что изволили заметить – Единому Богу.

- Вот видишь, столько лет прошло, веру в стране разрешили, храмы давно открыты. Появилась литература, в которой аргументировано и точно изложена вся правда, которую так тщательно скрывали, обманывая нас, сами обманутые, учителя …

- Так ты хочешь сказать, что я до сих пор обманута? – с вызовом, видно, по давней школьной привычке, принялась было возражать хозяйка.

- Конечно!

- Я?!

Бывшие соседки по парте, а теперь за столом, разошлись не на шутку.

Торжественному ужину грозил не очень приятный спор.

И когда?

Уже в самом его начале.

Когда еще не был даже произнесен первый тост за новый научный успех хозяина.

Гостье стало неловко, что она явилась невольной причиной этого.

Но тут уже академик пришел ей на выручку.

Ловко сменив тему разговора, и продолжил рассказ о ножевидных пластинках.

Все вернулось в давно наезженную в этой семье колею.

Жена, когда он ненадолго умолкал, не переставала восторгаться своим мужем, перечислять все его звания, достоинства и награды.

Тот, вроде рассеянно кивая, тем не менее, время от времени вставлял, если она что-то упускала, и в свою очередь, не переставал восторгаться мастерством человека, изготовившего такие орудия.

В конце концов, гостья не выдержала.

Она внимательно посмотрела на академика, на свою школьную подругу и вдруг спросила:

- А как звали этого мастера?

- Не знаю… - даже растерялся от такого наивного вопроса академик. – Ведь тогда еще не было грамоты…

- Жаль. Хотелось бы знать! – с деланным на этот раз огорчением вздохнула гостья.

Хорошо знавшая ее давний непростой и насмешливый характер хозяйка насторожилась.

А та, явно клоня к чему-то своему, невозмутимо продолжала:

- Ведь он тоже, наверное, был очень знаменит, известен многим восхвалявшим его племенам и сам гордился своей работой. А вот смотрите - прошло семь тысяч лет, и от всего этого остались одни лишь пластинки… Теперь мы даже не знаем, как его звали! – она, наконец, дошла до главного и с хитрой улыбкой взглянула на академика: - Вот так и мы: живем и даже не думаем о том, что вся наша слава совсем не вечна. Конечно, одного человека будут помнить год или десять лет. Другого, такого, как например, вы - сто, а то и всю тысячу. А пройдет десять тысяч лет? Сто? Наконец, миллион! Кто тогда вспомнит о нас?

Хозяйка жестами пыталась остановить гостью.

Делала ей самые отчаянные знаки.

Но академик вдруг положил ей на руку ладонь и задумался вслух:

- А ведь вы высказали удивительно точную и правильную, я бы сказал – даже праведную – мысль. Все, абсолютно все, кажущееся нам сейчас срочным, главным и даже великим, действительно когда-то пройдет. Канет в Лету. И разве, после этого, не безумие – хоть чем-то тщеславиться в этой жизни?!

Дальше ужин прошел как нельзя лучше: весело, радостно, без единого спора.

И только в самом его конце академик неожиданно извинился и, оставив бывших школьных подруг поболтать наедине, вспоминая свои старые девичьи тайны, медленно и рассеянно направился в кабинет.

- Куда ты? – окликнула его жена.

Но он, не слыша ее, шел к себе, что-то бормоча на ходу.

Как это бывало с ним накануне самых важных его открытий!

«МАТРОНУШКИН МАЛЬЧИК»

Смотрю я в который раз на огромную очередь, которая ежедневно выстраивается к святым мощам блаженной Матроны и невольно думаю: это же скольким людям она помогла, что стоят сейчас с букетами роз и гвоздик, придя сюда специально, чтобы поблагодарить ее.

И скольким поможет еще?

То знает лишь Бог да она.

Вот только одна, может, из сотен, а то и миллионов – история.

… Ольга с мужем очень хотели второго ребенка.

Немало причин было для этого.

