Очень рекомендую прочитать рассказ.

С его автором я познакомилась в фэисбуке, он меня поразил своеи простотои.

Слезы Ангела

12.12.2016г.

I

Мишка, тринадцатилетний худенький подросток, с выбивающейся из-под шапки мягкой, пушистой копной светлых волос и большими серыми грустными глазами, стоял сиротливо на остановке в ожидании автобуса. Был холодный февраль, колючий ветер продувал легкую куртку, пытаясь проникнуть в самую душу, выстудить изнывающее от обиды и унижения Мишкино сердце - еще такое юное, но уже все исстрадавшееся, истерзанное, исколотое и израненное. Он почти час стоял в этой ночной леденящей оставленности, никому ненужности, но возвращаться в барачный подъезд с клубами гнилого теплого подвального пара, вдыхать, поднимаясь на второй этаж, вместе с этой противной теплой гнилью не познавших зимы комаров, звонить противящейся рукой в издевательски бодрый звонок, а потом видеть отцову любовницу, или, как он ее называл - «отцову бабу» - с притворно радостным: «Вась, к тебе сын приехал!» - Мишка не стал бы ни за что на свете, даже если бы тут насмерть замерз один.

Приехал Мишка просить у отца денег, потому что за квартиру, где они жили с матерью, полгода уже не плачено, да и есть Мишке было бы нечего, если бы мать, работающая поваром в школе, не таскала каждый день домой продукты. Отец занимал высокооплачиваемую должность на вредном химическом предприятии, и там, где он жил, всего было вдоволь - как у них раньше, в детстве, когда мать еще не пила и он жил с ними. А теперь нужно было всякий раз звонить отцу, говорить, что денег совсем нет, а в ответ получать: «Мать опять все пропьет!» Сказать отцу, что это он, Мишка, просит для себя, потому что он растет, ему нужна одежда, обувь и неворованная еда, Мишка не мог, не умел.

А сейчас мать попала с дизентерией в больницу, Мишка сдал все выпитые ей бутылки, купил матери любимое овсяное печенье, которое сам тоже попробовал, но сумел остановиться, чтобы ей побольше досталось. В инфекционное отделение его не пустили, и он через окно на третий этаж по веревке передал матери свой гостинец. Мишка любил мать до самозабвения, как будто он до сих пор не отделился от ее утробы, а всеми клеточками своего тела, всеми волнами души слился с ней, не желая расставаться. Ему так хотелось, чтобы она была красиво одета, он мечтал любоваться ею, а не смотреть с тоской в окно, как она идет, ссутулившись, и по походке определять, сколько она выпила. И тогда он пошел на хитрость: уговорил мать купить в кредит новый кожаный плащ и зимнее пальто с норковым воротником - он уже все это присмотрел в универмаге и приценился. Сначала она сопротивлялась - целый год отдавать ползарплаты за кредит! - но все-таки не устояла перед мольбами сына. Мишка был счастлив - и мать в обновке, и денег в два раза меньше на выпивку в течение года будет уходить.

Сытный ужин с наваристыми щами, которые никто не умел варить так, как отец, все эти телячьи котлеты, колбасы и даже черную икру из огромной жестяной банки, голодный Мишка проглотил, не почувствовав вкуса. Чужие дети, которые звали его отца «папкой», чужая женщина, суетливо, виновато и как-то противно подобострастно вынимающая из забитого продуктами холодильника одну закуску за другой, благодушный отец, которого сын видел раз в полгода, - все они чувствовали какую-то большую Мишкину правоту. От чего боялись смотреть на него, особенно когда он торопливо глотал украденную у него еду. Приглашали Мишку чаще приезжать, а на прощанье отец, обняв сына, сунул ему деньги в карман истрепанной куртки и отпустил в ночь.

Наконец, показался автобус - двойной Икарус c гармошкой, покрывшейся инеем, совсем пустой - только водитель и Мишка, устроившийся над неработающей печкой на холодном дерматиновом сиденье. Хорошо, что водитель последнего рейсового автобуса заметил его. Мишке было одиноко и грустно. Ему показалось, что он совершенно один во всем мире едет в никуда в этом холодном, пылающим светом автобусе во вьюжной февральской ночи. Ему стало жалко себя, но не так, как обычно жалеют себя до слез, а трепетно-нежно, без боли и тоски, с какой-то светлой надеждой, что все плохое пройдет и что даже в этом плохом скрывается что-то большое и важное, чего он, Мишка, еще не понимает. Он вдруг растворился в этой надежде, согрелся ею, и его обветренные губы и большие серые глаза озарила улыбка. Мишка не видел, что рядом с ним сидел Ангел, обнимал его большими светлыми крыльями и плакал над ним. Слезы Ангела текли на несчастное Мишкино сердце, согревая и врачуя его. Мишка хорошо знал соленую горечь своих собственных слез, но небесную сладость ангельских слез он испытал впервые.

II

Мишаня, Мишастик, Миха, Майкл - Михаил Надеждин ехал в электричке из Москвы в свой родной, провинциальный подмосковный городок на пятую годовщину смерти матери. Он хорошо помнил, как после третьего курса истфака педагогического института он проходил практику вожатого в пионерлагере «Счастливое детство», где сразу сдружился со своей напарницей - Ирой Бурлицкой, причем, именно сдружился без всякого намека на флирт. Как-то они вдвоем возвращались в лагерь из соседней деревни с банкой еще теплого коровьего молока. И Ира зачем-то призналась: «Знаешь, Миш, я заметила, с кем начинаю дружить, у того вскоре мать умирает. Мне от этого страшно». Сказала и осеклась, испугавшись внезапной откровенности. Следующей ночью вся округа была разбужена душераздирающими криками, непонятного происхождения. Оказалось - это сова попала в электрические провода и страшно кричала, мучительно умирая. Днем Михаила вызвал начальник пионерского лагеря и, сочувственно глядя на него, передал трубку телефона. На проводе был отец: «Мать ночью умерла. Послезавтра похороны. Приезжай!» Мишка растерянно посмотрел на начальника лагеря и спросил: «Можно я домой поеду? У меня мама умерла». Начальник по-доброму рассердился: «Ну, конечно, можно! Ты еще спрашиваешь!» Мишке захотелось побыть одному, чтобы его никто не видел. Он забрался в заросли цветущей сирени и стал вспоминать.

Отец их бросил не сразу - были долгие разговоры с взаимными упреками: «Ты пьешь!» - «А ты гуляешь!» Потом он стал приходить все реже и реже, пока совсем не переселился в вонючий барак рядом с химзаводом, оставив им с матерью трехкомнатную квартиру. Мать по ночам ревела. Каждую ночь. Он спал с ней, боясь остаться один, и все слышал. Однажды она вышла из ванной комнаты с веревкой в руках, посмотрела на сына отсутствующим взглядом и могильным, страшным голосом сказала: «Я хотела умереть. Но ради тебя не стала этого делать». После этого Мишка сошел с ума - он выбросил из дома все веревки, а когда мать запиралась в ванной, стучал кулаками в дверь и кричал: «Мама, выходи быстрей! Что ты там делаешь?» Своим чутким, испуганным сердцем он понимал, что этот удар он не переживет. Когда его забирали в армию, она на проводы не пришла, зато был отец с «бабой». А после армии он зашел к матери в кафе, куда она перешла работать, и выпил, впервые, вместе с ней самогонки. И на всю жизнь запомнил ее радость: «Сын пьет вместе с ней!» В последний раз он видел ее два месяца назад, но пить с ней не стал. Сколько раз он ее уже хоронил! Ему казалось, что он давно перерезал эту пуповину, которой так мучительно был к ней привязан. Но сейчас, в кустах его любимой сирени, острая боль утраты вскрыла затянувшиеся раны, и слезы, горькие слезы ручьем потекли из больших серых глаз.

Похороны матери совпали с днем рождения отца. Посредине поминок подвыпившие отцовы друзья заявили: «Михалыч, у тебя же день рождения сегодня! Давай споем!» Тут Мишка не выдержал: «Только попробуйте! Убирайтесь вон, кто собирается петь на похоронах моей матери! Вон!» И убежал плакать на балкон. После похорон какая-то дальняя родственница сунула Мишке кулечек с землей и сказала: «Я Надю отпела в церкви. Ты, сынок, отнеси эту землю на могилку и закопай там». На кладбище, где похоронили мать, нужно было идти лесом. Эту дорогу Мишка знал хорошо - каждую Пасху они со всеми родственниками ходили на кладбище поминать покойников - водкой, закуской и песнями под гитару. Шли весело и возвращались навеселе. Но сейчас, идя с кульком загадочной земли, Мишка испытывал какой-то мистический ужас - ему казалось, что когда он придет на кладбище, то увидит разрытую могилу и что-то невыразимо страшное в ней. Хотелось бежать назад, сломя голову. Но он не поддался страхованиям. На кладбище все было по обыкновению спокойно и тихо. Свежая могила горбилась бугром под лучами палящего солнца. День выдался жаркий - на небе ни тучки. Мишка сходил на родник за водой, поставил в банку цветы и стал закапывать кулек в землю. И вдруг почувствовал легкие капли дождя на горячей спине. Посмотрев с недоумением на небо, он увидел маленькое облачко над собой, из которого на могилу матери сыпался мелкий дождь. И ему на лицо, прямо на ресницы упало несколько капель, расцветив на секунду радугой жаркое июльское небо.

По быстро несущейся без остановок электричке застучал частый летний озорной дождик. Игривая туча стремительно пронеслась, спеша освежить изнывающие от зноя леса, луга и пыльные дороги. А над электричкой повисла яркая, видная от начала до конца, без единого изъяна и порока радуга. Мишка аж захлебнулся от счастья, увидев ее! Он несколько лет не видел ни одной радуги. Все они куда-то подевались в последнее время, во всяком случае из его жизни. А он сильнее всего на свете любил радугу - даже больше чем сирень! А тут какая-то нереальная, как врата в Небесное Царство, ровной аркой, четко над несущимися, теперь уже неизвестно куда, вагонами! Мишка, не обращая внимания на пассажиров, стал бегать от одного окна к другому, чтобы увидеть ее всю. Каким-то внутренним безошибочным чутьем он понимал, что эта радуга именно для него, она целиком и полностью его, Мишкина, поэтому главное ее не упустить, не потерять, запомнить на всю жизнь.

- Ты чего носишься, как придурок, туда-сюда? - На Мишку смотрела толстая, рыжая, веснушчатая улыбающаяся рожа его школьного приятеля Илюши, с которым они не виделись лет десять.

- Илюха! Ты?! - еще больше обрадовался Мишка. - Привет, дружище! Сто лет тебя не видел! Ты все такой же рыжий и конопатый! Это не ты своей светящейся рожей радугу подсветил?

- А кто ж еще? - с серьезным видом ответил Илья, - я как раз по радугам главный специалист.

- Ну ты, брат, даешь! Как же я рад тебя видеть, Илюха!- растрогался Мишка, присаживаясь рядом и обняв старинного друга. - Ну как ты? Чем занимаешься? Женат?

- Нет, - отрезал Илья, освобождаясь от фамильярных дружеских объятий.

- Ну ты, брат, не обижайся, я не хотел тебя огорчить - женишься еще! Какие твои годы! А я, Илюх, третий год как женился. Светка моя вторым беременна, на сохранении лежит.

- Я знаю, что ты женился, Михаил, и очень рад за тебя.

- Откуда ты знаешь? Слушай, а хочешь я тебе расскажу, как я со своей Светкой познакомился? Очень прикольная история!

- Нет, не хочу, - отозвался Илья.

- Ну ладно тебе, хватит дуться, - проигнорировал протест друга Мишка. -Помнишь, в самом начале девяностых, перед тем, как мы двинули в рынок, магазины стояли пустыми? Тогда в Москве проходила, похоже, последняя областная комсомольская конференция, на которую загоняли хитростью: объявили, что на ней будет распродажа французских товаров. Мы, отъявленные комсомольцы, конечно, все ломанулись туда.

-Ты как будто урок перед старшеклассниками ведешь, желая им понравиться, - съязвил Илья.

- Ну не хочешь, не буду ничего рассказывать, - обиделся Мишка.

- Да нет, валяй дальше! Только без пафоса.

- Ну вот, мы со Светкой там и познакомились. Она такая жгучая брюнетка - и вдруг Светлана, прикинь! А я весь из себя блондин. Вот и началась наша шахматная игра. Но прикол не в этом. Мы с ней оказались на соседних сиденьях. Я на нее сразу глаз положил. Она, как потом, призналась, тоже, но виду не подала. Умеют же они это как-то делать. Сижу, как на иголках, думаю, чтобы такое неординарное сотворить, чтоб запомнилось. А у нее в руках мандат- такая бордовая карточка с изображением вождя мирового пролетариата на имя участника конференции. Я говорю: «Девушка? Можно Ваш мандатик?»

Илья прыснул со смеха:

-Так и сказал: мандатик?

- Ну да! А что ты ржешь?

- Ничего, валяй дальше, жених!

- Она посмотрела на меня удивленно своими карими глазами… Слушай, какие у нее глаза! Я не люблю карие глаза - в них ничего не видно. Но у Светки они такие глубокие и не втягивают в себя свет, а излучают. А когда она плачет, можно просто с ума сойти, какие красивые у нее глаза!

- И часто она у тебя плачет? Слушай, давай без лирики! Ты обещал прикол, а тут: «с ума сойти!»

- Так вот, прикол в том, что я на ее и на своем мандате разрисовал Лысого: на своем рожки ему пририсовал, а на ее - козлиную бороду.

- И это весь прикол?

- Не весь. Дело в том, что нас кинули, как самых последних лохов - никакой распродажи не было! К тому же никого до окончания конференции из здания не выпускали. Это нас взбесило! Мы решили любыми путями вырваться на свободу и придумали целую драматическую историю о том, что у нас бабушка при смерти лежит одна, надо ей укол делать, а мы тут до вечера, похоже, застряли, хотя думали, что после обеда освободимся. В гардеробе стояли крепкие, как на подбор мужики, которые предложили нам сдать мандаты и валить на все четыре стороны. Ну мы и сдали радостно бордовые карточки, забыв от счастья, что на них нарисовано. Все это происходило где-то в Замоскворечье. Слушай, как я люблю Замоскворечье! Не затасканный Арбат, не загаженные наркоманами Патриаршие, а Замоскворечье! Мы гуляли со Светкой тихими московскими заснеженными двориками, мимо заброшенных церквей, и я так ей доверился, что в первый же вечер рассказал всю свою жизнь…

- Ну и дурак! Ты обещал без лирики.

- Сам дурак, поэтому и не женишься до сих пор! - оскорбился Мишка. - Почему это я дурак?

- Потому что «в первый же вечер» все про себя рассказал. Ну не дурак?!

- Может, ты и прав, - согласился Мишка, - я на самом деле неисправимый дурак! Короче, если без лирики, мужики, которым мы отдали свои мандаты оказались сотрудниками КГБ. Что там началось! С высокой трибуны поставленными для обличения мирового зла голосами гремело: «Они опорочили светлый образ нашего великого вождя! Гнусно надругались над ним! Предать их суду комсомольской совести! Главному комсоргу института разобраться с мерзавцами и наказать их!» Слава Богу, что это было начало 90-х и главные и неглавные комсорги были моими друзьями. На внеочередном комсомольском собрании я взял всю вину на себя, а заодно сдал свой комсомольский билет, чтобы больше не попадать в подобные истории. Отделался легко - просто выговор без занесения в личное дело. Но общаги меня лишили. Правда, позже я нелегально поселился у Светки, в общежитии иняза. Прикинь, меня девки на связанных покрывалах затаскивали на второй этаж, если комендатура была не в духе и не пускала Ромео к Джульете.

- И у вас пошли полосатые дети, - съязвил в рифму Илья.

- Что значит полосатые? - не понял Мишка.

- Ну, как зебра - белая полоска, потом черная, потом опять белая.

- Ну ты приколист! - заржал Мишка на весь вагон. - Слушай, дружище, пойдем ко мне, у меня трешка пустая стоит. Мы сто лет не виделись, отметим встречу!

- Да нет, Миш, я это не люблю, я привык один, - отбивался Илья.

- У моей матери завтра годовщина смерти, понял? А ты отказываешься помянуть? Какой ты друг после этого?

Не помянуть Мишкину мать Илья не посмел и с дурным предчувствием поплелся уныло за обрушившемся на него школьным другом.

III

В Мишкиной «трешке» было шаром покати. Друзья купили по дороге бутылку водки, четыре банки пива и два блинчика с семгой - Мишка помнил, что поминать надо блинами. На большее, с учетом того, что надо оставить что-то на свечки, денег не хватило. На полке отыскался забытый со студенческих лет «Ролтон» - как раз две пачки.

- Ну, давай, помянем! - поднял Мишка рюмку с водкой, - пусть земля ей будет пухом! Не чокаемся.

- Знаешь, Илюшь, она ведь любила выпить, от этого, собственно раньше времени на тот свет и отправилась, - разоткровенничался Михаил, и вдруг, неожиданно, почувствовал себя предателем.

- Знаю, вся школа знала, - признался Илья.

- Как вся школа! - воскликнул пораженный Мишка.

- А ты что думал? Просто тебя все жалели и виду не показывали.

- Да? Ну ладно, - Мишке не хотелось продолжать эту тему. - Слушай, ты мне свой номер телефона запиши. Есть у тебя телефон? А то опять потеряемся лет на десять.

Илья записал прямо на стене номер своего телефона.

- А ты мне скажи серьезно, чего ты до сих пор не женился? - пристал Мишка к другу.

- Серьезно, Миша, я гей.

- Что значит гей? С какой стати ты гей? - опешил от неожиданности Мишка.

- Давай лучше выпьем, Миша! - предложил Илья.

- Нет, ну ты даешь! - разволновался Мишка, разливая водку. - И давно это у тебя?

- Что давно?

- Ну… гей?

- А вот как с тобой за одну парту посадили, так и началось.

- Ну я же не гей!

