Людмила Петрановская о привязанности
Мы знаем, что человеческие существа рождаются очень незрелыми. Такое вот эволюционное приспособление в нашем лице, которое позволяет более или менее быстро вынашивать ребенка, рожать его, сохраняя прямохождение, и при этом сохранять у ребенка возможность иметь большой мозг и большую голову. Природа из этой эволюционной ловушки выкрутилась достаточно элегантно. А выкрутилась она следующим образом: в лице человеческого вида она вернулась немного назад… Немного похоже на сумчатых.. У сумчатой здоровенной кенгуру рождается детеныш в виде очень малого размера «невнятной креветочки». И вот эта «невнятная креветочка», очень неготовая явно ни к чему, еще дозревает в сумке кенгуру достаточно длительное время.
Вот у человеческих существ что-то в этом роде, чем-то похоже. Мы рожаем ребенка очень сильно неготового. По сравнению с каким-нибудь жеребенком, например, который через пару часов встает на ножки и очень быстро обретает самостоятельность, человеческий детеныш очень долго совсем-совсем зависимый, прям совсем. Ему дается время, чтобы дозреть. И дозревает он на руках у матери. Она его донашивает: он по-прежнему очень зависимый от нее, по-прежнему питающийся через нее, по-прежнему полностью требующий ее заботы и обреченный на гибель, если этого не будет. Это у людей длится достаточно долгое время. И, соответственно, как так обеспечивается, чтобы взрослая особь не забыла за своим ребенком ухаживать? Ну вот птицы: они не улетают, высидев яйца, а приносят птенцам мошек. Почему? Потому что есть определенная природная программа, которая заставляет это делать. Которая формирует родительское поведение. Или кошка с котятами…
Вот и у людей тоже есть такая природная программа, которая обеспечивает глубокую психическую связь между ребенком и матерью, которая заставляет мать заниматься ребенком, которая не позволяет о нем забыть, которая не позволяет игнорировать его плач и отмахнуться от него. Ведь в принципе, например, плач младенца не такой уж ужасный звук: не такой уж громкий, не такой уж прямо резкий – есть звуки и похуже. Но при этом от многих других звуков мы можем абстрагироваться, мы можем привыкнуть, но к плачу младенца мы привыкнуть не можем, абстрагироваться от него не можем, то есть он проникает, что называется, в самую печень и заставляет, хочешь – не хочешь, встать и пойти.
Или такой же интересный феномен как улыбка грудного младенца. Люди описывают свои ощущения от первых улыбок своего новорожденного ребенка как эйфорию. Эйфорию! Похоже на описание почти наркотической эйфории, то есть они чувствуют: описывают чувство полета, чувство какой-то невероятной полноты, какого-то невероятного счастья, наполняющего их. Хотя, казалось бы, а что такого? Ну, вот это вот сделало вот так, ну и что? Почему это вызывает вот такое состояние просто невероятного кайфа? Тоже программа, которая заставляет человека после этого стараться как угодно приложить любые усилия, чтобы этот младенец сделал так еще раз. И еще раз, и еще раз. Потому что хочется вернуть вот это состояние. То есть природа не очень высокого мнения о нашей ответственности и о наших умственных способностях, поэтому она закладывает такие вот программы, которые «хочешь – не хочешь», а вот…
Естественно при этом, чтобы это не было, не воспринималось как каторга, как сплошная зависимость, как сплошная обреченность, – в этом есть много удовольствия. То есть женщина получает удовольствие от ухода за ребенком, от его запаха, от его прикосновений, от того, что она видит его, держит его на руках. Так формируется вот эта самая глубокая эмоциональная связь между ними, которая называется привязанностью. Она, с одной стороны, обеспечивает ответственность родителю, чтобы он не забыл, не бросил, а с другой стороны – ему субъективно облегчает уход за ребенком.
Ради своего ребенка нам несложно жертвовать, даже просыпаться среди ночи несколько раз легче в первые месяцы после рождения ребенка. Нам несложно отдать ему последний кусок. Когда у тебя появляются дети, ты понимаешь, что раньше тебе было жалко его кому-нибудь отдать, а сейчас отдаешь - и вообще совсем несложно. То есть это какие-то способы, которые делают поведение привязанности, поведение защиты и заботы естественным, и каким-то таким оно ощущается правильным, гармоничным, можно так сказать. Собственно, вот так вот ребенок и донашивается: доводится до такого состояния, когда он вполне о себе может позаботиться.
С точки зрения ребенка, как вы понимаете, это чувство еще более глубокое. Если для матери, даже для самой ответственной и погруженной в материнство, все-таки ребенок – это часть ее жизнь, у нее есть еще всякое другое: ну, там какая-то другая жизнь, кроме… ; то для ребенка мать – весь его мир, вся его жизнь. Полностью. Вся его Вселенная. Мать и несколько еще ближайших родственников, которые живут вместе, которые подходят к нему, когда он плачет, которые берут на руки, которые с ним разговаривают, лица которых он видит. Это те люди, которые полностью образуют его мир. У него нет ни работы, ни учебы, ни друзей, ничего другого, у него есть только вот эти люди. Естественно его чувство к ним еще более глубокое, еще более базовое.