Но главная – чтобы сын не вырос у них безнадежно испорченным уделяемыми одному лишь ему ласками и вниманием эгоистом.

Как это нередко случается в однодетных семьях.

Тем более что жилищные условия и заработок обоих супругов вполне соответствовали такому желанию.

Помня, как тяжело далось ей рождение первенца, Ольга первым делом направилась к гинекологу.

Это была одна из самых близких ее подруг.

Поэтому осмотрела она ее очень тщательно, с каждым анализом все больше и больше хмурясь.

И, наконец, сделав УЗИ, прямо сказала:

- Прости, подруга, но на этот раз у тебя ничего не выйдет!

- А что если как-нибудь подлечиться? Пройти пусть самые болезненные и дорогостоящие процедуры? – принялась упрашивать Ольга подругу.

Но та была непреклонна:

- У тебя такие проблемы, что оставьте всякую надежду. С такими ты не родишь – никогда!

Выплакавшись в коридоре, Ольга оставила в поликлинике всякую надежду и пошла в храм, где за свечным ящиком работала вторая ее близкая подруга – Мария.

Эта, в отличие от первой – всегда грубоватой и резкой - как никто другой могла утешать.

А Ольга как раз нуждалась сейчас в утешении.

Да еще в совете, как рассказать обо всем мужу.

Ведь он просто светился, когда они заводили речь о втором ребенке.

Ни разу не перебив, Мария внимательно выслушала Ольгу.

Вытерла ей платочком мокрые от новых слез глаза, после этого - свои.

И – как умела делать только она, с сочувствием улыбнулась:

- Ну что мне тебе, родная, сказать? Могу только на собственном опыте посоветовать.

А проблем у самой – взять хотя бы страдающего запоями и воровством из квартиры денег мужем, да своим, уже совсем взрослым, сыном не счесть!

- Смирись, то есть, как говорит наш батюшка, «отпусти всю эту проблему». Во всем положись на Бога и молись. Молись сама, молись с мужем. Почаще приобщай к этому сына – молитвы детей такого раннего возраста особенно быстро слышит Господь. И, конечно же, прибегай к надежной и скорой помощи всех святых.

Смутилась поначалу от таких слов, снова ощутившая себя самой беспомощной и несчастной в мире, Ольга.

Хотя, если разобраться, ничего другого она и не ожидала услышать от Марии.

Тем более где – в храме!

Но немного веры было и у нее самой.

Все-таки, хоть и не часто, особенно уступая настойчивым советам Марии, она заходила в храм.

Иногда даже выстаивала всю службу.

Исповедовалась.

Причащалась.

И тут решила смириться.

«Хватит, значит, нам и одного ребенка. Слава Тебе, Господи, что хоть он у нас есть!» - подумала она.

Дома все без утайки рассказала мужу.

Тот, конечно, расстроился.

От молитвы, как и раньше от хождения в храм, решительно отказался.

Первенец тоже предпочитал молитвам - свои детские игры.

И поэтому она вынуждена была молиться одна.

Поначалу редко, помалу.

Потом все чаще и дольше.

И вот однажды, после одной из такой молитв, присела на минуточку в кресло.

Потянулась… расслабилась…

И вдруг - увидела перед собой женщину.

Маленькую ростом.

В белой косыночке.

- А у тебя будет ребеночек! – радостно сообщила она и исчезла…

Ольга открыла глаза.

Или… она не закрывала их?..

Она так и не поняла: наяву это было или приснилось.

Но только после этого стала к себе прислушиваться.

Трудным это оказалось делом, настолько все у нее было нарушено.

Но все же, в конце концов, она набралась храбрости и позвонила первой подруге, сказав, что у нее, кажется, есть приятная новость...

- Перезвоню позже! – как всегда грубовато ответила та. – У меня сейчас сложная процедура.

Так она всегда называла аборты…

Ольга зябко поежилась и с недоумением покачала головой: надо же, Бог кому-то без всяких проблем посылает детей, а они так легко и неразумно отказываются от этого величайшего дара.