- Ты не бойся - это не заразно!

- Нет, я серьезно!

- И я серьезно. В девятом классе мы с тобой оказались за одной партой. Ты был как небожитель - весь светлый и печальный. Я боялся до тебя дотронуться. А когда понял, что влюбился в тебя по уши, хотел вены себе перерезать.

- Да ты что, дурак! А мне почему ничего не сказал, у меня даже в мыслях не было, что ты это…

- А ты меня тогда спас.

- Как спас? Я? Я же ни ухом, ни рылом!

- Помнишь ты мне ни с того ни с сего дал записку, где было корявым подчерком написано: «Не умру, но жив буду и повем дела Господня!» и еще совсем непонятное - пс.117? А я как раз в этот день решил свести счеты с жизнью.

- Помню! - воскликнул Мишка, - мне эту записку бабуля в церкви дала. Такая славная бабуля! Сгорбленная вся, но такая добрая и светлая! Я в церкви свечки ставил за мать - поставишь, и она неделю не пьет. Только ставил я их на квадратный столик, потому что на нем больше всего отверстий для свечей было. А бабуля эта спрашивает меня, ласково так, как родная: «У тебя, внучок, кто-то умер, ты все свечки за упокой ставишь?» Я испугался тогда, говорю: «Нет, я за мать свечки ставлю, она живая, только…» Мне стыдно было признаться. «Что только, пьет?», - угадала бабуля. И она мне тогда написала эту записку, в которой я ни слова не понял, и отдал ее тебе.

- Я тоже ничего не понял, и сейчас не понимаю, но это «не умру, но жив буду» остановило меня.

- Не, давай еще выпьем, мистика какая-то!

- У меня эта записка до сих пор дома хранится, как талисман.

- А почему ты меня не послал ко всем чертям? Не отсел от меня?

- Прям, не отсел - отсел! Ты просто не помнишь. Год я мучился страшно, а потом само как-то перегорело, я стал относиться к тебе как к другу - и все прошло, страсть прошла. Даже сейчас, увидев тебя через столько лет, воспринимаю как друга, не более и не менее того.

- Спасибо, тебе, Илюша, спасибо, брат, - полез обнимать друга пьяный Мишка.

- Не надо, Миш, не трогай меня, - взмолился Илья.

- Прости, прости, Илюш. Давай выпьем, пиво у нас еще осталось!

- Может, хватит, итак еле языком воротишь?

- Не, я в порядке, у меня наследственность крепкая, - глупо пошутил Мишка. И в гаснущем сознании опять пронеслось: предатель!

- Мне пора, Миш, уже поздно, - с тоской умолял Илья.

- Куда поздно?! Время еще детское! Ты мне скажи, дружище, а как же ты живешь с «этим» столько лет?

- Достал ты меня! Солдат снимаю в воинской части по соседству - вот как!

- Как это солдат? - протрезвел Мишка. - Солдат?! Они же это… они вшивые все!

- Сам ты вшивый! Ты где служил и когда? Им теперь Зайцев форму шьет - все как на подиуме.

- Господи, Илюша, какой ужас! Ужас-то какой! - по-бабьи сокрушался Мишка.

- Ты сам напросился: как живешь? А как мне с моей рожей и с моей комплекцией жить? В нашей, голубой среде культ молодости и красоты: если ты жирный урод, то ничего тебе не светит. Если за сорок, да какое за сорок, даже за тридцать - тоже можешь в монастырь уже уходить. Это у вас, у натуралов, сначала любовь, а потом секс, а у нас - сначала секс, а потом любовь. У вас любая страхолюдина найдет себе прыщавого урода и радуется. А мы, Миш, всю жизнь в говне живем, а по красоте тоскуем… У нас такие как я - или с чурками, или с солдатами. За деньги.

- За деньги? Они тебе деньги платят?

- Дурак! Я им плачу. Все, я пошел!

- Нет, давай допьем и вместе пойдем! К солдатам пойдем, я им всем морды набью! Они моего друга… за деньги!

- Да успокойся ты! Ложись спать, тебе завтра в церковь свечки ставить.

- Нет! - буянил разъяренный Мишка, - я тебя спасу. Пойдем, я тебя спасать буду!

Сопротивляться было бесполезно, и Илья обреченно поплелся за своим пьяным другом, чтобы с тем ничего не случилось.

Проснулся Мишка у себя дома, когда солнце рвалось уже со всей своей полуденной силой сквозь задернутою портьеру. Голова у него была на удивление ясная, и он четко помнил весь вчерашний вечер до того момента, когда залез на бетонный забор воинской части и собрался прыгать вниз. Дальше - полный провал. В его нынешнем положении было что-то странное. Он пока не понимал, что именно. Лежит он в чисто убранной постели, раздетый. Одежда аккуратно сложена на стуле. Мишка встал, пошел в ванную комнату, а там на полотенцесушителе заботливо намотаны его носки. Он даже трезвый никогда этого не делал. Самое загадочное - входная дверь заперта изнутри! Даже если Илюша о нем позаботился, как он мог запереть дверь изнутри и исчезнуть с четвертого этажа? Где-то он оставил свой телефон? А вот - на стене!

- Илюш, привет, это Миша Надеждин. Слушай, чем вчера все кончилось, я не помню финала.

- А, герой! Ты нажрался как свинья, залез на забор, а спрыгнуть не можешь. Я тебя еле стащил назад и приволок на себе домой.

- Спасибо, братан! А это ты меня в постель уложил и носки постирал?

- Ну конечно, обрадовался! Жена твоя путь тебя в постель укладывает и носки стирает. Я бросил тебя на кровать вниз животом, чтоб в блевотине, если чего, не захлебнулся, и пошел к себе.

- Понятно! А дверь входную ты как на замок закрыл изнутри?

- Ничего я не закрывал! Прикрыл и все. У тебя брать-то нечего.

- Слушай, Илья, приходи ко мне срочно, это очень важно, очень!

- Да отстань ты, мне вчерашнего хватило!

- Нет, ты не понимаешь, это совсем другое! Это как с той бабулей из церкви. Это не по телефону, приходи, Илья!

- Ладно, сейчас приду. У тебя голова-то не болит, опохмелиться не надо?

- Нет, с головой у меня все в порядке. Душа у меня болит.

Мишка совершенно четко, ясно и трезво понял и ужаснулся, что к нему сегодня ночью приходила умершая пять лет назад мать. Он чувствовал ее недавнее присутствие на каком-то глубинном природном уровне. Только мать могла его, пьяного, раздеть, положить на чистую постель, задернуть портьеры, постирать и просушить к утру носки, помыть грязные кроссовки, закрыть дверь - и исчезнуть. Куда исчезнуть? С ума можно сойти!

Пришел Илья, хмурый, недовольный, но чисто выбритый, пахнущий дорогим парфюмом.

- Илюш, у меня мать ночью была!

- Да? Ты, когда с забора летел, не головой, случайно, приземлился?

- Не ерничай, я серьезно, я абсолютно трезвый, как младенец.

- Видел я тебя вчера трезвого - носился по вагону, как полоумный. А сегодня совсем чокнулся - мать к нему, мертвая, приходила!

- Чокнулся? Хорошо! Ты меня вчера в каком виде тут оставил - раздетого, уложенного в чистую постельку?

- «Раздетого, уложенного в чистую постельку» я бы тебя не оставил, - язвительно произнес Илья, - пьяного, в испачканных джинсах и в кроссовках я тебя оставил.

- Ага! - взвился Мишка, - даже кроссовки не снял! А теперь пойди, посмотри, нет, ты посмотри на эти кроссовки - я что, их сам ночью спьяну отдраил и они стали как новенькие?! Или джинсы с рубашкой отчистил и сложил на стульчик?! Или носки ночью постирал и намотал на батарею!? Да я никогда так не делаю! Или в беспамятстве сам себя закрыл изнутри?!

- Да откуда я знаю?! - возмутился Илья, - может ты и впрямь сам все это сделал? Ты, Миш, не тронулся, случайно? Ты всегда странным был.

- Илюш, я профессиональный историк - я в сказки не верю. И на учете в психушке тоже не стою. Я сам ничего не понимаю, но чувствую, всем своим нутром чувствую, что это мать была. Даже запах от нее сладкий остался, только ты перебил его своими духами. Илюша, надо идти в церковь, каяться!

- Ну, началось! - скривился Илья. - Я и так в церковь каждые выходные хожу. Я там в хоре пою.

- Как! - изумился Мишка, - ты в церковном хоре поешь?! И к солдатам ходишь?!

- Тьфу ты! - плюнул Илья, - ну причем тут солдаты?! В хоре никого моя личная жизнь не интересует. Главное, чтобы в тон попадал и не фальшивил. Я, между прочим, первый тенор с консерваторским образованием.

- А ты, Илюшь, крещеный?

- Обрезанный я.

- А! Так ты иудей?

- Не иудей, а просто еврей, и то, только наполовину. Ты, что, забыл уже?

- Так значит наполовину ты крещеный!

- О, историк он профессиональный! У вас, между прочим, у православных, крестятся один раз в жизни, и не наполовину!

- А ты откуда знаешь? Ты этим интересовался?

- Интересовался, в отличие от тебя.

-Ты, что, креститься хотел? Слушай, Илюша, а ты покрестись, у тебя тогда все пройдет! Ты станешь нормальным!

- А сейчас я ненормальный, по-твоему? Что-то у регента нашего, точнее, вашего, не прошло. Насмотрелся я на ваших «православных». Хватит с меня!

- Да ты не туда смотрел! Илюш, пойдем вместе в Ильинку, где меня крестили, там эта бабуля согбенная, которая мне записку для тебя дала. Пойдем, а! Это же твоя, Илюш, церковь, твоего святого Ильи. Я тебя умоляю, пойдем вместе! Ну хочешь, на коленях тебя умолять буду?!

Мишка бухнулся на колени. Илья отпрянул от него.

- Пойдем, Илюш, ты про своих солдат расскажешь. У нас у всех есть свои «солдаты»… Я мать, Илюш, бил! Свечки перестали помогать, и я стал бить ее, мать, понимаешь ты, свою родную мать! Ударишь ее - и она два дня не пьет. С синяком ходит. А я крем тональный купил, замазывал, Илюшь, синяк-то. А грех-то чем замажешь, Илюш? А она все терпела, ни слова не говорила в упрек. Вот как ты сейчас. И отца, Илюш, я ненавижу, не прощу ему его «баб». Это он мать убил! Он мне квартиру в Москве купил на свадьбу. Откупился! И я взял квартиру, Илюш! Подлец я - квартиру взял. И деньги до сих пор беру у него. Он откупается, а я, сволочь, беру. А ты думаешь, от греха откупиться можно?! Нет, врешь, от греха откупиться нельзя! Можно прикинуться, Илюш, вот как я, что ничего не было, что все хорошо, все o'kay! И брать за это квартиры, тачки, деньги. И все так живут, все! Но я не хочу так больше жить! Ты говоришь: носился, как ненормальный, по вагону! А вот я тогда, наверное, и чокнулся! Правильно ты заметил. Эта радуга, Илюшь, такой же радуги никогда нигде не было… ты даже не взглянул на нее, - это же Врата райские были! Это же нас в рай зовут, Илюш… Пойдем?!

Илья стоял потрясенный. Мишка - недоступный кумир всех девчонок в классе, этот небожитель с неземным оттенком светлых волос, которые, проходя по рядам, всегда гладила их классная Нина Григорьевна. О, как он завидовал ей! Недосягаемый Мишка, который не ходил на дискотеки и вечеринки, потому что у него, кроме школьной формы, другой одежды не было. Как-то на Мишкин день рождения Илья хотел подарить ему американские фирменные джинсы. Мать Ильи работала в торге, и он выпросил их для друга. Но гордый Мишка не взял, обиделся тогда - ведь он и день рождения не мог отметить, стыдился нищеты своей. И в гостях Мишка никогда ничего не ел - сидит голодный, в животе у него урчит, а не притронется ни к чему. Тогда Илья пошел на хитрость: придумал, что, якобы на диету сел, чтобы похудеть, а мать заставляет обед полностью съесть, иначе все выходные из дома не выпустит - вот приходится теперь все эти деликатесы в унитаз смывать. Тогда Мишка соглашался выручить друга - и уплетал за обе щеки дефицитные колбасы, осетрину, крабов, буженину, красную икру. От черной только отказывался - говорил, что ему нельзя черную. И с репетиторами для подготовки в вуз Илья обманул Мишку: сказал, что когда вдвоем или втроем обучаешься, лучше усваивается материал, а деньги репетиторам платятся те же. Но вскоре обман вскрылся - репетиторы проболтались, что историю Илья учит из-за друга. Мишка тогда взбесился, месяц с Ильей не разговаривал, занятия бросил. Поэтому и поступил только в педагогический, хотя мечтал об МГУ. У Ильи была дома солидная библиотека, собранная отцом - ученым-ориенталистом, скончавшимся от инсульта, когда Илье было десять лет. Вот Мишка и просиживал у них дома, часами штудируя собрания сочинений и огромные фолианты каких-то редких книг. Илье на все это богатство было наплевать - главное, что Мишка тут рядом сидит с умным видом и бессистемно пытается постичь всякую ученую премудрость. Потом их пути разошлись - Илья поступил в консерваторию, Мишка в свой пед. И вот теперь они встретились, и происходит что-то абсурдное, дикое, невообразимое: этот спятивший Ангел стоит пред ним, уже не Ильей, а Юлькой - армейской шлюхой, на коленях и со слезами умоляет пойти куда? - В церковь, каяться!

У Ильи случился припадок истерического смеха. Мишка ожидал чего угодно, только не смеха. Он быстро вскочил, схватил друга за грудки и уже замахнулся, чтобы ударить.

- Ты что ржешь, жидовская морда?! - орал в бешенстве Мишка, - тебе смешно?!

- Ну давай, бей, бей! Ты же на матери натренировался, бей! - кричал, задыхаясь, Илья, - бей жида! становись православным!

Мишка резко отбросил друга к стене и безвольно опустил руки.

- Ты знаешь, что такое «пс.117»? - спросил Илья.

- Нет, - успокоился Мишка.

- Псалом Давида сто семнадцатый.

- Я один, без тебя пойду. Но все равно я тебя спасу!

IV

С тех пор, как Мишка мальчишкой в последний раз был в нем, Ильинский храм нисколько не изменился. Те же старинные иконы, закопчённые фрески с едва различимыми изображениями на них, тот же смолисто-ароматный запах ладана, квадратный столик со свечами на том же месте. Ничего здесь не изменилось за столько лет. Вот только согбенной бабушки не видно. Не успел Мишка подумать о ней, как вдруг почувствовал, что сзади кто-то есть. Быстро обернулся - бабушка! Та самая! Только вся в черном с головы до ног. Не может быть!

- Это Вы? Вы живы? - воскликнул Мишка.

- Тихо ты, не кричи, - так же ласково, как тогда, в детстве, ответил знакомый голос, - пришел, наконец, дождалась!

- А Вы знали, что я приду, знали, да?

- Знала, только тише ты, нельзя тут кричать, пойдем во двор, посидим на лавочке.

Следуя за бабушкой, Мишка заметил, что она совершенно распрямилась, не то, что раньше согнутая была почти до земли. Ну, чудеса!

- Вот и дошли, внучок, разговор долгий будет. Помолимся перед этим.

Бабушка в полголоса прочитала молитву, медленно перекрестилась. Мишка тоже перекрестился.

- Ты, Михаил, неправильно крестишься. Дай-ка я тебя научу. Вот так щепоточкой ровно держишь три пальца и твердо накладываешь их на лоб, живот, правое и левое плечо. Не по воздуху, не торопливо, не суетясь, ровным крестом осеняешь себя. Вот так, хорошо. Ну а теперь присядем.

Лицо у бабушки было белое, светлое и как будто без морщин, а глаза смотрели как-то странно. Мишка никогда не видел такого взгляда ни у кого: и на тебя, и сквозь тебя, и мимо тебя. И неясно, где начинается этот взгляд, и где заканчивается.

«Откуда она знает, что я Михаил, я, вроде, не говорил, как меня зовут», - подумал Мишка.

- Я все про тебя знаю, и про маму твою, приснопамятную, и про отца, - как будто прочитала его мысли бабушка.

Мишке стало страшно.

- Не бойся, я здесь всю жизнь при храме. И как тебя крестили тут, недоношенного, чтобы не помер, помню. И что мать твоя перед тобой аборт сделала, а отец не знал ничего, а когда узнал, ругался на нее - с этого у них и пошел разлад, - все это на моей памяти было. И все страдания твои детские через мое сердце и молитву прошли. Отец твой парторгом был и прибежал тебя крестить, боялся, что не выживешь. А ни крестного, ни крестной нет. Вот я и стала твоей крестной матерью тогда. А отец строгий выговор за тебя получил по партийной линии. Ты, Михаил, на него зла не держи- доброта твоя в тебе от него, и он всю жизнь вину пред тобой с собою носит, как жернов осельский. Прости его. Сердце у тебя большое, всех вместит, но гордое. Господь попускает тебе все скорби, чтобы смягчить твое сердце, расширить его, очистить от себялюбия. Если бы ты жил, как хотелось, дурным бы ты вырос, много зла людям принес и душу свою бессмертную погубил. Вот Господь и наложил руку Свою на жизнь твою многоскорбную, дабы спасти ее. Жену послал тебе Бог - чистую агницу - за страдания твои. Ты береги и люби ее, не будь эгоистом, и не прикасайся к ней, когда она непраздная.

- Что значит - «непраздная»? - не понял Мишка.

- Непраздная - когда дитя под сердцем носит.

- А если не носит дитя, то - праздная? Интересно как!

- Тебе еще много интересного предстоит узнать. С супругой венчаться нужно, и детишек крестить - и девочку, что уже родилась, и мальчика, который родится.

- А вдруг не родится? Жена в роддоме лежит с угрозой выкидыша.

- Не волнуйся, родится малыш в срок. А в больнице лежит, потому что посягаешь на нее, когда нельзя.

Мишке понравилось это слово «посягаешь» - целомудренное такое. Ему тоже захотелось быть целомудренным.

- Исповедоваться тебе нужно, Михаил, с семи лет все грехи припомнить. Пойдешь к отцу Георгию, он как раз сейчас службу начинает. Священник он хороший, опытный, строгий, но любвеобильный. Будешь к нему ходить, станешь его духовным чадом. Господь и тебе судил быть священником. Помнишь я тебе и другу твоему писала строки из псалма святого пророка и псалмопевца царя Давида: «Не умру, но жив буду, и повем дела Господня»?

- Да, да помню, - обрадовался Мишка, - мы как раз сегодня про них говорили. А что такое «повем»?

- Это значит поведаю, расскажу. Тебе нужно эти святые слова исполнить. В семинарию сначала поступишь, потом в духовную академию, выучишься, рукоположишься. А там уже все за тобой и потянутся.

- И Илюша тоже? - спросит потрясенный Мишка.

- Илья станет монахом. Только ты на него не дави. Обидел ты его сегодня сильно. Он тебя любит чистой любовью, хоть и в тине греховной по уши погряз. Грязь эта, как шелуха от семечки, отвалится - лишь бы зернышко было чистое. А оно у него не сгнило и скоро созреет.

- А ко мне мама ночью приходила, правда, да?

- За маму свою, Михаил, ты всю жизнь молись, крепко молись, чтобы Господь помиловал ее грешную душу. Она беззлобной была, никто на нее зла не держит, но умерла в смертных грехах, не покаявшись. Вот ты и должен за нее свою жертву принести, и приносишь уже. И пить тебе нельзя, совсем нельзя, ни капли.

- Так это не она ночью была, а кто?

- Тебе знать не положено, какая матерь у тебя сегодня была, не полезно тебе.

- Как не положено? Но я же знаю, что кто-то был!

- Ну считай, что это я была - твоя крестная мать.

- А как Вы дверь изнутри закрыли?

- А вот тебя, сонного, подняла и говорю: «А ну-ка, дверь за мной закрой и бегом опять в постель!» А ты и заспал крепким сном все. Не полезно тебе, Михаил, много знать, вот и заспал. Но пора на исповедь. Служба к концу подходит, отец Георгий скоро выйдет исповедовать. Ну, раб Божий Михаил, помолимся Царице Небесной, и иди с Богом!

Бабушка пропела молитву Богородице, перекрестила Мишку широким крестным знамением и поспешно скрылась за алтарной абсидой.

Отец Георгий, высокий, худой, аскетического вида, с небольшой, редкой, седой бородой священник, посмотрел на последнего, нерешительно переминающегося с ноги на ногу исповедника строго, испытующе, так, что у Мишки душа в пятки ушла. Но потом батюшка улыбнулся, погладил Мишку по голове, как учительница в детстве, и говорит: «А у Вас что, молодой человек?» - «Каяться я пришел, впервые в жизни», - пролепетал Михаил. «Ну если впервые в жизни, то становись тогда на колени», - сказал священник и накрыл голову исповедника епитрахилью. Непривыкшие к поклонам острые Мишкины коленки заныли на каменном полу. «Ничего, буду терпеть за свои грехи», - храбрился Мишка. Исповедь продолжалась два с половиной часа. Оказалось, что те грехи, которые Мишка считал самыми непростительными, не так страшны по сравнению с теми, которые он и за грехи-то не считал. Батюшка после каждого, вырванного из Мишкиного сердца греха, говорил увещевания, как с этим грехом бороться, приводил примеры из святых книг, как другие, такие же как Мишка, грешники побеждали в себе страсти. Из огромных Мишкиных серых глаз текли слезы, то ли от боли в коленях, то ли от боли в душе - он уже не понимал. «Я теперь никогда ходить не смогу, стал инвалидом, ноги у меня отнялись. Так мне и надо!» - думал Мишка. В конце таинства отец Георгий прочитал над ним разрешительную молитву, удивительно легко поднял Мишку с колен, потрепал еще раз его шевелюру, обнял, поцеловал в лоб и весело говорит: «Ну, раб Божий Михаил, поздравляю тебя с первой исповедью, омылся ты в водах покаяния. Иди и больше не греши! Дай-ка благословлю тебя на новую жизнь. Сложи руки ладонями вверх, правую на левую. Вот так! Во имя Отца и Сына и Святаго Духа! Аминь» - «Аминь!» - повторил Мишка и увидел глаза священника - они были смертельно усталые.

- Руку целуй! - приказал батюшка.

- Зачем? - возмутился Мишка. - Я руки только жене целую.

- Рука священника, благословляющая и отпускающая грехи, - это рука Самого Христа, поэтому ее принято целовать, - сказал отец Георгий, не отпуская Мишкину ладонь.

Мишка три раза поцеловал руку священника.

- Достаточно одного раза, - не успел остановить его отец Георгий.

- Батюшка, простите, Вы, наверное, устали. Но мне очень важно знать, как зовут бабушку, которая у вас тут работает давно,-Мишке было ужасно неловко задерживать священника, но уйти, не узнав имя бабушки, он не мог.

- Какой бабушки? - спросил отец Георгий, - у нас здесь много бабушек.

- Ну светлая такая вся в черном. Она еще раньше сгорбленная была, а сейчас распрямилась.

- Постой-постой, сгорбленная, говоришь? Так это матушка Мария, наверное, если сгорбленная-то. Только она скончалась давно, лет десять назад. Другой у нас такой не было и нет.

- Как скончалась? Я только что, до Вас, с ней разговаривал. Она меня к Вам на исповедь отправила!

- Светлая, говоришь, вся в черном, сгорбленная была?

- Ну да, а сейчас распрямилась.

- Ну-ка, пойдемте со мной, молодой человек! - отец Георгий взял Михаила за руку и, не снимая епитрахили, повел к выходу. На улице, не смотря на поздний час, в это время года было светло.

Они обогнули храм, зашли за алтарь и остановились возле могилы с раскидистым кустом белой сирени, из которой возвышался большой дубовый крест с надписью славянским шрифтом: «Схимонахиня Мария (Горячева). 25.03.1900 - 6.01.1990». А ниже - овальная фотография.

- Она? - спросил отец Георгий, подводя Михаила ближе к фотографии.

- Вроде, она, - удивленно ответил Мишка, присматриваясь к фото, - точно - она! Она!

- Великая раба Божия была матушка Мария. Ее Сама Богородица в этот храм благословила совсем еще юной девицей. Она паломницей пришла в Троице-Сергиеву Лавру вместе с другими девушками. А Царица Небесная выбрала ее и за руку сюда привела, как вот я тебя, и говорит: «Тут будешь служить Сыну Моему до скончания дней твоих». Да, дивны дела Твои, Господи! Усердной молитвенницей и подвижницей была матушка Мария, дивная старица - сказал отец Георгий, перекрестился и приложился к могильному кресту.

- Она моей крестной матерью была, - гордо сказал Мишка, повторяя за батюшкой его действия, ничему уже не удивляясь, как будто в его новой жизни все теперь так и будет - чудесным образом.

- Так вот, кто тебя, значит, вымолил - повезло Вам, молодой человек, - улыбнулся отец Георгий и снова потрепал Мишку по голове.

V

Михаил летел к жене в больницу с огромным букетом ее любимых чайных роз, ведерками с подмосковной клубникой и ферганской черешней, которые он купил, сняв со сберкнижки последнюю заначку. Света вышла к нему в приемные покои, зябко кутаясь в бордовый бухарский халат, немного заспанная и от этого еще более бледная, чем обычно, - муж разбудил ее своим ранним, неожиданным визитом. Увидев его с букетом роз, она испугалась - после свадьбы он ей ни разу цветы не дарил.

- Миш, у нас что-то случилось? - с тревогой спросила она.

- Случилось! Твой муж в Бога поверил и покаялся! - торжественно объявил Михаил, обнимая жену, не выпуская из рук приношения. - Это тебе, родная моя.

- Уф, ты меня напугал. Слава Богу - ничего не случилось, - облегченно выдохнула Светлана.

- Как не случилось?! Я же тебе говорю - я в Бога поверил! - воскликнул Мишка.

- Ой, Миш, не кричи. Тут же люди. Подумают, что ты чокнутый, - взмолилась Света.

- А я чокнутый, на всю голову чокнутый, милая ты моя недотрога! - смеялся Мишка, - ты что, не удивилась?

- Чему? Что ты чокнутый, - улыбнулась Светлана, - я это давно знаю.

- Ой, Светка! Мне тебе столько надо рассказать! -обнял Мишка жену и поцеловал ее в теплые губы и холодный нос. - Ты замерзла? Я так по тебе соскучился!

- И я соскучилась, Миш, - прижалась к груди мужа жена, вдыхая родной запах его тела.

- Я тебе принес твою любимую клубнику и мою любимую черешню, - прошептал на ухо жене Мишка, - давай прям тут съедим?

- Ты что?! Они же немытые! - тоже шепотом ответила Света.

- Ну ты тогда не ешь, я за тебя сам съем, немытые вкусней - мне ничего не будет, - продолжать шептать Мишка.

- Ну ты же мне принес.

- Тебе и нашему мальчику.

- Какому мальчику?

- Который у тебя под сердцем свернулся калачиком.

- Откуда ты узнал? - громко удивилась Светлана. - Я же никому еще не говорила! Мне только вчера УЗИ сделали. Тебе кто-то сообщил уже?

- Ага, - продолжал шептать и целовать жену Мишка, - вот про это я и собирался с тобой поговорить.

- Мишь, ты меня пугаешь все утро! Ты какой-то сегодня другой. Кто тебе сообщил, что у нас мальчик?

- Не бойся, только веруй! - откуда-то вспомнил давно слышанную фразу Мишка, усаживая жену на больничный диван.

- Ну правда, Миш, не томи и не пугай меня, - взмолилась жена, - что произошло?

- Я же тебе сказал: со мной произошло чудо - я стал верующим. А потом случилось второе чудо - ко мне с того света пришла моя крестная мать и рассказала, что у нас будет.

- А что у нас будет? - во все глаза смотрела на мужа Светлана, не замечая в нем и тени помешательства.

- У нас будет мальчик и я стану священником, - в Мишкиных глазах отразились глаза жены, а ее глазах - глаза мужа.

- А я?

- А ты станешь священницей!

- Это попадьей что-ли?

- Это при царе Горохе попадьи были, а сейчас - священницы.

- Да не священницы, - рассмеялась Света, - а матушки!

- Во - точно! Ты станешь матушкой! - обрадовался Мишка, - матушка Светлана!

- Не Светлана, а Фотинья.

- Какая еще Фотинья?

- Ну в соседнем подъезде у нас живет батюшка Сергий, а матушку его зовут Светланой, а в крещении - Фотиньей.

- Да? - разочарованно произнес Мишка. - А нельзя остаться Светланой? А ты, Свет, крещеная? - осенило Мишку.

- Нет, у меня же дедушка мусульманин, а бабушка русская, вот у нас в семье не крестят и не обрезывают никого.

Дедушка Светы, Рустам Алишерович Сафаров, происходил из таджикского горного местечка под названием Горная Матча, где испокон веков рождались богатыри - сейчас это чемпионы по всяким единоборствам, в прошлом - басмачи, а в древности, наверное, - прототипы легендарных героев персидского эпоса - Рустама, Сухраба и Сиявуша. Дедушка Рустам был участником битвы под Москвой в составе 20-й таджикской горно-кавалерийской дивизии. В этом сражении он, один из немногих, выжил. Прошел всю войну, два раза был тяжело ранен. После второго ранения во время Пражской освободительной операции, уже после Победы, он лежал в эвакуированном госпитале в родном Таджикистане, где и встретил свою судьбу на всю жизнь - милую, застенчивую медсестру Варю, которая пленила сердце богатыря. Несмотря на протест родственников - своих девиц не знали за кого выдать - Рустам, после выздоровления уезжает вместе с невестой в ее родную подмосковную Коломну. Проработал всю жизнь учителем физкультуры в школе. Со временем Рустам обрусел, но связей с родным горным селением не прерывал - изредка навещал многочисленную родню в Горной Матче. У них с Варварой родился сын, которого назвали Сайфиддин, и две дочки - Наташа и Даша, Светина мама. И хотя религиозных обычаев в семье не соблюдали, строгий патриархальный порядок держался на авторитете отца-фронтовика. В духе благоговейного уважения мужчин и старших по возрасту, строгого сохранения девичьей чести, мягкой восточной послушливости была воспитана и Светлана. Даже, когда Мишка переселился к ней в общежитие после скандала на комсомольской конференции, она смогла отстоять свою девичью чистоту и невинность, проявив скрытую под покровом смирения решительность - только после свадьбы! Светлане удивительно легко давалась учеба, особенно языки: помимо обязательных английского и немецкого, она еще выучила на дополнительных курсах фарси, родной язык деда.

Мишка, уплетая черешню, сбивчиво, перескакивая с одного на другое, рассказал жене, что с ним произошло - про радугу, про школьного друга Илью, про дивную старицу, про исповедь у отца Георгия.

- Ты мне веришь? - спросил он, нацеливаясь на клубнику, но все же не решаясь, понимая, что это уже слишком.

- А я разве когда-то тебе не верила? - очень серьезно ответила Света, - только вот про Илью ты зря мне все сразу рассказал - нельзя так, надо было потом.

- Да я и сам понял, когда рассказывал, да уже понесло, не мог остановиться, - виновато прижался к жене Мишка. - Я его обидел. Надо помириться с ним. А поехали со мной к нему? Тебя когда выписывают?

- Сегодня.

- Вот здорово! Прям сейчас и поедем!

- Ишь ты какой шустрый! А Варьку куда? Мама завтра в Коломну уезжает. Кто с дочкой останется?

- А, тогда поехали завтра вместе с Варюхой! Заодно всех вас и покрестим!

- Ой, Мишка, ну и шебутной ты! И за что я тебя только полюбила?!

- Как за что? За глаза мои ясные, за ланиты румяные, да за кудри мои златые и за удаль былинную, за сердце мое горячее и поцелуи медовые, за речи сладкие и объятия жгучие.

- Не-а - за это долго не любят. А я тебя надолго полюбила - навсегда.

- Так за что тогда?

- Не скажу!

- Свет, ну скажи, а то я сейчас клубнику всю съем!

- За душу твою несчастную.

VI

Светлана застала мужа за интересным занятием - он разделил вчерашний букет роз на две части и одну часть поставил назад в вазу, а другую пытался завернуть в непослушную слюду.

- Ты что это делаешь? - спросила она мужа.

- Ой, это ты? Я подумал: Илюха, наверное, цветы любит, - пытался оправдаться пойманный на месте преступления Мишка, - они все равно к нашему приезду завянут. Так вот, чтоб зря не пропадали…

- Ну, во-первых, не факт, что он цветы любит, а, во-вторых, не будь жлобом - бери тогда уж весь букет.

- Это ж я тебе дарил, хотел поделить, чтобы ты не обиделась.

- Мишка, я тебя знаю, как облупленного, - улыбнулась Света, - когда я на тебя обижалась?

- Вот и классно! - засуетился вокруг жены Мишка. - Свет, ты его собери, как он был, а то у меня не получается. А я пока на Варьку сандалии одену.

- Не одену, а надену, - чему тебя в школе учили?

- Девочку оденем, на мальчика наденем, - причитал Мишка, надевая на дочкины ножки сандалики, - девочка у нас полосатая и мальчик тоже будет полосатый.

- Посему это я поясатяя? И где твой матик? И посему он поясятий? -забросала отца вопросами Варька.

- А вот челочка у нас беленькая, бровки черненькие, глазки серенькие, носик черненький, - целовал Мишка дочку во все части личика, которые называл.

- Носик беенький! - возмутилась Варюшка.

- А любопытной Варваре на базаре нос рвали-рвали, да не оторвали - вот он и стал черненький.

Илья помогал матери, Людмиле Марковне, готовить фирменный карамельный мусс к вечернему банкету по поводу ее дня рождения. Действовать нужно было стремительно в четыре руки, иначе ничего не получится. И тут, как назло, раздался звонок в дверь. «Кого это нелегкая принесла?», - выругалась Людмила Марковна и быстро скомандовала сыну: «Так, мигом, только медленно, лей сливки в карамель, а я буду размешивать, затем иди дверь открывай и бегом назад!» Илья отворил дверь - на породе стоял Мишка с семейством и огромным букетом чайных роз.

- Это тебе Илья, - протянут Мишка букет другу, - ты меня прости, дурака.

- Терпеть не могу, когда мужик мужику цветы дарит, - ухмыльнулся Илья, - ты бы лучше их жене подарил и познакомил меня с ней и с дочкой.

- А я ей их уже дарил, - признался Мишка, - знакомься: Светлана и Варюха.

Жена и друг посмотрели на Мишку одинаково.

- Илья! Куда ты провалился? Кто там? - кричала на кухне Людмила Марковна.

- Мам, только не падай в обморок, - вошел на кухню с букетом роз Илья, - тебя Миша Надеждин - помнишь такого? - пришел с днем рождения поздравить. Вот какой букетище принес!

- Миша! Господи, Боже мой! - всплеснула руками Людмила Марковна. - Как ты возмужал! Совсем как на картинке стал! Ты помнишь про мой день рождения?! Как это трогательно! - прослезилась Илюшина мама, - а это жена с дочкой? Какие красавицы! И как нас зовут?

Варя испугалась чужой тети и прижалась, стесняясь, к отцу.

- Все понятно - папина дочка! - заключила Людмила Марковна, - и похожа на папу, как две капли воды, только бровки темненькие - мамины.

- Людмила Марковна, знакомьтесь: Это Света - моя жена, а это Варюха - дочка, - представил Михаил своих девочек.