Мария, насколько помнится, не раз говорила, что аборт это – смертный грех, который равносилен убийству.

Не случайно многие взрослые женщины, причем не только, как почему-то ложно считается, одни бедные неопытные девчонки, после него уже не могут родить, даже когда сами больше всего на свете вдруг пожелают этого.

Больше того – нередко тяжело, вплоть до самых неисцельных болезней, они неожиданно заболевают.

Одна за другой ни с того ни с сего вдруг наваливаются на них еще большие, чем это было бы от рождения ребенка, жизненные тяготы.

И как правило – исключения крайне редки! - после первого же аборта рушатся, казалось бы, даже самые несокрушимо-твердые семьи…

Подруга-гинеколог не обманула.

И действительно, перезвонила через четверть часа.

Она словно почувствовала, что это за приятная новость.

И сразу, словно отрезала:

- Я же тебе говорила, что это для тебя невозможно!

Но все же согласилась принять подругу.

Положила ее на кушетку.

Включила аппарат.

И водя по животу скользкой пластиной, ворчала:

- Зря только время теряем. И ты, и я. У меня и так сегодня три сложных процедуры. Весь день осмотров. А тут… тут…

- Что-что? – слегка приподнимая голову, заволновалась Ольга.

- Постой… погоди… Кажется, что-то есть… - неуверенно пробормотала гинеколог. – Да есть… есть горошинка!

Ольга была, как говорится, на седьмом небе от счастья.

Но первая подруга быстро охладила ее радость.

- Но это еще ничего не значит, - предупредила она. – С твоими проблемами вполне вероятно, и даже наверняка, может быть выкидыш!

Так, с ложкой дегтя в бочке меда, Ольга вернулась домой.

Позвонила Марии.

Та обрадовалась так, словно это была ее личная радость.

- Сходи в храм! Закажи благодарственный молебен! Исповедайся! Причастись! – сразу же принялась уговаривать.

- Ага! Ага! Конечно! – соглашалась Ольга.

Но…

Прошла неделя…

Другая…

И когда ей вновь и вновь звонила Мария, она виновато отвечала:

- Схожу-схожу! Я все обязательно сделаю!

Но опять находилась масса других дел.

Как ей казалось, более нужных и важных для будущего ребенка.

И вдруг, через месяц, она позвонила Марии сама:

- Машенька, помолись! – услышала в трубке вторая подруга срывающийся на плач голос. - Кажется, гинеколог была права. У меня ни с того, ни с сего - очень плохие анализы…

- А я тебе что говорила? – с несвойственной ей резкостью, оборвала подругу Мария. – Немедленно в храм! А потом – помнишь, ты мне рассказывала, что тебе матушка в белой косынке являлась? Поезжайте вместе с мужем – у вас же машина есть! - к святой Матроне! Это в Москве, совсем недалеко от Таганки.

В храм Ольга, конечно, сходила.

Отстояла всю литургию в ближайшее же утро.

Долго и слезно исповедовалась батюшке.

Затем – причастилась.

Что же касается посещения вместе с мужем Покровского монастыря, где находятся святые мощи блаженной Матроны, то у него как нарочно все ближайшие дни были заняты неотложной работой.

Пришлось ей ехать из подмосковного города в столицу самой.

Выехала самым ранним автобусом.

Приехала, что называется, ни свет ни заря.

Нашла монастырь.

И – глазам своим не поверила.

Такая к нему была очередь!..

Но ничего, выстояла.

Перетерпела.

Хотя порой мысли о том, что это может принести вред с таким трудом вынашиваемому ребенку, донимали так, что она готова была выскочить из, как казалось ей, бесконечно медленно двигавшейся очереди и бежать, бежать...

Но каждый раз словно что-то останавливало ее.

Или кто-то?..

То мгновение, которое она провела, целуя стекло, под которым покоились святые мощи блаженной Матроны, она почти не запомнила.