Илюшина мама не могла налюбоваться на Мишкино семейство. Она страстно мечтала о внуках, подыскивала сыну невест, но всякий раз все рассыпалось. А тут воплощение ее мечты - красавец Мишка с красавицей женой и красавицей дочкой. Вытирая фартуком слезы, Людмила Марковна расцеловала Светлану со словами:

- Какая же Вы милая, очаровательная. Я раньше все думала: где же Михаил себе жену найдет лучше себя? И вот вижу теперь - Божий дар! А ты, Михаил, ни разу к нам не зашел, как в институт поступил! - с легким укором обратилась она к другу своего сына.

- Так похвастаться было нечем, Людмила Марковна! - нашелся Мишка.

- Да, - со вздохом протянула Илюшина мама, - теперь и вправду есть чем похвастаться!

- Мам, у тебя мусс сгорел! - возопил Илья.

- А ну и черт с ним! - махнула рукой Людмила Марковна, - у нас сегодня вон какой мусс! Да, моя сладкая? - обратилась она к Варьке, - пойдем, у меня для тебя такая вкуснятина есть - пальчики оближешь! - Людмила Марковна лучше всех знала гастрономический подход к детскому сердцу.

- Мааа! А кто будет готовить все и на стол накрывать? - протестовал Илья.

- А что там готовить? Готово все! Утку через час в духовку поставишь, через два с половиной вытащишь. Остальное все в холодильнике и на балконе. В конце концов можно мне раз в жизни на свой день рождения делать то, что я хочу? - отрезала мать.

- Не беспокойтесь, Людмила Марковна, мы с Ильей все приготовим! - сгладила назревавший конфликт Светлана.

- Я же сразу сказала - дар Божий! - восхитилась Людмила Марковна, воруя чужую дочку.

Мишка прошел в библиотеку к знакомым с детства книгам и пропал там.

Илья и Светлана на удивление быстро сдружились - как будто всегда знали друг друга. Ему было не привыкать дружить с девчонками, но тут отношения завязались на каком-то самом глубоком онтологическом уровне. Пока они вместе готовили праздничный ужин и накрывали на стол, она рассказала ему, что произошло с его другом, когда они расстались три дня назад. Илья выслушал очень внимательно.

- Понимаешь, Илья, я знаю когда Мишка врет, - сказала Света, - но тут все чистая правда, в которую можно только поверить.

- Да верю я, - признался Илья, - когда он мне про умершую мать говорил, что она приходила, я понял, что тут какая-то мистика, что он не врет и не бредит. И про монашество не в первый раз слышу. Был у нас в церкви, где я пою, старчик один, схимонах тайный, прошел лагеря, ссылки. Вот он мне первый про монашество говорил. Догадывался все про меня - я чувствовал, - но ни слова в укор! Я уж было креститься собрался, да старчик умер. А меня понесло. Насмотрелся я в церкви всякого. Да и мать никогда не смирится с монашеством. Она бредит внуками. А тут: «Оставь надежду всяк сюда входящий».

- Людмилу Марковну я беру на себя, - заверил Мишка, подслушавший конец разговора.

- Это каким же образом? - не поверил Илья.

- А вот сейчас увидите, - смело заявил Мишка.

Троица заговорщиков вошла в комнату Людмилы Марковны. Счастливая именинница украсила свою маленькую, перепачканную шоколадом, жертву всеми бусами и браслетами, которые у нее в изобилии имелись, и режиссировала:

- Теперь ты Весна! Ты идешь по еще не просохшим лугам, и там, где ступает твоя прэлэстная ножка, расцветают незабудки…

- Мам, незабудки летом расцветают, а у девочки может случиться передоз, - прервал творческий полет матери бессердечный сын, увидев на полу фантики от всех конфет, которые только существуют во вселенной.

- Ничего с ней не будет такого, чего бы ты не пережил, - недовольно ответила мать, - чего вам надо?

- Людмила Марковна, - вступился Мишка, - у нас к Вам серьезный разговор. Илья давно хотел Вам сообщить одну важную вещь, но не решался, поэтому меня попросил.

- Что еще? - посуровела мать, подозрительно глядя на сына, потупившего взор, - какую еще вещь, которую я до сих пор не знаю?

- Дело в том, - Мишка пустил в ход все свое очарование, - что Патриархия издала распоряжение: в церковных хорах теперь могут петь или женатые, или монахи. Поэтому Илье нужно срочно принять монашество.

- Да черт с ней, с Патриархией, - возмутилась Людмила Марковна, - если они идиотские распоряжения дают, значит не будет он у них петь. Что я, сына не пристрою?! Он сам захотел в этом дурацком хоре петь - я была против! Монашество! Только через мой труп!

- Ладно, - продолжал хитрить Мишка, - у нас к Вам лично еще одно благостное дело есть. Собственно ради него мы к Вам сегодня и пожаловали всей семьей. Нет, конечно, с днем рождения в первую очередь поздравить, - спохватился Мишка.

- Что за «благостное дело»? - все больше поддавалась Мишкиному обаянию Людмила Марковна.

- Мы Свету и Варю решили покрестить, а для этого нам надо повенчаться, - все перепутав, продолжал свою интригу Мишка, - но вот крестную мать никак не могли найти. И когда мы уже отчаялись, я вдруг Вас вспомнил - Вы же мне в детстве как вторая мать были!

- Спасибо тебе, Михаил, - растрогалась Людмила Марковна, - но ведь сама-то я некрещеная!

- Как некрещеная?! - притворно удивился и расстроился Мишка. - Я про это даже не подумал! Как жалко! А мы уже размечтались, что у нашей Варьки будет такая замечательная крестная. Да и второй у нас на подходе - его тоже надо будет крестить.

Любовь Марковна в смятении посмотрела на Светлану.

- Вчера УЗИ показало - мальчик, - улыбаясь своими лучистыми глазами, подтвердила слова мужа Света.

- Мальчик! - мечтательно повторила Людмила Марковна.

- У них, мам, крестные родители заменяют родных, если родные умерли, - вложил свою лепту Илья.

Типун тебе на язык, - осекла сына мать.

Мишка точно поразил цель - сердце Людмилы Марковны упало, пронзенное, к его ногам. Осталось только его подобрать.

- Людмила Марковна! Есть простой выход, - воскликнул Мишка, - Вы креститесь, а потом крестите нашу Варьку, а затем всех детей, которые у нас со Светланой будут. Ведь Варька - это только начало!

- Чтобы потом их тебе всех сплавлять на каникулы и на выходные, - добил Илья мать.

Раздался звонок в дверь.

- Ой, это гости уже пришли! Генделевы, наверное, - воскликнула именинница, - а я еще не одета! Илья, встречай гостей! Я скоро!

Лев Самуилович Генделев с супругой Галиной Семеновной являли собой цвет местной интеллигенции. Он был директором филиала Московского политехнического университета с ученым званием профессора, она там же возглавляла отдел правового и кадрового обеспечения. Когда Людмила Марковна еще в советское время работала в торге, они часто встречались, в последние же годы - только на юбилеях и похоронах. За глаза они называли Людмилу Марковну торгашкой, в глаза - Милочкой.

- О, будущее светило российской сцены! Когда же, наконец, мы тебя услышим в хоре Минина или ансамбле Александрова? - здороваясь с Ильей пробасил профессор.

- Потерпите немного, Лев Самуилович, я уже стажируюсь у Александрова - это мне ближе, - не удержался и съехидничал Илья.

- Что, серьезно? - поднял брови директор.

- Да нет, шучу, - сдался Илья, принимая изящный букет из сорока девяти крошечных алых роз из густо окольцованных и оперстненных рук супруги профессора.

- Ну где же виновница? - разрешив себя поцеловать, спросила Галина Семеновна, забирая назад букет.

- Последний марафет наводит. Скоро появится, - ответил хозяин.

Лев Семенович тем временем оценивающе рассматривал Светлану. Супруга, перехватив его взгляд, передала ему букет и стала действовать решительно:

- Какая прелестная картинка! Она просто просится в глянец - папа с дочкой на руках и очаровательная мама!

- Простите, забыл представить - это мой школьный друг Михаил с женой Светланой и дочкой Варей, - засуетился Илья. - А это…

- Генделев, Лев… Семенович, профессор, - пожал Михаилу и поцеловал Светлане руку директор.

- Галина Семеновна, - поздоровалась с Надеждиными его супруга.

- А вы, простите, брат и сестра? - спросил Михаил и, получив в ответ недоуменный взгляд, добавил - отчества у вас одинаковые.

- Мы супруги, - холодно ответил Лев Семенович, давая понять, что далее эту тему развивать не стоит.

Тут появилась, наконец, в шикарном вечернем сиреневом платье в пол именинница.

Милочка! Ты, как всегда, неотразима! Как тебе идет этот сиреневый цвет! - засыпала комплиментами хозяйку Галина Семеновна. - Поздравляю тебя, дорогая.
Спасибо, Галочка, специально для тебя старалась - только ты можешь оценить, - приложилась щекой к щеке подруги, чтобы не испачкать помадой, Людмила Марковна.
За что же Вы нас обижаете, Людмилочка Марковна?!- возмутился Лев Самуилович, нехотя переводя взгляд со Светланы на хозяйку. - По-настоящему женскую красоту может оценить только мужчина.
А вот позвольте с Вами не согласиться, уважаемый Лев Самуилович, - сделала акцент на последнем слове Людмила Марковна, - по настоящему, то есть беспристрастно, женскую красоту может оценить только женщина.
Так уж и беспристрастно? - засмеялся профессор. - Но позвольте, дорогая наша Людмилочка Марковна, поздравить Вас с именинами и страстно пожелать Вам счастья! Здесь восемнадцать роз - по числу лет именинницы. Кстати, а насколько корректно именовать именинами дни рождения, как это у нас принято? - задался вопросом профессор. - Тут нужно мнение филолога или историка.
У нас как раз есть и филолог и историк, - отозвался Илья, рассаживая гостей за праздничным столом.

Все дружно принялись за закуски. Говорить тосты в этом кругу было не принято - каждый наливал сам себе когда хотел и что хотел.

Гуревич со «своей» просил передать, что опоздают - у них фитнес, - прошептала на ухо Людмиле Марковне Галина Семеновна.
Я попробую угадать, кто есть кто, - оживился профессор, - молодой человек историк, а его очаровательная спутница - филолог.
Точно! Чувствуется большой опыт работы со студентами, а особенно со студентками, - съязвил Илья.
Зря Вы, молодой человек, ерничаете, потяните тридцать лет лямку научной и педагогической работы - и тоже научитесь в людях разбираться, - с достоинством возразил профессор. - Так что же нам ответит наша очаровательная филолог?
Именины - это день памяти святого, с именем которого принимается крещение, и он может не совпадать с днем рождения, - выпалил Илья.
Подсказывать - признак невоспитанности, молодой человек. Я думаю, Светлана - я не ошибся? - сама прекрасно знает ответ. А Вы где учились, простите за любопытство? - поинтересовался профессор.
Мы с мужем закончили Московский педагогический университет, - скромно ответила Света, отводя взор от настырного экзаменатора.
И все? - удивился Лев Самуилович? - А каков ваш научный статус?
Да нет у нас никакого научного статуса - мы простые школьные учителя, - Света прямо посмотрела в глаза профессору, заставив его потупить взор.
Как! - не сдавался Лев Самуилович, - и у вас никогда не возникало амбициозного желания защитить докторскую, или, хотя бы, кандидатскую диссертацию, получить научное звание, повысить свой социальный статус?
А зачем? Нам и так хорошо, - просто ответила Света.
Ну, женщину, хранительницу домашнего очага, когда она отказывается от карьеры, еще можно понять, но молодой человек, лишенный честолюбия, для меня всегда был загадкой, - с высоты профессорской степени уставился на Мишку Лев Самуилович.

Светлана крепко сжала руку мужа, Илья наступил под столом на дружескую ногу.

А по моему мнению, существует две категории людей - те, кто пишет диссертации, и те, о ком пишут. Я принадлежу ко второй, - дерзко ответил Мишка.
Браво, молодой человек! Я в Вас не ошибся! - засмеялся профессор. - А третьей категории, по-Вашему, не существует - те, кто пишет и о ком пишут?
Как любое исключение из правил, такое встречается крайне редко, - еще более осмелел Михаил.
Ну что вы все о научных степенях, да о диссертациях? - возмутилась Людмила Марковна, - как будто на Ученом совете! Что, и поговорить больше не о чем?!
Действительно, давайте о прекрасном! - подхватила Галина Семеновна. - Илья, как складывается твоя творческая судьба?
Час от часу не легче, - пробубнила Людмила Марковна.
А я в церковном хоре пою, в храме архангела Михаила, - ставя акцент на каждом слове, ответил Илья. А затем, насладившись произведенным эффектом - лица Генделевых окаменели - продолжил:
Там за полтора часа тысячу рублей платят.
Это, конечно, хорошие деньги, - придя в себя заметила Галина Семеновна, - но все же, учитывая твое происхождение, так сказать, культурные традиции круга, в котором ты вращаешься, обычаи среды, которая тебя воспитала, как можно было так опрометчиво распорядиться своим талантом? Милочка, как же Вы допустили?
Ну и чего? От того, что он в церковном хоре поет, у него что, рога выросли, или копыта с хвостом отросли? - понесло Людмилу Марковну. - К черту всю эту нашу среду! Мы, русские евреи, своих мальчишек обрезываем, а на Пасху яйца красим! А они, обрезанные, потом в монахи идут! - посмотрела она злобно на сына. - Себя и друг друга уговариваем: происхождение, традиции, среда! Так и сидели бы со своим происхождением в Израиле! Кто нам мешает? Вон, даже визы отменили! Только тут мы евреи, а там - русские! Тут мы, как соленые огурцы: пока в рассоле - хрустим, а вынь - плесенью сразу же покрываемся. А что это за рассол такой, ты вон у них спроси! - кивнула на Мишку с женой Людмила Марковна, - чего они ко мне сегодня приехали из Москвы? В крестные уговаривают! И что я, все эти сплетни и разговоры о том, что Каушанские или Рейдманы покрестились - ах, какие мерзавцы! - на свою воскресшую мечту променяю?!

Генделевы во время этой страстной тирады ретировались в прихожую.

Ну знаете, Людмила Марковна, от кого от кого, а от Вас мы такого не ожидали, - сокрушался Лев Самуилович, надевая шляпу.
А я сама от себя такого не ожидала, - сунула оставленный в прихожей пакет Галине Семеновне хозяйка.

«Хорошо, не успела подарить редкую китайскую вазу этой идиотке», - подумала с облегчением Галина Семеновна.

И всей остальной «синагоге» передайте - Марковна окрестилась, а сын ее в монахи ушел! - кричала вдогонку убегающим гостям Галина Марковна.

На лестничной клетке Генделевы столкнулись с Гуревичем и его подругой.

Пойдемте отсюда, - развернула знакомых Галина Семеновна, - я вам по дороге все объясню. Я же предупреждала, что нельзя связываться с этой торгашкой!

Дома Людмилу Марковну встречали аплодисментами. Она же, взяв сонную Варьку за пухленькую ручку, шурша своим шикарным вечерним туалетом обронила:

Пойдем со мной, дорогая! Сегодня нас весь мир недостоин!

Мишку с женой и дочкой Людмила Марковна домой не отпустила и положила спать на разобранном в гостиной широком диване.

А ты, Миш, здорово ответил этому профессору про кандидатки, - похвалила мужа Светлана, поворачиваясь к нему лицом, - я так за тебя испугалась: я же тебя знаю - ты горячий. Но ты молодец, нашелся, как его осадить, красиво у тебя получилось.
Да он прав, профессор, - я ведь, действительно ленивый бездарь, - признался Мишка, - учитель истории, в которого повлюблялись все его старшеклассницы, а он и рад - пользуется этим, чтобы у него успеваемость хорошая была.
Ты все не можешь забыть, как в МГУ провалился? - сочувственно вздохнула Света. - Да таким, как ты, нельзя в МГУ. Ты хоть и Михаил Васильевич, но не Ломоносов. Твоя гордыня выше тебя выросла бы, если бы ты МГУ закончил. Ходил бы сейчас с профессорским видом: «Каков ваш научный статус?» Я бы за тебя тогда точно замуж не пошла!
Да? Ну и осталась бы старой девой! Где бы ты такого, как я, нашла?
Нигде, - погладила мужа по голове жена.
Свет, я тебе самое главное не сказал, - вспомнил Мишка, повернувшись к жене, - старица запретила мне посягать на тебя, когда ты беременная.
Слушай, Миш, - поднялась с подушки Света, сразу сообразив, о чем он, - а ведь я тебя хотела об этом сама попросить, да боялась обидеть.

Мишка тяжело вздохнул, полежал, подумал немного и признался:

А так хочется посягнуть!
Нет, Миш, давай лучше Варьку между нами положим, - предложила жена.
Давай, - осторожно, чтобы не разбудить, переложил спящего ребенка муж.

Ночью Мишка упал с дивана и проснулся утром, лежащим на полу. «Ну вот и началась моя новая половая жизнь», - с грустью подумал он.

VII

С утра зарядил мелкий нудный дождь. Галина Марковна вызвала такси и все дружно поехали в Ильинскую церковь к отцу Георгию. Литургия в храме только что закончилась, батюшка потреблял Святые Дары, на клиросе пожилая женщина читала благодарственные молитвы по Причащении для двух причастников. Остальные прихожане уже разошлись. За ящиком со свечами и записками сидела толстая тетка с острым носом и колючими, бегающими глазками. Михаил спросил у нее, как можно увидеть отца Георгия.

А вы договаривались с ним, что ли? - спросила тетка, рассматривая Мишку с головы до ног.
Нет, но мы по очень важному делу, - растерялся Мишка.
Что за дело? Сначала мне надо все рассказать, а потом уже батюшку звать, - заявила тетка.

Мишке не хотелось ничего ей рассказывать, но спорить с подозрительной теткой он не стал и сказал, что они пришли договориться насчет крещения. Тетка хотела еще что-нибудь разузнать, или придраться к чему-нибудь, и, наконец, нашла:

А что они у тебя, - кивнула она на женщин, - в штанах что ли креститься пришли?

Мишка уже чуть было не схамил в ответ: «А они, по-вашему, без штанов должны были прийти?». Но тут вышел из алтаря отец Георгий и тетка из колючей и востроносой мгновенно расплылась в сливочно-масляную, приторно слащавую массу, заскулившую плаксивым, тонюсеньким голосочком:

Батюшка, к Вам тут креститься пришли, но они не записывались.
Молодец, что пришел и своих привел, - сказал отец Георгий, не обращая внимания на тетку.

Затем положил благословляющую руку Мишке на голову и обнял его. У Мишки мурашки побежали по коже - так ему стало хорошо, тихо, спокойно на душе, как в далеком-далеком детстве, когда мать, еще живая, молодая и красивая несла его после купания завернутого в большое махровое полотенце, укладывала в чистую, теплую постель и пела его любимую песню про солнечного зайчика, который не линяет весной.

Здравствуйте, святой отец, - приступила к о. Георгию Людмила Марковна, - мы все некрещеные и хотели бы окреститься, но так чтобы, я у всех была крестной.
«Мы все» - это кто? - спросил отец Георгий.
Все, кроме Михаила, - я, мой сын Илья, Мишина жена Светлана и дочка Варя.
А Вы, значит, у всех крестной хотите быть? Но крестная полагается только несовершеннолетним детям, - пояснил батюшка, - так что, взрослых мы крестим в первую очередь, а ребенка во вторую. Ваш сын Илья сейчас пойдет со мной, а все остальные - на огласительную беседу к диакону Алексию, студенту духовной академии, который является штатным катехизатором нашего храма. Соломия Петровна, - обратился он к тетке за свечным ящиком, - позвоните в трапезную, сообщите, что к отцу Алексию пришли оглашенные на беседу.

«Какая-то гендерная несправедливость», - подумала Людмила Марковна, но решила до времени не поднимать тему равноправия полов.

Отец Георгий повел Илью в ризницу, остальных шустрая Соломия Петровна сопроводила в трапезную.

Ну здравствуй, Илья! - обратился отец Георгий к оглашенному, - креститься значит надумал? Перед крещением положено провести несколько огласительных бесед, но обойдемся одной. И для начала я хотел тебя спросить: почему ты решил принять крещение?
Меня схимонах Федор, который прислуживал в храме Архангела Михаила, где я пою, готовил к крещению. Много мне рассказывал про православную веру, ее отличии от иудаизма и других религий, что спасение возможно только в Православии.
Хорошо помню отца Феодора - настоящий монах был, исповедник, многих ко Христу привел. Но почему же ты так и не покрестился? Ведь отец Феодор года три как преставился? - спросил батюшка.
Во-первых, я еврей, - ответил Илья, а затем, немного помедлив, добавил: а во-вторых, гомосексуалист.

Отец Георгий вздрогнул и надолго замолчал. Илья уже пожалел, что сознался в своем грехе. Но тут батюшка усадил Илью на диван, обхватил двумя руками его голову и, прямо смотря, в глаза, произнес:

Так вот кого мне Господь послал, наконец? Давненько я тебя жду.
Что это значит? - удивился Илья.
Это давняя и трагическая история, - начал отец Георгий свой рассказ, расположившись против Ильи на стуле, - двадцать лет прошло с тех пор. Отец мой был в смутные годы священником-обновленцем. Раскаялся, правда, потом. Но я - пятый ребенок в семье - родился именно тогда, когда отец был ревностным живоцерковником - так они себя называли. И наказание Божие за грех обновленчества легло не на него и не на меня, а на моего старшего сына, которого звали так же, как и тебя, Илья. В шестнадцать лет он мне признался, что гомосексуалист. Я тогда был еще молодым священником, горячим, неопытным. И я стал исправлять сына. Думал, что все это блажь современная, происходящая от безделья и праздности. В общем, я стал бороться с тем, природу чего совершенно не понимал. При этом находил множество библейских богословских обоснований для своих действий, - батюшка опять надолго замолчал. - В общем, Илья мой повесился. Три года после этого я не мог служить, даже в церковь не мог зайти. Уехал на БАМ лес валить. Там и познакомился со ссыльным монахом - отцом Феодором, с которым и вернулся домой - и в прямом и в переносном смысле. Он мне про тебя и предрек: «Придет к тебе Нафанаил, прими его как сына погибшего. Спасешь душу его, Господь помилует и сына твоего, а имя у них одно и судьба должна быть одна»… Ну, здравствуй, сынок! - обнял отец Георгий Илью, крепясь, чтобы не разрыдаться.

Илья пытался осмыслить откровение священника. Ему вдруг неудержимо, как недавно на квартире у друга, захотелось рассмеяться. Но он сдержался, только чувство неловкости от происходящего не покидало его.

Я много передумал за это время, - продолжал отец Георгий, - много молился. И вот к каким выводам пришел. Феномен однополой любви происходит от испорченности человеческой природы. Это наследственная порча за особо тяжкие грехи наших отцов и праотцов. Нераскаянный грех, накапливаясь из поколения в поколение, производит на определенном этапе извращение природы, превращая естественные страсти в противоестественные. Сами несчастные носители извращенной природы не несут личной ответственности за унаследованную порчу до тех пор, пока не начинают совершать противоестественные грехи. Нельзя говорить, что они отвержены Богом, невозможно внешним насилием исправить извращенную природу - то, что я делал со своим сыном. Порча эта врожденная, а не приобретенная, она не поддается ни медикаментозному лечению, ни психологическому воздействию. Это пленение духа человеческого не повреждает ни умственных, ни творческих, ни нравственных способностей своего носителя, пока он не начинает грешить. Это не одержимость, это именно порча, болезнь духа, поражающая весь состав человека - душу и тело. А поскольку это болезнь духа, то и врачество должно касаться духа. И помочь тут могут только церковные таинства - крещение, исповедь, причастие, соборование, а также православная аскеза, подробно разработанная и описанная святыми отцами. Это личный подвиг человека, за который Бог вознаграждает сугубо. «Кого люблю, того и наказую», - глаголет Господь. Я много литературы прочитал про «людей лунного света». Сколько среди них выдающихся личностей! Они одарены больше, чем среднестатистический Homo sapiens. О чем это говорит? - Что Господь любит их не меньше, чем здоровых, дает им особые дары, как бы компенсируя последствия болезни, лишающей их обычного человеческого семейного счастья. В этом проявляется неизреченное милосердие Божие. Подвергая человека испытаниям, Бог не дает ему искуситься выше силы, посылает избавление, гасит страсти, врачует больную душу благодатью. Нередко случается, что в юности, когда бурлят страсти и молодой человек не справляется с ними, происходят падения, иногда страшные, про которые, как говорит святой апостол Павел, стыдно и говорить.
Да, батюшка, - отозвался Илья, - со мной именно это и произошло.
Такое нынче почти со всеми происходит, - с грустью заметил отец Георгий, - ведь три поколения живут без Бога, гнушаясь Церкви. Мир стремительно превращается в Содом. Только во времена Авраама не было еще Искупительной Жертвы Христа, человек должен был бороться со мучащими его страстями своими собственными силами, не было новозаветной благодати. Закон Моисеев своими строгими правилами удерживал богоизбранный еврейский народ от того скотского состояния, в котором пребывали языческие племена. Но с наступлением новой - христианской эры все изменилось кардинальным образом. В силу ипостасного соединения божественной и человеческой природ во Христе у человечества появилась возможность побеждать наследственную греховную порчу не своими слабыми силами, а при помощи Божией благодати. Во Христе человеческая природа полностью исцелена и освящена.
Это у Христа, а люди же остались такими же грешными, как и были. Ведь при крещении страсти никуда не исчезают. Сколько крещеных продолжают грешить! - недоумевал Илья.
Правильно, - соглашался батюшка, - потому что таинство Крещения - это не магия, не колдовство, не волшебство, при котором человек превращался бы из грешника в праведника, не прилагая никаких усилий. Крещение смывает прародительский грех, давая человеку возможность родиться заново, очистившись от того, что было в нем скверного и греховного, человек перестает быть рабом греха. Грех с момента Крещения перемещается на периферию человеческого сознания, теряет свою власть и имеет уже только искусительное действие - со вне. У человека появляется мощные орудия в борьбе с грехом - вера, молитва, воздержание, церковные таинства. Он обретает потерянный смысл жизни - Христа, воплотившего в Себе всю красоту и чистоту созданного Им по Своему образу и подобию человека.

Илья вдруг ясно осознал, что идеал человеческой красоты, который он мучительно искал в искаженном грехом мире, есть Христос - безгрешный, святой, бесконечно любящий его, Илью, таким, каким он родился на свет - рыжим, неуклюжим, некрасивым; готовый простить и очистить всю мерзость его прошлой жизни, и самое страшное и прекрасное - стать его верным Другом, надежным Братом и любящим Отцом, - о чем Илья так страстно мечтал даже в самые страшные минуты своего падения. Ему открылась во всей своей очевидности пугающая доселе необходимость монашеского пути - ведь именно так Христос станет его Женихом - абсолютно совершенным и бесконечно родным. От этой мысли у Илья захватило дух. Весь его облик преобразился таким образом, что впервые в жизни он стал прекрасным. Отец Георгий заметил перемену, происшедшую в духовном чаде.

Теперь ты готов креститься осознанно, - произнес батюшка, - пойдем посмотрим, что там с остальными.

С «остальными» молодой диакон, студент духовной академии, отец Алексий заканчивал огласительную беседу, в которой раскрыл основы православной веры и обозначил обязанности христианина. Когда в трапезную вошли отец Георгий и Илья, диакон Алексий объяснял, что для совершения самого Таинства в церковной лавке нужно приобрести крестики и крестильные рубашки.

- А за саму услугу сколько надо заплатить? - спросила практичная Людмила Марковна.

- Церковь не предоставляет услуг, - вмешался в разговор отец Георгий, - за совершение Таинств мы деньги не берем. Но если кто желает сделать пожертвование, с благодарностью принимаем его.

- Благодарю, святой отец, - откликнулась Людмила Марковна, - но я привыкла к рыночным отношениям, и всякая размытая благотворительность меня, простите, раздражает. Нельзя ли более конкретно определить пределы пожертвования?

- Разумные и не обременительные, - улыбнулся отец Георгий. - А вот насчет обращения «святой отец», которое Вы, по всей видимости, позаимствовали у католиков, в Православной Церкви не принято так обращаться к священнику. Мы не святые.

- Кто же тогда святые, если не вы? - удивилась Людмила Марковна. - А как же к вам обращаться?

- Можно с упоминанием имени - «отец Георгий», а можно просто - «батюшка», а если официально - «Ваше Преподобие» или «Высокопреподобие», в зависимости от чина. Но это не самое важное. Главное - знать как спастись. И это знание вы будете приобретать всю оставшуюся жизнь. Жду вас через час в крестильной со всем необходимым для Таинства. А пока можете тут потрапезничать. Я пойду распоряжусь, чтобы вас накормили постной пищей - сейчас продолжается пост святых первоверховных апостолов Петра и Павла.

После необыкновенно вкусной постной трапезы Варюшка уснула прямо на церковной лавке. Сердобольная Соломия Петровна увела, с разрешения родителей, уставшего ребенка куда-то к себе, пока не закончится крещение. «И почему она мне поначалу показалась такой злобной? - подумал Михаил, - милейшая женщина!»

После совершения Таинства Крещения, отец Георгий сказал проповедь о вселенском масштабе происшедшего только что события - для вечности родились три святых души, и теперь нужно эту святость сохранить, чтобы не потерять вечность. Потом все прикладывались ко кресту. Когда очередь дошла до Людмилы Марковны, отец Георгий неожиданно произнес:

Вам срочно нужно пройти медицинское обследование, срочно! Поняли?
Поняла, но у меня ничего не болит, - сильно удивилась Людмила Марковна. И, как бы защищаясь от неприятных мыслей, спросила:
А почему с сыном Вы беседу вели, а нам своего помощника дали? По-православному, женщины неполноценные существа?
Нет, согласно православному учению, мужчина и женщина равны. Просто… - Отец Георгий только сейчас сообразил, что он и самому себе не сможет объяснить, зачем он так сделал - увел Илью с собой, а остальных направил к отцу Алексию. Ведь он так никогда не поступал. Но здесь был особый случай - не всем его расскажешь.
Просто Ваш сын будет со временем монахом, - скрыл батюшка истинную причину своего поступка, - а с монахами особый разговор. Монах - это Ангел, у которого уже нет «ни мужеского пола, ни женского».

Младенца Варвару крестили на следующий день. Крестная, Людмила Марковна, была немного расстроена: несмотря на то, что она, по поручению отца Георгия, накануне весь вечер зубрила Символ веры, когда пришло время его читать - сильно разволновалась и опозорилась. Илью батюшка благословил готовиться к поступлению в семинарию, а Михаила не благословил - «От тебя в школе пользы больше будет пока. Да и семью содержать надо». Благословляя на прощание своих духовно породнившихся новых чадушек, батюшка повторил, Людмиле Марковне странное повеление пройти медицинское обследование. Опасения священника подтвердились - биопсия показала, что у Людмилы Марковны рак груди, пока еще на первой стадии.

VIII

Михаилу не понравилось, что отец Георгий не благословил его поступать в семинарию. Особенно неприятно было то, что Илье можно, а ему нельзя. Отговорка, что нужно содержать семью, по мнению Мишки, была надуманной - он объяснял батюшке, что можно переехать жить в подмосковную трехкомнатную квартиру, как раз недалеко от семинарии, а московскую квартиру сдавать. Денег будет больше, чем их со Светой учительская зарплата. Но отец Георгий остался непреклонным - не сейчас, потом! Мишка не послушался - решил поступать вместе с Ильей. Однако для поступления в семинарию требовалась рекомендация священника. Ясно, что отец Георгий рекомендацию не даст, поэтому нужно искать другого священника. С этой целью Михаил пришел в церковь, где пел Илья. Первый, с кем он там столкнулся, был регент хора - полноватый женообразный мужчина лет около тридцати.

Вы кого-то потеряли, прекрасный юноша? - манерно поинтересовался регент.
Я бы хотел поговорить с настоятелем храма, - ответил Мишка, чувствуя себя неловко под нахальным, оценивающим взглядом вопрошающего.
С отцом Александром? Он сейчас обедает, подождите полчаса, - кривляясь, продолжал регент, - а Вы, простите, откуда? Я Вас раньше не видел?
Я друг Ильи, который у вас в церкви поет, - простодушно ответил Мишка.
Друг Ильи? - задохнулся от волнения регент, - с каких это пор у нашего певчего такие друзья появились? Может быть, я могу Вам чем-то помочь?
Я собираюсь в семинарию поступать, - продолжал откровенничать Михаил, - нужно рекомендацию от священника. А у меня нет такого священника, который мог бы дать рекомендацию. Я в церковь недавно хожу.
Все ясно! - обрадовался регент. - Я Вам помогу! Вы как раз обратились по адресу. Бог Вас ко мне привел. Придя с улицы, у Вас нет никаких шансов получить рекомендацию. Для этого надо минимум год работать в церкви, или с детства посещать храм. А если у Вас нет священника, который мог бы благословить поступление в семинарию, значит нужно его найти!
Вот именно! - обрадовался Мишка, - буду Вам весьма признателен, если поможете мне в этом деле.
Это дорого будет стоить, - кокетничал регент, - шучу, шучу!

Регент доверительно взял под руку Мишку и вывел из церкви, завел за общественный туалет, достал пачку сигарет, предложил Мишке.

Я не курю, - опешил Мишка.
А Вы меня, наверное, осуждаете, что я курю? - затягиваясь, спросил регент, продолжая похотливо смотреть на Мишку.
Нет, что Вы? - задергался Мишка, - мне до этого дела нет.
Совсем дела нет? Вас не смущает, что служитель церкви курит? - допытывался собеседник.
Может, и смущает, но дела до Ваших пристрастий мне нет никакого, - начал разражаться Михаил.
А как насчет Ваших пристрастий, молодой человек? - начал свой расспрос регент, - Вы женаты, или, может быть, уже разведены? Имейте ввиду, разведенных в семинарию не берут, разве только монахами.
Я женат первым браком, - ответил Мишка, - и кроме жены у меня никого не было.
Для семинарии это хорошо, - разочаровался регент, - но для, так сказать, жизненного опыта - не совсем. Как Вы будете грешников спасать, если сами праведник? А что Вас связывает с Ильей?

Только сейчас Мишка догадался, с кем разговаривает - это же тот самый регент, про которого ему скользь обмолвился друг! Как будто ушат холодной воды обрушился на него от этой мысли. Регент заметил Мишкину реакцию, но расценил ее по-своему.

Я, кажется, попал в самую точку! - улыбнулся он, - не про все свои пристрастия Вы мне рассказали. И правильно. Советую и при поступлении в семинарию не особо откровенничать.
Знаете что! - разгневался Мишка, - Вы свои грязные намеки оставьте таким, как Вы… - Мишка едва удержался, чтобы не выругаться, - нас с Ильей связывают годы школьной дружбы!
Кто ж вам, милочка, поверит, - рассмеялся в лицо Мишки регент, - ну да Бог с Вами! Вам же нужен священник для поступления в семинарию? Пойдемте, я не злопамятный, провожу Вас.

Михаил испытывал гадливое чувство - как будто его всего вымазали липкой грязью.

Отец Александр, протоиерей, кандидат филологических наук, закончивший Ленинградский государственный университет, на волне перестройки пришедший в Церковь, был человеком с многогранными дарованиями, к которому тянулась диссидентсвующая интеллигенция, не хотящая просто войти в Церковь, но непременно с явками и паролями, через «своих» священников, которые не запятнаны сотрудничеством и соглашательством как с советской, так и с нынешней, демократической, а по сути - бандитской властью «жуликов и воров», не зараженных экуменизмом, либерализмом и духовным сибаритством. Внешность настоятеля храма Архангела Михаила была выдающаяся: стройный осанистый стан, увенчанный главой, с благородными сединами и породистым, запоминающимся лицом.