Только быстро-быстро – стоявший рядом охранник нетерпеливо торопил проходивших, чтобы успели сегодня пройти все – шепнула ей, почему-то как старой знакомой:

- Матушка! Родная! Помоги мне доносить и родить ребеночка!

И надо же!

Ведь после этого – и доносила.

И родила!

Светленького такого, крепкого.

- Почти 5 кг! - как с гордостью сообщал, обзванивая друзей и даже малознакомых людей, муж.

Первая подруга, сославшись на массу дел, так и не пришла к Ольге, когда та вернулась из родильного дома.

Казалось, она так и не поверила, что произошло такое чудо.

А Мария, примчавшись, как только увидела ребенка, так сразу и ахнула:

- Какой славненький! Да другого и не могло быть. Ведь это же: «Матронушкин мальчик!»

Услыхав незнакомое имя, муж насторожился и хмуро спросил, а кто это, собственно говоря, такая Матрона?

Ольга с Марией, которая на этот раз от радости то и дело перебивала ее, рассказали ему все, как есть.

И как оно было.

… Спустя два-три месяца, когда младенца можно было везти в неблизкий еще для него путь, они всей семьей поехали в Москву на машине.

И на этот раз стояли в очереди вчетвером – Ольга, с грудным мальчиком на руках, муж с огромным букетом красных роз и между ними старший – хотя тоже еще не вышел из семилетнего, так называемого в народе, ангельского возраста, сын.

Стояли совсем недолго.

Потому что с детьми к блаженной Матроне пропускали без очереди.

Они были к ней (а, значит, и к Богу!), словно самые лучшие и надежные пропуска!

ВСЕВИДЯЩЕЕ ОКО

Люблю я икону «Всевидящее око».

Хотя она и весьма сложна для понимания.

Особенно для нашего ограниченного пространством и временем разума.

Но один случай из детства, пусть отчасти и отдаленно, помогает мне лучше понять ее сокровенный смысл.

Заключающийся в том, что Господь видит и слышит все.

И знает даже самые тайные наши мысли.

… Это было в конце шестидесятых годов.

Время, когда я, как и многие тогда, еще верили в обещанное правительством светлое будущее.

А именно, что в 80-е годы наступит коммунизм.

Когда я впервые услышал о нем, а было мне тогда всего шесть или семь детских наивных лет, он представлялся чем-то вроде огромного магазина с бесплатными детскими игрушками.

Бери – не хочу!

Но шли годы.

Коммунизм явно не приближался.

И какой там магазин из детской мечты!

Денег в семье не было даже на то, чтобы можно было приобрести самый дешевый фотоаппарат, который мне так хотелось иметь….

И я впервые в жизни, во время школьных каникул, принялся зарабатывать деньги.

Разнорабочим или, скорее, подручным.

В приехавшей в наш маленький южный город геодезической партии.

Она разведывала место на степном берегу реликтового, горько-соленого, как море, шириною не меньше километра озера, где давно уже дымит крупнейший в Европе химический завод.

Платили мне тогда баснословные для пятнадцатилетнего юноши по тем временам деньги – 5 рублей в день.

А обязанности были совсем несложные.

Носи себе вслед за начальником партии теодолит - это такой очень сильно приближающий самые отдаленные предметы прибор на тяжелой деревянной треноге.

Да ищи где бы хоть на минуту спрятаться от нестерпимой, почти пятидесятиградусной жары.

Начальник, которому ни самый сильный мороз, ни такой зной были нипочем, огромный такой, суровый мужчина, с задубевшим за долгие годы суровой работы лицом, посмотрит-посмотрит в окуляр теодолита, что-то запишет в блокнот.

Кивнет.

Не отставай, мол!

И идет дальше.

А ты – снова за ним!

И так до конца рабочего дня.

Работал, точнее больше числился, в этой партии и сын начальника.

Тоже крупный такой, только в отличие от отца, чрезвычайно изнеженный и ленивый малый.

Все время старавшийся переложить свои обязанности на других.

То есть, так как подручных было всего только двое – на меня.

К тому же он еще и курил.