Отец Александр, - обратился регент, войдя в кабинет настоятеля, - разрешите представить Вам молодого человека, который надумал поступать в семинарию, но не может найти священника, пожелавшего дать ему рекомендацию.
И на каком основании вы решили, что именно я дам рекомендацию незнакомому молодому человеку? - спросил отец Александр.
Я так понимаю, что его наш певчий Илья к Вам направил, не так ли? - обратился регент к Михаилу.
Не совсем так, - замешкался Мишка, - точнее, совсем не так. Я сначала попросил благословения у отца Георгия из Ильинского храма, но он отказал на том основании, что мне нужно содержать семью. Однако, я ему объяснил, что эта проблема решаема - можно сдавать квартиру в Москве, а жить в период учебы в другой имеющейся у нас квартире. Но батюшка все равно не благословил.
И Вы решили найти другого батюшку? Очень «духовно» поступили, «по-православному»: один не благословил, найдем того, кто благословит, - ухмыльнулся священник.
Вы правы, - погрустнел Мишка, - так поступать глупо и неправильно. Простите, что зря отнял у Вас время, и благодарю за урок.
Вот теперь Вы мне нравитесь, молодой человек, - повеселел отец Александр, - может, я и смогу помочь Вам.
Правда?! - загорелся Мишка, - а как же отец Георгий?
А Вы уж выбирайте: или я или отец Георгий, - со властью произнес отец Александр.

У Мишки камень с души свалился: как же это удобно, просто и легко - выбрал себе, кого слушаться, а дальше не думай - все за тебя решат, ты только подчиняйся. Отец Александр безошибочно определил, что покорил себе еще одну душу. От сознания своей власти на него нашло вдохновение, так что он взял Мишку в оборот, очаровал своей изысканной, художественной, поэтической речью, удивил эрудицией, обаял лаской и любовью, которая, казалось, все понимает, покрывает и терпит, только будь с ней на одной волне, попадай в тон, держи ритм и не сомневайся, что она тебя спасет и приведет в райские обители. Мишка летел домой на крыльях этой неожиданно обретенной любви, готовый горы свернуть, жизнь отдать за своего нового духовного наставника.

Людмила Марковна, Илья и Светлана с дочкой Варей продолжали ходить в Ильинскую церковь к отцу Георгию. После удачно проведенной операции, Людмила Марковна была бесконечно признательна батюшке и старалась отблагодарить Бога со всей энергией неофита - ездила с помощью в детский дом, в хоспис, в дом престарелых, помогала нищим бабушкам на приходе, развернула такую благотворительную деятельность, что отец Георгий не успевал ее благословлять на все новые и новые добрые дела. Опасался батюшка, как бы враг рода человеческого не отомстил за такую ревность, поэтому усиленно молился Богу, чтобы самому принять удар, но отвести его от своей не опытной еще духовной дочери. Он благословил ей каждые полгода проходить обследование, потому что болезнь может в любое время вернуться, нужно быть бдительной.

Илья усиленно готовился к поступлению в семинарию, продолжал петь в хоре храма Архангела Михаила, а в свободные дни прислуживал отцу Георгию в алтаре Ильинской церкви. Однажды его подловил вышедший из-за туалета храма регент и, манерно растягивая слова, спросил:

Ты, мать, я слышала, собралась в семинарию? Святой захотела стать? Или за красавчиком своим школьным потянулась, который натурала из себя корчит? Где такого отхватила и за сколько? А то все по солдатам шарахалась! А тут порядочной решила стать, да? Святой матерью да со святым отцом? А не боишься, что я вас сдам? Я бы у блондинчика-то твоего…
Знаешь, Денис, чем я от тебя отличался всегда? - не дал Илья договорить регенту, - я в себе свой порок с юности ненавижу, а ты его обожаешь. Мне жаль тебя, потому что ты трус. Именно поэтому ты никогда меня не сдашь - смелости не хватит. Ты можешь сплетничать только с такими же уродами, как ты сам. Нормальные люди тебя слушать не станут. Да и не боюсь я уже ничего - я сам все про себя рассказал на исповеди и, если понадобится, еще тысячу раз расскажу, не стану скрывать свое прошлое, потому что оно именно прошлое, а не настоящее и, молю Бога, - не будущее.
Не верю я в твою святость! - злобно прищурился регент, - скурвишься, через полгода скурвишься! Не бывает среди нас святош - прокляты мы Богом, зато черту любезны! Думаешь он от тебя отстанет? Не надейся - он своих не отпускает, а предателей сильно бьет! Посмотрим, что с тобой будет, даже интересно!
Ты - тень! И пока ты тень - тебя нет, - философствовал Илья, - ты - умаление света. В Царстве Света нет тени, а в царстве теней нет света. Тень не может бросить тень, потому что у нее нет сущности - она мрачное отражение сущности, нет сущности - нет и тени. Найти свою сущность ты сможешь только во свете, тогда перестанешь быть тенью. Чем больше света, тем короче тени, в абсолютном Свете тени пропадают, потому что сама сущность становится светом, в абсолютном мраке тени сливаются с сущностью, и сущность, не прерывая своего бытия, терпит ужас небытия.
Чего это ты начитался, или обкурился? - вытаращил глаза регент.
Это наш Илья богословствует, - неожиданно появился отец Александр, слышавший конец разговора, - проблему теодицеи пытается решить, оперируя философскими терминами и художественными образами. Я смотрю, Илья, ты серьезно готовишься к поступлению в семинарию?
Стараюсь! Благословите, отец Александр, - с улыбкой произнес будущий абитуриент, складывая ладони для благословения, - я к Вам, батюшка, с просьбой пришел: не могли бы Вы мне написать рекомендацию для поступления в семинарию. Я уже три года у Вас в храме пою, Вы, наверное, меня узнали за это время.
Жалко я тебе рекомендацию не могу дать, - съязвил регент, - я тебя лучше знаю.
Ваш товарищ ко мне приходил недавно с аналогичной просьбой, - благословляя Илью, заметил отец Александр.
Как с аналогичной просьбой?! - воскликнул Илья, - ему же духовник не благословил в этом году поступать в семинарию!
Не благословил, значит не поступит. Чего ты так волнуешься? - спокойно ответил священник. - Если это дело человеческое, то оно разрушится, а если Божие, - кто мы такие, чтобы противиться Богу?

Рекомендацию Илье настоятель храма Архангела Михаила не дал - отправил его к духовнику, отцу Георгию, чтобы тот сам давал рекомендацию своему духовному чаду.

При поступлении в семинарию Мишка срезался на чтении псалтири - по-славянски он читать не научился, самонадеянность подвела его - думал, что покорит всех своей исторической грамотностью и умением хорошо говорить. А вот по библейским дисциплинам он оказался совершенно не подготовленным, не говоря уже про церковный Устав и умение читать богослужебные тексты. Илья поступил с легкостью. При объявлении результатов они сидели рядом в актовом зале духовной академии. Мишка чуть не плакал. Илья пытался утешить друга, что на следующий год он подготовится и обязательно поступит.

Не буду я никуда больше поступать, - с обидой отвечал Мишка, - это все отец Георгий подстроил, не благословил - вот я и провалился. Мне теперь надо быть примерным мальчиком, чтобы Его Высокопреподобие соблаговолил дать мне свое высочайшее благословение. Спасибо, не надо. Обойдемся без семинарии. Тем более отец Александр предупредил, что здесь уже не пойми чему учат - всякая либеральная ересь и экуменизм.

Михаил, расстроенный постигшей его неудачей, забрал в канцелярии документы и, спускаясь вниз по кованой лестнице духовной академии, задержался на втором этаже, где на колонне висит икона преподобным Сергию Радонежскому и Серафиму Саровскому. Прикладываясь к иконе, он уронил документы на пол, а когда подбирал их, услышал внутри себя голос: «Ты будешь здесь учиться!» Потрясенный, он стал спорить со святыми, изображенными на иконе: «Как же это возможно, когда я уже документы забрал?» Внутренний голос ответил: «Сам увидишь!» По дороге домой Мишка дал волю слезам.

Илья с тревогой передал отцу Георгию реакцию своего друга на провал при поступлении в духовную школу. Светлана тоже переживала за мужа, который стал в последнее время раздражительным, резким, нетерпимым к малейшему замечанию.

Такое нередко случается с новоначальными, - ответил священник, - Михаил сейчас во всех своих неудачах меня винит. Совесть его обличает в грехе самочиния и непослушания, а он пытается обмануть ее, чтобы избавиться от чувства вины. К сожалению, это только начало. Впереди у Михаила очень непростой период в жизни. И от того, как он его преодолеет, зависит все его будущее и будущее его близких - в первую очередь, это коснется тебя с детьми, Светлана, но главный удар примет на себя его отец. Всем нам нужно усердно молиться за Михаила, за отца его Василия и за себя.
Я боюсь, батюшка, - заплакала Светлана, - он очень злой стал - никогда таким не был. Зачем же он уверовал, если стал хуже, чем был?
Когда человек приходит в Церковь, обнажаются все его духовные немощи и болезни, вскрываются язвы души, - пытался успокоить и ободрить Светлану батюшка. - Для окружающих и для него самого это бывает крайне неприятно. Но когда болезнь выходит наружу, ее можно уже лечить. А у нас самый искусный Врач - Христос! Доверимся Ему и не будем усугублять болезнь. У Вас, Светлана, хватит мужества и терпения все это пережить. В Вашем положении нельзя близко принимать к сердцу происходящее. Меня в гораздо большей степени беспокоит, что будет с Василием Михайловичем. Предлагаю нам втроем взять на себя молитвенный подвиг - каждый день прочитывать по две кафизмы с прибавлением прошения ко Господу спасти и помиловать рабов Божиих Василия, Михаила и Светлану со чадами.
Конечно, батюшка! - согласились в один голос Илья и Светлана.
Вот и замечательно! - повеселел отец Георгий, - с Божией помощью все вместе мы победим врага!

IX

В храме Архангела Михаила все, кроме регента, Мишке нравилось. Он даже придумал некое «богословское» обоснование своему переходу из Ильинской церкви в Архангельскую: в Ильинку пусть Илья ходит к своему Небесному покровителю, а он, Мишка, будет ходить к своему - Архангелу Михаилу. В новом храме все было строго - продолжительное богослужение, необыкновенно красивые прихожане с холодными, бесстрастными лицами, интеллигентная среда, полная тишина во время службы. После воскресной литургии узкий круг приближенных к настоятелю значимых лиц, в который Михаила тоже, к его великой радости, пригласили, оставался на трапезу, где обсуждались общецерковные проблемы, как правило, в политическом контексте. При храме действовала воскресная школа для взрослых и детей, был организован «Клуб любителей русской словесности», где сам настоятель читал лекции и приглашал интересных людей для выступления. Отец Александр любил паломничать с наиболее верными и небедными прихожанами на Афон, Святую Землю, в Бари. Святые места в России и ближнем зарубежье его почему-то не привлекали. Однажды, на память прп. Сергия Радонежского Мишка прибежал из Троице-Сергиевой Лавры в храм и восторженно поделился с настоятелем своими переживаниями:

Батюшка, там столько архиереев приехало! Я взял благословение у … - Михаил назвал имя одного из самых уважаемых и маститых иерархов и хотел уже поведать, какую благодать он почувствовал от архиерейского благословения, как отец Александр перебил его:
Ужас! Это же главный кэгэбэшник в Церкви! Как это тебя угораздило взять у него благословение?

Мишка только хлопал глазами, забыв закрыть рот от удивления. До этого момента он был, как Ангел - все ему казались святыми в Церкви, особенно священнослужители, а тем более архиереи. Но вдруг его сознание перевернулось: все встало на свои места - эти разговоры за трапезой после литургии о том, что Московская патриархия со времен местоблюстительства митрополита Сергия (Страгородского) «подклонила свою выю» под безбожную власть, предала Христа, что ее князья служат уже не Богу, а своему чреву, в духовных школах учиться нельзя, так как там один экуменизм и протестантская либеральщина - до настоящего момента все это проходило мимо него по касательной, а сейчас задело по секущей. Он ужаснулся глубине падения Церкви, которую он считал святой и непорочной. Оказывается здесь полно врагов и предателей, проникших во святая святых и разрушающих Церковь изнутри.

Тебя поразили все эти блестящие ризы и великолепие патриаршего богослужения? - вкрадчиво наставлял новоначального отец Александр. - Ты же историк, Михаил! Кто, как не ты должен знать, что под этими порфирами и виссоном почти всегда действовало зло. Да, сейчас золотятся купола церквей, расписываются великолепными фресками восстановленные храмы, изографы творят иконы по самым совершенным образцам древнего церковного искусства, великолепные хоры, роскошь и блеск - что это, как не блестящее облачение вавилонской блудницы, восседающей на троне чудовищных пороков и невиданных преступлений?! Все это великолепие готовится для встречи сына беззакония, человека греха, пришествие которого «близ есть, при дверех». А ты знаешь, с какой проповедью он придет? Он будет говорить только о любви. Он обольстит человечество учением о всепрощающей любви, которая терпит все - любой порок, самый мерзкий грех, самое отвратительное беззаконие. Он скажет людям: «Я люблю вас такими, какие вы есть. Я не даю вам неисполнимых заповедей быть совершенными. Оставайтесь людьми со всеми своими слабостями - я вас люблю именно такими!» Этой очищенной от правды любви человечество жаждало всегда и, наконец, она придет в образе персонифицированного зла, чтобы погубить мир.

Михаил почти уже сдался, только одна мысль тревожила его, не давая покоя:

А почему Вы меня благословили поступать в семинарию, а Илью нет? - спросил он, - ведь в семинарии, как Вы утверждаете, опасно учиться.
Я ни тебя, ни его не благословлял, - ответил священник, - я дал тебе рекомендацию, а его отправил к духовнику. Таким, как ты, ничего не страшно - ты сильный и думающий человек. А Илья слабый, поэтому он находится в зоне риска, его могут обольстить нынешние лжеучителя.
А почему тогда я не поступил, а он поступил? - недоумевал Мишка.
Илья поступил? - удивился отец Александр. - Надеюсь, что Бог еще не совсем отвернулся от него, и долго он там не проучится.

Однажды в откровенной беседе с отцом Александром Михаил пожаловался на свою горькую судьбу, что ему приходится терпеть и приминать дома отцову сожительницу. Реакция духовника была однозначной: «Чтобы ноги ее в твоей квартире не было!» Случай исполнить благословение духовника не заставил себя долго ждать. Вскоре Михаил приехал из Москвы к себе в подмосковную квартиру, а там отец с гражданской женой. Василий Михайлович обрадовался приезду сына и хотел было обнять его, но Мишка впервые в жизни воспротивился и жестко заявил:

Эта квартира при разводе досталась нам с матерью, и я не хочу, чтобы чужая женщина здесь находилась.
Сынок, ты что? - спросил потрясенный отец, - ведь все мое - твое! Какой может быть дележ между нами? Я же тебе все свое имущество оставил!
Я категорически против того, чтобы эта женщина находилась в моей квартире, - настаивал Мишка, - неужели непонятно?

С этого дня началась война между сыном и отцом. Сын беспрекословно слушался духовника, который благословил идти до конца в борьбе за правду. Начались суды. Михаил Васильевич был прописан в трехкомнатной квартире, которую он заработал и, действительно, отдал сыну. К тому же купил неблагодарному отпрыску на свадьбу двухкомнатную квартиру в Москве, в его любимом Замоскворечье. А сын уперся: «Чтобы ноги твоей любовницы у меня не было! Ты можешь приходить, ты тут прописан, а она нет!» Михаил Васильевич, хватаясь за сердце, пытался вразумить сына: «Что ты делаешь?! Ты же все потеряешь! Я специально все тебе оставил, а ты толкаешь меня на то, чтобы отобрать у тебя, у твоей семьи имущество! Опомнись!» Но духовник был непреклонен, благословил даже продать московскую квартиру. Но тут Светлана воспротивилась. Пошли ссоры с женой, дело дошло уже почти до развода. Тогда Светлана уехала к матери в Коломну, чтобы поберечь нервы до родов. Жена со слезами говорила мужу:

Он же твой отец! Каким бы он ни был, надо его уважать. Если Господь заповедал нам любить врагов, то уж родителей мы должны тем более любить, и уважать. Как можно так поступать с тем, кто дал тебе жизнь. И не только жизнь - ведь все, что у нас есть - это от твоего отца! Что с тобой случилось? Ты, как фанатик, слушаешь этого отца Александра.
Замолчи! - в гневе кричал Мишка. - Не смей ничего говорить плохого об отце Александре! Таких смелых и неподкупных священников у нас больше нет - он один остался! Это исповедник! А с отцом я давно хотел разобраться, да трусил, был продажной душонкой. И не смей меня опять толкать на этот липкий путь компромисса с совестью! Вы, восточные, всегда умеете ради выгоды пойти на любой компромисс. А у нас в Православии, истинном Православии, не так - «враги человеку домашние его!». Это не я, это Христос сказал!

Мишке нравились в отце Александре твердость и уверенность, с которыми тот управлял ситуацией. При малейшем колебании или сомнении с Мишкиной стороны из исповеднических уст духовника звучало: «В этом есть неправда!» В итоге борьба за правду закончилась разделом трехкомнатной квартиры: половину стоимости нужно было отдать отцу, а другую половину взять себе, минус расходы на адвоката. Правда, адвоката отец Александр дал своего, который защищал Мишку за полцены. Во время судебного процесса Василий Михайлович начал слепнуть на нервной почве, а после совсем ослеп. Через месяц у него случился инфаркт, через полгода второй. Но Мишка об этом ничего не знал. «Он тебе больше не отец!» - поставил точку в этом деле духовник. Мишка даже не знал, когда у него родился сын - настолько он отдалился от семьи и от всего, что его связывало с «лежащим во зле миром». Когда же все-таки до него дошло известие, что он второй раз стал отцом, примчался в Коломну, забрал жену с детьми - она смиренно, ни слова не говоря, последовала за ним - и вернул их в Москву. Теперь он все внимание сосредоточил на жене и сыне. Заставлял их причащаться чуть ли не каждый день, а для того, чтобы природа мальчика не подверглась со временем необратимым греховным изменениям, заставлял и жену и ребенка строго поститься не только во все постные дни, но и перед причастием: «Покажите мне, где, в каком церковном уставе написано, что младенцы и кормящие матери освобождаются от поста?». Светлана измучилась, украдкой ела скоромное сама и кормила ребенка, который стал отставать в развитии, но несколько раз попалась, после чего следовал жуткий скандал и она, забрав детей, уезжала или в Коломну к матери, или к Людмиле Марковне, которая стала крестной матерью мальчишки, названном в Крещении Сергеем. Людмила Марковна готова была собственными руками придушить отца своего крестника, попадись он ей в эти самые руки. Эпитетов для него она не жалела: «Тварь глазастая», «белобрысый подонок», «православный выродок», «бесноватый лунатик», «религиозный маньяк», «бессовестная сволочь», «бес хвостатый». Отец Георгий утешал Светлану и успокаивал Людмилу Марковну, призывая их молиться о заблудшем, а не проклинать его:

Помочь Михаилу сейчас можно только молитвой, - говорил батюшка, - никакие разговоры, а тем более брань на него не подействуют. Молиться и ждать, уповая на Господа, - в этом будет наше проявление любви к ближнему и доверие к Богу.

Неожиданно Мишка куда-то исчез, никому ничего не сказав. Светлане звонили из школы: куда делся преподаватель истории, что с ним случилось, не заболел ли? Она не знала, что отвечать, говорила, что пропал, а она ничего не знает, потому что находится в декретном отпуске и живет у родителей в Подмосковье. Ходили в Архангельский храм, может, они знают, куда делся Михаил. Но там тоже ничего не выяснили: настоятель в отпуске, а где - никто ничего не знает. Пошла уже вторая неделя, как Мишка пропал, подали в милицию в розыск. Светлана сходила с ума от неизвестности, отец Георгий был в полной растерянности. Людмила Марковна ругалась последними словами: «Черт бесноватый! Сгинуть не мог по-человечески!» Наконец, Илья, дозвонившись до регента, который тоже был в отпуске, выяснил: Мишка с настоятелем на Афоне. Паломническую группу из двенадцати человек полностью оплатил Мишка из квартирных денег, - поведал обиженный регент, которого в эту группу не взяли, - а остальные деньги - и не малые! - ваш красавчик отдал настоятелю на «благоукрашение храма сего». «Недоносок сучий, - обрадовалась Людмила Марковна, - нашелся! Слава Тебе, Господи!»

- Хорошо, что он на Афоне! - облегченно вздохнул отец Георгий при известии, что Мишка нашелся, - Матерь Божия вразумит его, а мы продолжим усердно молиться.

Паром из Уранополиса на Святую Гору Афон задерживался из-за непогоды. Отец Александр с группой паломников расположился в уютном кафе на берегу моря и свободно переводил с новогреческого языка на русский из греческого путеводителя информацию о местных достопримечательностях: византийской башне 14-го века Просфория, Франкском замке - бывшем афонском монастыре, основанном Афанасием Афонским, но уже семь веков лежащем в руинах, про канал Ксеркса и еще один бывший афонский монастырь Весы. Рассказчиком батюшка был замечательным, а его эрудиция вызывала удивление и восхищение. К сведениям из путеводителя он прибавлял интереснейшие истории об основателе «Небесного города» - Уранополиса - ученом философе Алексархе, который решил создать идеальный город-государство со своим собственным ураническим языком, где царило бы равноправие и справедливость. Но как любой утопический проект, эта фантазия так и осталась в мечтах прослывшего сумасшедшим ученого. А город, основанный философом-мечтателем, до сих пор принимает со всего мира паломников, спешащих посетить реальное, а не утопическое, идеальное государство - монашескую республику на Святой Горе Афон. Мишка, наконец-то, убедил себя, что счастлив. Во-первых, он впервые заграницей и не просто заграницей, а в стране своей мечты - Греции, колыбели современной цивилизации, культуры и православной веры. Нежное апрельское солнце купалось в утренних поцелуях благоухающей, звонкой, цветущей весны, а бодрящий морской ветер вселял в сердце веру в себя и оптимизм. А самое главное, конечно, - это уникальная возможность слушать и слушать, раскрыв рот, вдохновенную речь отца Александра, быть приближенным этого неординарного человека, выдающегося священника, горящего верой и ревностью о правде Божией. Последние сомнения в его святости исчезли у Мишки перед отправкой в паломничество. Все было понятно и казалось правильным в поведении отца Александра, кроме отношения к регенту - как можно терпеть на приходе такого человека, который своим образом жизни искушает прихожан? Мишка не знал, как спросить об этом, не раскрыв чужой грех, но смущение взяло верх и он отважился:

Отец Александр, у меня к Вам вопрос, простите, если он покажется нескромным, но он давно терзает меня, - не глядя в глаза, начал Михаил свою речь, - это касается регента главного хора. Мне не хочется обсуждать его поведение и образ жизни, прямо противоречащие христианской морали, но то обстоятельство, что он при этом руководит церковным хором, сильно смущает меня.
Господи, Боже мой! Михаил, это ли соблазняет тебя? - улыбался в ответ священник. - То, что Денис нетрадиционной ориентации и бегает курить за туалет? А не таких ли, как он, пришел спасти Христос? Только любовью можно вознести погибающего человека из пропасти отчаяния к вершинам христианского совершенства.

Ответ духовника вызвал в уме Михаила целый рой новых недоумений: а если грешник не хочет выбираться на свет Божий из пропасти погибели? Ведь Спаситель говорил грешникам: «Иди и больше не греши!» А когда продолжают грешить, как действует любовь? И недавние слова отца Александра об антихристе, который будет проповедовать любовь не к человеку, а ко греху, не обличают ли самого батюшку в ситуации с регентом? Про это Мишка боялся думать до конца. Последний раз он поругался с Ильей именно из-за этого проклятого регента. Илья утверждал, что для отца Александра главное не то, как живет человек - спасается или грешит, - а личная преданность своему духовнику, то есть самому отцу Александру. Своим прощается все, чужим, а тем паче предателям - все вменяется в вину, особенно праведность. Регент предан отцу Александру, как собака, стучит на всех и получает за свою службу неплохие дивиденды - всех все устраивает! Мишка распсиховался, как всегда, и перестал общаться с Ильей. Он не хотел верить словам друга, и готов был лучше сделать из него врага, чем подвергнуть опасности разрушения высоченную башню сладких иллюзий, стремительно поднявшуюся в себялюбивом Мишкином сердце. Упрекнуть возвысившегося кумира было не в чем - отец Александр был примерным семьянином, любящим, заботливым мужем и отцом четверых детей.

Тебе, наверное, видится противоречие в том, что я говорю, и как поступаю? - как будто угадал мысли своего духовного чада отец Александр. - Хорошо, если ты настаиваешь на проявлении педагогической строгости, тогда мы вычеркнем Дионисия из списка паломников на Афон.

Мишка готов был зацепиться за любую соломинку, только бы не утонуть в омуте сомнений, мучащих его. Это все бесы настраивают его против духовника, такое всегда бывает с теми, кто оказывается рядом со святыми людьми. А отец Александр читает мысли, покрывает всех своей любовью, он благороднее и возвышеннее всех, особенно его, Мишки - мелкого, самолюбивого, рефлексирующего неудачника. Конечно, батюшка свят - как можно в этом сомневаться? - уговаривал Михаил сам себя.

Наконец-то, погода наладилась и счастливая группа паломников отправилась в путь - сначала в Дохиар, где их ждала маршрутка до Ватопеда, а оттуда опять морем в Эсфигменский монастырь. Отец Александр по дороге рассказывал историю древней обители, берущую свое начало с V-го века и прославленную подвигами великих святых - преподобного Антония Киево-Печерского, начальника русского монашества, и святителя Григория Паламы, ревностного защитника православной веры. Но и по сей день, - просвещал свою группу отец Александр, - монастырь является оплотом ревнителей истинного благочестия. На подходе к Эсфигмену паломники увидели огромный черный транспарант с надписью на греческом языке: «Православие или смерть!». Возле монастыря находился бассейн со стоячей, загнившей водой для полива огородов. Мишка, почему-то, обратил на него внимание. Отец Александр категорически запретил членам своей группы выходить за стены монастыря без его благословения, а также вступать в беседы с посторонними лицами, особенно монахами, не принадлежащими эсфигменской братии. В самой обители ее игумен схиархимандрит Мефодий радушно встретил группу из России, по-дружески расцеловался с давним знакомым - отцом Александром и пригласил всех в архандарик - уютное помещение, где паломникам было предложено традиционное афонское угощение - рюмка анисовой водки «Араки» и лукум с водой. Затем экскурсия по монастырю, знакомство со святынями обители, а желающие, в том числе и Михаил, получили благословение посетить в сопровождении монаха-малоросса пещеру, где подвизался преподобный Антоний Киево-Печерский, любимый Мишкин святой, знакомый ему еще со студенческой скамьи по древним русским летописям. В пещере паломники встретились с другой русской группой, которая обращала на себя внимание своим видом - три священника-монаха в подрясниках с белыми соляными разводами, с самодельными тростями, по-видимому, пешком прошедшие все афонские монастыри. И хотя духовник запретил вступать в общение с незнакомыми, тем паче монахами, Мишка не смог удержаться, чтобы не спросить, откуда они. Ответ еще больше ошеломил его - из Московской духовной академии! Михаил помнил академических монахов - холеные, чистенькие, аккуратные. А тут - три пустынника, или странника! Забыв про осторожность, он стал расспрашивать монахов о том, как давно они путешествуют по Святой Горе и куда дальше держат свой путь. Выяснилось, что они уже неделю находятся на Афоне, обошли десяток обителей, поднимались на вершину горы, планируют оставшиеся десять монастырей посетить, а еще через неделю домой, в Москву.

Мне тоже через неделю в Москву! - обрадовался Мишка. Ему так захотелось побывать в других монастырях Святой Горы, а не сидеть на одном месте, как благословил отец Александр. И монахи академические ему сразу показались какими-то родными, особенно один из них - самый бородатый, как будто он его где-то даже видел. - Возьмите меня с собой, я тоже хочу посмотреть другие монастыри, а не только Есфигмен!
А вы, простите, кто и откуда? - спросил бородатый, обращаясь ко всей группе паломников. Группа подозрительно смотрела на монаха и молчала - все боялись нарушить благословение.
Мы из храма Архангела Михаила, - Мишка назвал родной город, - из общины отца Александра.

Монахи многозначительно переглянулись.

Так вы наши соседи! - опять ответил бородатый. - Знаем мы отца Александра, он у нас в Академии одно время преподавал. Он вам, наверное, не разрешает выходить за стены монастыря и общаться с незнакомыми монахами?
Точно! - удивился Мишка. - Откуда Вы знаете?
Передайте отцу Александру низкий поклон от отца Питирима, - обратился бородатый монах к группе, - и еще передайте, что одного из его духовных чадушек похитил его преемник по преподаванию гомилетики в духовной семинарии.
Собирайте вещи, молодой человек, - сказал отец Питирим Михаилу, - через час от пристани отходит катер до Ватопеда.

Больше всего Мишка боялся встретиться с отцом Александром. Как вор пробрался он к себе в келью, быстро собрал вещи, паспорт, деньги и пулей пролетел через врата обители зилотов, мимо заболоченного бассейна с лягушками на спасительную пристань, где его уже дожидались академические монахи. Когда катер отчалил от пристани, у Мишки было ощущение, что он чудом выбрался из болотной трясины, засосавшей его почти целиком. По мере того, как он вместе академическими монахами переходил от одной обители к другой, прикасаясь к святыням, молясь за ночными богослужениями, он все глубже осознавал опасность положения, в котором доселе находился, пелена постепенно ходила с его прояснявшего сознания, открывая перед взором картину настоящей христианской веры, свободной, трезвой, светлой, благодатной. Монахи, за которыми он увязался, оказались преподавателями духовной академии. Отец Питирим, самый разговорчивый, но далеко не самый умный из них, оказывается принимал у Мишки изложение при поступлении в семинарию. Поэтому он и показался Мишке знакомым. Другой монах представился игуменом Леонтием, преподавателем древнегреческого языка. Он свободно говорил и на новогреческом, чем бессовестно пользовались все его знакомые, эксплуатируя батюшку в качестве переводчика во время путешествий по Греции и на Святую Гору Афон. Самым страшим был архимандрит Лука, начальник Иконописной школы при духовной академии. Он больше всех поразил Мишку своими глубокими познаниями не только в области церковного искусства, но и истории (это обратившийся в слух Михаил смог профессионально оценить), и высокого богословия, которое для смиренного слушателя было еще совсем недоступно. Но больше всего Мишка был потрясен, когда узнал, что у отца Луки больной позвоночник, а он при этом всю дорогу носит тяжеленный рюкзак, который по мере продвижения стал совершенно неподъемным от множества альбомов, подаренных настоятелями монастырей, где они останавливались. Только после того, как батюшка совсем сорвал себе спину и не смог уже шагу ступить со своей тяжкой ношей, выяснилось, что, оказывается, он все это время безропотно терпел свои страдания, не говоря никому ни слова. И это модернисты, экуменисты, либералы, продавшие веру за чечевичную похлебку?! Так характеризовал их отец Александр. Мишка взвалил себе на спину рюкзак отца Луки и понес его как епитимью за все, что натворил в последнее время. А направлялись они к конечной цели своего паломничества - в келью к старцу Гавриилу, другу преподобного Паисия Святогорца.

Старец усадил гостей на небольшой веранде своей каливы. Он только что вернулся с огорода, в широкополой шляпе, защищающей от полуденного солнца, ветхом, латаном подряснике, перебирая четки натруженными пальцами. Схимонах Гавриил угостил пришедших лукумом с водой, расспросил, откуда они прибыли. Он был совсем маленького роста, весь седой, нос картошкой, а из-под непослушных бровей смотрели добрейшие серые глаза. Ничего «греческого» в нем не было, хотя и говорил он по-гречески так быстро, что отец Леонтий не успевал переводить. Поговорили про старца Паисия, про опасность современных средств идентификации личности, про надвигающиеся трудности, которые можно будет преодолеть только с молитвой уповая на Бога. Затем Старец спросил, нет у кого личного духовного вопроса, который требует отдельной конфиденциальной беседы. Академические монахи молчали. И тут Мишку озарило: такой возможности у него больше не будет - надо спросить Старца про родного отца, отношения с которым испорчены непоправимо.

А можно мне отдельно с Вами поговорить? - робко спросил он.

Старец пригласил Михаила и отца Леонтия внутрь каливы, состоящую из кельи монаха и крохотной церквушки. Двигался он на удивление быстро, так что Мишка не успел заметить, как Старец оказался лежащим на кровати своей кельи и в таком лежачем положении стал вести беседу. Отец Леонтий сообщил, что у подвижника такая особенность - духовные советы давать, лежа на кровати, что это своеобразное проявление юродства Христа ради. Мишка с помощью отца Леонтия поведал Старцу историю своей вражды с родителем, не скрывая роль духовника в этом противостоянии. Он поймал себя на ощущении, что Старец знает то, что сказал собеседник еще до того, как переводчик донесет до него смысл сказанного. Ответ схимонаха Гавриила был краток:

Духовник неправ. Доля твоей вины в конфликте с родным отцом тоже есть, поэтому надо ее исправить, иначе будет поздно - отец умрет и пойдет в ад, так как сын своим поведением оттолкнул его от Церкви. Если случится эта трагедия, потребуется много молитвенных подвигов и церковных поминовений, панихид на кладбище и милостыни нуждающимся, чтобы Господь помиловал погибшего отца. Но если вовремя примириться с ним, то можно еще все исправить.

Слова эти были сказаны со властью, так что проникли в самое сердце, открыв в нем спасительную рану, обнажившую всю неправоту борьбы за правду, автономную от любви.

X

Отец сидел очень напряженный и строгий на диване, смотря невидящими глазами мимо сына, приехавшего просить прощения. Правое нижнее веко, уставшее прикрывать ненужный уже глаз, опустилось вниз, открыв свои красные, воспаленные капилляры. По радио шла передача «Суд идет», ставшая любимой у Василия Михайловича в эти мучительные месяцы пребывания во мраке. Его жена, теперь уже законная, венчанная, стояла как обвинитель за спиной преступника.

Это я из-за тебя таким стал, - упрекнул отец сына.
Пап, ты прости меня, если можешь, - взял отца за руку Мишка, - прости… если сможешь.
Если ты станешь священником, я к тебе на исповедь не пойду, - заявил отец.
Ну и правильно, - ответил сын, - я бы на твоем месте тоже не пошел к такому священнику.

Ходить заново Василия Михайловича после недавнего инсульта научила жена. Она оказалась заботливой, самоотверженной сиделкой, нянькой, сестрой. Желая похвастаться перед Мишкой, она рассказала, как трудно им пришлось с отцом, после его двух инфарктов и инсульта. Отец уже терял ясность рассудка, но она заставила его двигаться, бороться, жить. Мишка сидел раздавленный.

А как Света с внучкой? - спросил отец.
Хорошо, - соврал Мишка. Он еще не виделся с женой после возвращения с Афона. - У нас, пап, сын родился. Серегой назвали.
Сын - это хорошо, - отвечал отец, - только я его уже никогда не увижу.
Пап, я книжку с собой взял с интересными рассказами. Хочешь, я тебе ее почитаю? - с надеждой спросил Мишка.
Почитай, - согласился отец.