Причем, соблюдая все меры предосторожности, чрезвычайно тщательно таясь, потому что прекрасно понимал - прознай об этом отец – и тогда пощады не жди!

Как он сам не без опаски (возможно уже по собственному печальному опыту) однажды сказал, что дело вполне может кончиться даже больницей.

Однажды отец поручил ему грести в лодке на середину озера, чтобы плывущий с ним геодезист, человек, которому всегда и все было безразлично, время от времени поднимал стоймя белую рейку с нанесенными на ней многочисленными – черными и красными - цифрами и отметками.

Делать нечего – я должен был оставаться на берегу – сын со вздохом взялся за весла.

Лодка неспешно поплыла по озеру.

А его отец опять, поглядывая в теодолит, принялся испещрять непонятными знаками свой толстый блокнот.

Так продолжалось часа два или три.

Как вдруг, во время получасового перерыва на обед, отошедший зачем-то к теодолиту начальник так громко и грозно, что у меня даже в такую жару поползли по спине ледяные мурашки, вскричал:

- Это еще что такое?!!

Первым делом, я подумал, что сломал во время носки треножник, а то даже и повредил сам теодолит - он у меня как раз перед этим упал на покрытую выступившей солью, жесткую, как гранит, землю.

Но нет.

Дело, как оказалось, было совсем не во мне.

Начальник партии подозвал меня толстым, почти как ножка теодолита, пальцем, дал заглянуть в теодолит и прорычал:

- Ты только посмотри, что этот паразит вытворяет! Оказывается он у меня – уже курит!!!

Я привычно, так как уже не раз во время отдыха начальника смотрел в теодолит, разглядывая птиц на бесконечно далеких от этого жгучего берега тополях, припал к окуляру.

И увидел то, что потрясло меня своим вопиющим несоответствием.

Рядом со мной стоял разгневанный начальник.

А там, посередине озера, в полукилометре, не меньше, от берега, поставив лодку в заросли камыша, (озеро было таким мелким, что даже на его середине вода не доходила до пояса) лежал на ее дне – так что видна была только голова с торчащей изо рта папиросой - его сын и курил.

Ни густые камыши, ни приличное расстояние не могли скрыть это от дальнозоркого теодолита.

Все было видно до мельчайших подробностей.

Даже маленькие клубы серого дыма.

И эта безмятежность человека, наслаждающегося запретным делом, даже не подозревавшего, что его прекрасно в это время видит отец, поразила меня, как оказалось потом, навсегда.

Я не знаю, чем закончилась вся эта история.

Начальник отложил свое наказание сыну до времени, когда они вернутся домой и останутся наедине.

А тот день был для меня в этой партии последним.

Я заработал за рабочую неделю необходимые для покупки фотоаппарата деньги.

И меня сменил с нетерпением дожидавшийся своей очереди другой юноша.

Спросить же о том, что стало в итоге с сыном, я как-то забыл.

Всем моим вниманием тогда завладел новый, блестящий фотоаппарат.

А так как пленка в нем была на целых 72 кадра, то и все, что я видел вокруг…

Давно это было.

Но с тех пор, как только вспомню – сразу встает перед глазами: безмятежно лежащий в лодке и беспечно курящий, ни о чем не подозревающий сын и наблюдающий за ним в теодолит отец…

И тогда я начинаю понимать, что, если, по земным меркам, можно видеть все, что кажется нам совершенно невидимым и утаенным.

То что же тогда говорить о Небесном?..

Такое сравнение, конечно, самое приблизительное и отдаленное.

Скорее всего, даже неправильное.

Хотя бы уже потому, что Бог – это не суровый и жестоко наказывающий, а безмерно любящий и только иногда вразумляющий нас для нашей же вечной пользы Отец.

Но, тем не менее, оно помогает мне понимать то, что трудно постичь моим ограниченным разумом.

И сразу становится как-то надежнее и спокойней от сознания того, что Всевидящее Око Господне постоянно видит меня и заботится обо мне…