Рассказ был о том, как одна благочестивая женщина молилась много лет в храме за своего мужа, военного, который постоянно подтрунивал над ней, но в церковь ходить не запрещал. И вот жена заболела смертельной болезнью и умирает. Тогда офицер пошел в храм, где супруга столько слез пролила, вымаливая его, и встал, как солдат на посту, на место молитвенной вахты своей жены. Супруга умирает, но перед кончиной Господь исполняет ее самое горячее желание - она венчается с мужем, который из неисправимого атеиста стал верующим. Пока Мишка читал эту трогательную историю, у Василия Михайловича вся жизнь прошла перед его потемневшим взором. И такой она показалась бесполезной, бездарной, ненужной, растраченной на удовольствия, ради которых столько сил ушло понапрасну. А что заберешь с собой в вечность? Только нынешние страдания, которыми единственный сын отомстил отцу за свое несчастное детство. Или это Бог наградил, чтобы было с чем предстать перед Ним? Мишка, увидев, что отец плачет, испугался:

Я тебя расстроил, пап? Больше не буду читать.
Ничего, читай, сынок, - сказал отец, прощая сына.

В Коломну к жене Мишка ехал с корзиной непонятно где им раздобытых горных таджикских тюльпанов, от которых Светка сходила с ума, когда бывала на родине своего дедушки, и с гитарой. Он поставил корзину перед дверью, а сам уселся на пол лестничной клетки и запел под гитару их любимую студенческую песню: «Ты у меня одна, словно в ночи луна…» Светлана открыла дверь, села на корточки перед корзиной с цветами и молча стала разглядывать поющего Мишку, похудевшего, обросшего русой бородой, обаятельно виноватого, такого родного, вернувшегося.

Я вернулся, молчунья, - нежно обнял Мишка жену.
А ты где тюльпаны достал? - спросила она.
В Душанбе слетал, - прижался к ней своим новым, бородатым лицом Мишка.
Чокнутый! - ответила на нежность мужа жена.
А это кто у нас шпионит? - увидел Мишка белобрысую с косичками голову дочки.

Варюха подозрительно рассматривала отца. Мишка осторожно взял ее за носик:

Любопытной Варваре…
Папка, пусти! - звонко, на весь подъезд залилась Варька. - Где тебя только носило? У нас все невры кончились, тварь глазастая!
Людмила Марковна? - прищурился на жену Мишка. Он всегда умел найти виноватых, но никогда еще эта способность не выручала его так, как сейчас.

Новость о том, что Мишка помирился со всеми, застала Людмилу Марковну дома, когда она только вернулась из диагностического центра, куда обратилась, спустя полтора года после операции. Светлана позвонила и сообщила ей романтические подробности Мишкиного покаяния. За два часа до этого Людмила Марковна узнала страшный диагноз: рак второй груди на третьей стадии с метазтазами в легких. Светин звонок вывел ее из ступора.

Поздравляю, - едва слышно сказала она, сделав над собой усилие.
Вам нехорошо? - заподозрила неладное Света, - с Ильей что-то случилось?
С Ильей все нормально, - тем же могильным голосом отвела Людмила Марковна.
Тогда с Вами? - не отставала Светлана.

На том конце провода молчали.

Что случилось? Умоляю, Людмила Марковна, не молчите, - допытывалась Светлана.
Светочка, у меня обнаружили рак на третьей стадии, с метастазами, - с трудом призналась Людмила Марковна.
Господи! Вам же недавно все удалили! - ужаснулась Света. - Как же так?!
Дура я, Свет, сама виновата, - вздохнула Людмила Марковна, - мне же батюшка сказал проверяться каждый месяц, а я год не проверялась. Думала, если что, он мне и так скажет, как в первый раз. Да и боялась я.
Мы к Вам все вместе приедем сегодня, - решительно заявила Светлана.

Квартет семьи Надеждиных появился в полном составе: Светлана с Варюшкой и Мишка с годовалым Сережей на руках и гитарой за спиной.

Никак отпевать меня приехали? - встретила гостей Людмила Марковна. - Не дождетесь!

Это уже была прежняя Людмила Марковна, волевая, напористая, энергичная. Мишку она приветствовала словами: «Нагулялся, плут окаянный! Чуть семью не проср…л». Но дала себя чмокнуть в знак примирения. Хозяйка пригласила всех в гостиную, где был накрыт праздничный, по случаю Светлой Седмицы, стол. Варьке в этом доме разрешалось все, и она полезла по своим любимым тайникам, где хранились всякие детские сокровища. Мишка уселся на целомудренном диване и запел под гитару свою любимую с детства песню: «Я мечтал о морях и кораллах…» Вскоре, отпев в семинарии короткую, радостную вечернюю пасхальную службу, пришел Илья с куличом, крашеными яйцами и пасхой. Получился замечательный, импровизированный семейный вечер. Никто не касался грустной темы - Илье решили пока ничего не говорить. А на следующий день все, кроме семинариста, пошли в Ильинский храм к отцу Георгию. Мишка поймал себя на подлой мысли, что тема болезни Людмилы Марковны выгодно прикроет его полуторагодовалое противление, непослушание, беснование, прелесть - одним словом и не определишь, что это было. Попали как раз на водосвятный молебен, когда батюшка кропил прихожан, пришедших поклониться иконе Божией Матери «Живоносный Источник». Мишку отец Георгий ударил толстым, сочным кропилом со всей силы по голове, так что вся его роскошная шевелюра сама стала источником воды живой, скачущей в жизнь вечную. После молебна Людмила Марковна, перекрестившись, боясь смотреть на священника, сказала:

- Батюшка, я нарушила Ваше благословение - год не проверялась. И теперь у меня опять онкология, третья степень, с метастазами в легких.

Отец Георгий закрыл глаза и молчал. Долго молчал. Просто молчал, не молился, не мог молиться от резкого спазма в душе. А потом спокойно, глядя прямо в глаза, произнес:

- А теперь год не будешь вылезать из больниц, пока не выполнишь все, что тебе скажут врачи! Поняла?

- Поняла, - повесила голову Людмила Марковна.

- Ну а теперь с тобой, голубчик, надо разобраться, - обратился священник к перепугавшемуся Мишке, - до поступления в семинарию осталось три месяца, а у тебя еще конь не валялся! Понял?

- Понял! - обрадовался Мишка.

Людмила Марковна боролась за жизнь. Но что это была за борьба! Насмотевшись в онкологическом отделении на раковых больных, погрузившись целиком в чужое страдание, она совершенно забыла о своем горе. Врачи ей говорили, что по самым оптимистическим прогнозам она едва ли дотянет до зимы. Она прожила еще пять лет! Пять лет непрерывной, самоотверженной заботы о ближнем. Не было такого приюта, или дома инвалидов в Подмосковье, куда бы она не отправляла со своих магазинов машинами продукты. Духовную академию она кормила с того времени, как ее сын стал там учиться. Ее собственные силы таяли, болезнь наступала - она усиливала подвиг служения таким же обреченным, как сама, но у которых не хватало силы духа. Помирилась со всей "синаногой", использовала все свои связи, чтобы хоть чем-то помочь отчаявшимся людям. Покупала дорогие лекарства, оплачивала операции, нанимала сиделок тем, кого выписывали умирать, сама сидела с ними, утешала, ободряла, плакала, вызывала священника умирающим, хоронила. Продала все свои бриллианты, лишнюю недвижимость, оставила только квартиру и дачу. Купила Мишкиной семье двухкомнатную квартиру напротив своей - чтобы рядом были. А сыну Илье наказала: "После моей смерти, все отдай им, раз ты монахом решил стать. Они плодятся, как таджики, им чего ни дай, всего мало будет". У Мишки, действительно, родилось еще двое мальчишек, и Светлана была пятым беременна. Мишка заканчивал семинарию, Илья - академию. На третьем курсе семинарии Михаил рукопложился в диаконы, а через месяц в иереи. Илья решил, пока мать жива, заботиться о ней, а в монахи постричься никогда не поздно. Наступил день, когда мать не смогла подняться с постели. Вызвали отца Георгия. Батюшка напутствовал больную Святыми Дарами, а затем предложил:

Давай пострижем тебя?
Нет, батюшка, - возразила Людмила Марковна, - куда уж мне с суконным рылом, да в калашный ряд? Вы же знаете, у меня семь абортов. Не знаю, как пред Богом отвечать буду. Сын, может, вымолит. Это ж я его своими грехами счастья лишила.

Батюшка удивленно посмотрел на свою духовную дочь. В больницу Людмила Марковна ложиться отказалась. Она знала, что это конец - сколько она насмотрелась за пять лет подобных исходов. Духовник старался причащать ее, как можно чаще - после Причастия она могла на пару часов уснуть, а затем непрерывная мука. С больной по очереди сидели Светлана, отец Михаил и Илья. Легче всего ей было, когда дежурил отец Михаил, хотя ему трудно было найти свободный день - учеба в семинарии на очном отделении и служение на приходе без выходных. Он сидел у постели умирающей по ночам. Больная немного забудется - и он поспит несколько минут. Наступили последние часы жизни. Мать позвала сына для прошанья. Прерывая речь долгими приступами кашля, Людмила Марковна говорила сыну:

Ты у меня по крови один. А должно было быть восемь. Я твое земное счатье загубила, сын… До этой, последней минуты я делала вид, что ничего про тебя не знаю, но сейчас, перед лицом вечности, говорю - я много лет ношу в себе твою тайну, ношу, как клеймо проклятья… Мне давно, наверное, лет десять назад, рассказали все про тебя. Я не хотела верить, и не поверила. Но когда искала тебе невест, а ты их даже запомнить не мог, как они выглядят, - поверила. Но не приняла… Ты думаешь я, еврейка, так легко согласилась креститься из-за Мишкиных красивых глаз? Нет. Я тогда поняла, что Сам Бог мне велит креститься, что это единственный выход для меня и для тебя. Если бы Бог мне тогда сказал с такою же силою: иди в мечеть, иди в костел, читай мантры, - я бы пошла. Но Он мне сказал: иди в храм и крестись… Илья, "наши" на кладбище придут, они всегда ходят, стоят в стороне, читают «Цидук Гадин» и погребальный кадиш, и еще что-то - не помню. Ты им передай, что мать, в самые тяжкие минуты болезни, молилась не за себя и не за тебя, а за них. И ты молись о них - это наша кровь.

На погребении матери Илья исполнил ее последнюю волю. Отец Георгий, после заупокойной литии на кладбище, отвел Илью в сторонку и спросил:

- Ты знаешь, почему схимонах Феодор назвал тебя Нафанаилом?

- Знаю, - ответил Илья, - «настоящий израильтянин».

- «В нем же льсти несть». Вот и мать твоя была поистине дочь Авраама!

XI

Монашеский постриг у Ильи пришелся под Лазареву Субботу. Обычно академических и лаврских послушников по-одному не стригли - минимум по двое. Но в этот год Святейший Патриарх не подписал ни одного пострига по причине того, что трое иноков из Лавры ушли в мир. А у Ильи прошение было подписано еще в прошлом году, только он попросил Владыку отложить постриг, пока мать жива. Вот и получился он один за всех. Илья, одетый в длинную белую сорочку, стоял в Никоновском приделе Троицкого собора и ждал, когда за ним придут монахи. Тут же суетился отец Михаил, подбадривая друга. Илья совсем не волновался, хотя до этого ему казалось, что он будет сильно переживать этот ответственный момент своей жизни - последние минуты перед суровыми монашескими обетами. Наконец, появились монахи, держащие друг друга за края мантий, чтобы мирское око не видело то, что должно быть сокровенно. Хор умилительно запел тропарь Недели о блудном сыне: Объятия Отча отверсти ми потщися, блудно бо мое иждих житие, на богатство неиждиваемое взираяй щедрот Твоих Спасе, ныне обнищавшее мое да не презриши сердце. Тебе бо Господи, во умилении зову: согреших, Отче, на небо и пред Тобою. Илья лег на пол и пополз, сопровождаемый академической братией, по ступеням вверх из Никоновского придела мимо раки с мощами преподобного аввы Сергия, игумена Радонежского, на середину собора. Напротив Царских Врат его развернули лицом к алтарю, Владыка поднял его и началось чинопоследование пострига в малую схиму. Архиерей спрашивал, а послушник отвечал.

- Пребудеши ли в монастыре и в постничестве, даже до последняго твоего издыхания?
- Ей, Богу содействующу, Владыка святый.
- Храниши ли себе самаго в девстве и целомудрии и благоговении?
- Ей, Богу содействующу, Владыка святый.
- Храниши ли даже до смерти послушание к настоятелю и ко всей о Христе братии?
- Ей, Богу содействующу, Владыка святый.
- Пребудеши ли до смерти в нестяжании и вольней Христа ради во общем житии сущей нищете, ничтоже себе самому стяжавая, или храня, разве яже на общую потребу, и се от послушания, а не от своего произволения?
- Ей, Богу содействуюшу, Владыка святый.
- Приемлеши вся иноческаго общежительнаго жития Уставы и правила святых отец составленная и от настоятеля тебе подаваемая?
- Ей, Владыка святый, приемлю и с любовию лобызаю я.
- Претерпиши ли всякую тесноту и скорбь иноческаго жития царствия ради Небеснаго?
- Ей, Богу содействуюшу, Владыка святый.

Отец Михаил пел на клиросе, поглядывая в перерывах между песнопениями на друга, напряженно ожидая, каким же новым именем наречет его Владыка. Наконец, прозвучало:

Брат наш Иаков постризает власы главы своея, в знамение отрицания мира и всех яже в мире и во отвержение своея воли и всех плотских похотей, во имя Отца и Сына и Святаго Духа…

Отец Михаил не впервые присутствовал на монашеском постриге. Все ему, казалось, было знакомо, хотя всякий раз волнение охватывало чувства от сознания того, что ты стал свидетелем чужой тайны. Но сейчас происходящее в храме неожиданно коснулось его самого: он вдруг физически ощутил, что новопостриженный монах, его друг, отделился от всех, в том числе и от него, и остался совершенно один - один на один с Богом. Отцу Михаилу стало жутко, так что мурашки побежали по коже. Ему непреодолимо захотелось найти Светлану, которая была где-то здесь, прижаться к ней и никогда не выпускать из объятий, прижать к себе всех своих детей, чтобы чувствовать их родной запах, нежное тепло, слышать их смех и плачь - только бы никогда не разлучаться, всегда быть с семьей и всем вместе молиться и служить Богу.

Некстати зазвонил мобильный телефон. Отец Михаил вышел их храма. Звонила жена отца: Василий Михайлович в реанимации - третий инфаркт.

Иерей Михаил Надеждин спешил к умирающему отцу со Святыми Дарами. В реанимацию никого не пускали, но дежурная медсестра, увидев батюшку, обомлела - таких красивых священников она ни в жизни, ни в кино, ни на картинках не встречала - разве что на иконах! Огромные, серые, добрые глаза, густые русые брови и ресницы, сказочная борода и совершенно нереальные светлые слегка вьющие волосы до плеч, которые колыхались при малейшем движении воздуха и переливались то золотом, то серебром.

- Надеждин Василий Михайлович здесь лежит, можно к нему? - спросил небожитель.

- Вообще-то нельзя, но Вам можно, - ответила ошалевшая медсестра, не отрывая глаз от священника, - только бахилы оденьте.

- Не оденьте, а наденьте! Чему Вас в школе учили? - весело сделал замечание батюшка, натягивая с трудом бахилы, придерживая Святые Дары.

- А вот возьму и не пущу Вас - не положено! - обиделась медсестра.

- Уже пустили, - радостно сообщил батюшка и быстро благословил девушку, положив ей руку на голову так, что вся обида прошла. - Где он?

- Прямо по коридору и направо, первая койка, - с улыбкой ответила дежурная.

- Спаси Господи, сестренка! - бросил Ангел и улетел.

Отец лежал весь в трубках, после инфаркта. У него начался отек легких, поэтому его подключили к искусственному дыханию. При каждом выдохе клочья черной пены летели из легких через полураскрытый рот. Но больной был в ясном сознании, услышав сына, обрадовался и хотел даже приподняться, но уже не мог.

- Здравствуй, пап, лежи, не шевелись! Ты куда собрался? Как ты, совсем плохо? - наклоняясь над отцом, сочувственно спросил сын, заботливо поправляя съехавшую простынку.

- Ничего, Миш, а ты как? - поинтересовался отец.

- О! Я лучше всех! Не видишь, что ли?

Отец Михаил оценивал ситуацию. Пособоровать отца он сможет, а вот причастить вряд ли.

- Сможет он проглотить Причастие? - спросил отец Михаил у подошедшей медсестры.

Та молча принесла какой-то насос, откачала из больного пену, так что он аж весь втянулся внутрь, и, не говоря ни слова, ушла.

- Ну что, пап, причащаться будешь?

- Мне бы попоститься немного, сынок, - с трудом ответил отец.

«Господи! - чуть не заплакал отец Михаил, - видел бы ты себя, родной! Попоститься ему!» Подготовив все ко причащению, отец Михаил сел возле умирающего отца и спросил:

- Ну, что скажешь, пап?

- Слава Богу за все, что у меня было! - произнес свои последние слова умирающий.

Обливаясь слезами, отец Михаил прочитал положенное правило, причастил и пособоровал отца. А когда читал благодарственные молитвы отец тихо предал душу Богу. Только аппарат искусственного дыхания всуе трудился над расставшимся с душой телом.

Отец Михаил, выходя из реанимации, столкнулся с дежурной сестрой, которая сочувственно обратилась к нему:

- Примите мои соболезнования, батюшка! Может, я могу чем-то помочь Вам?

- Что ты, милая, ты мне уже помогла, спаси тебя Господь. Все хорошо, все просто замечательно! Радость-то какая! - улыбнулся ей священник, стирая остатки слез с лица.

- Какая же радость - у Вас отец только что умер! Да и плачете Вы еще!

- Вот от радости и плачу, милая, что еще одна тайна в мире совершилась.

По февральскому искрящемуся снегу шел священник в бахилах, и из его серых счастливых глаз сыпались алмазные слезы, а в могучем, пылающем сердце совершалось великое таинство - слезы Ангела, растопив последние крупицы льда, превращались в вино. А позади, в морозном голубом небе играла на солнце зимняя радуга.

г. Худжанд, 15.01.2017 г.

Надежда

Пользователь скрыл свою активность