"Зима, когда я вырос". Питер ван Гестел

Издательство «Самокат», 2014 Серия «Лучшая новая книжка». 344 стр., офсет. Твёрдый переплет.

1947 год. Послевоенный Амстердам. Зимний лед не только на улицах города, но и в жизни людей, стремящихся обрести хоть какое-то равновесие. Десятилетний Томас живет вдвоем с отцом, который пишет книгу, пытается найти работу (и даже уезжает в Германию на несколько недель - работать цензором, читать письма людей) и тоскует по жене - матери Томаса, которая умерла в годы войны от какой-то инфекции. Сына он любит, но по душам эти двух мужчинам - большому и маленькому - поговорить не получается: отец носит свою боль в себе, и сын узнаёт мир и людей в нём так, как может: слушая разговоры друзей отца, бывая в гостях у тёти, сестры мамы, размышляя. Однажды в класс Томаса заходит совершенно незнакомый мальчишка:.

«Мальчик стоял, прижав к себе портфель. На нем был черный пиджак, какие носят только старики. Тёмные волосы вились, он был невысокого роста - наверное, ему надо было в один из третьих классов…»

Так в жизни Томаса появляется Пит Зван, еврейский мальчик, родители которого оба погибли в одном из лагерей Восточной Европы, и его двоюродная тринадцатилетняя сестра Бет, у которой погиб отец. Так начинается их дружба.

На мой взгляд, основная цель хорошей книги на тему войны - рассказать о ней так, чтобы читатель понял: война - это ужас, любой худой мир лучше «доброй» войны, которая приносит только страдания и боль. Эта книга рассказывает о состоянии, в котором находятся люди, только что физически выбравшиеся из этого ада и пытающиеся как-то осознать его, понять. Люди эти очень разные, но почти всем очень тяжело. Кто-то пугается, увидев на улице еврейского мальчика (или у себя в гостях, как тётя Томаса), и начинает плести всякую чушь о том, что до войны встречали похожего малыша, который гулял с родителями вдоль канала, а теперь почему-то не гуляет. И его родители тоже. Почему-то. Кто-то, встречая на улице Бет, спрашивает, как здоровье отца, а то что-то его давно не было видно, причем искренне спрашивает, не зная о том, что происходило и в каких масштабах. В квартире, где Зван жил с родителями, теперь живут другие люди, и название этой улицы не принято произносить среди его родных, так как это - часть прежней жизни, которой уже никогда не будет. Мать Бет - голландка, фашисты ее не тронули, но она теперь живёт в своем мире, мире, в котором любимого мужа больше нет, а она - есть. Сможет ли она вернуться в обычную жизнь?

Человеческий разум пытается понять, что произошло и почему, но произошедшее настолько алогично, что разуму очень сложно, он пытается заблокировать болевые точки с целью самосохранения, и люди обходят эти самые важные темы стороной, словно ничего не произошло. Даже родные главных героев романа. Все молчат. А дети постоянно по ходу романа говорят между собой, что взрослые никогда не объясняют то, что действительно нужно объяснить, никогда не разговаривают о том, что действительно важно и нужно им знать, попытаться понять и принять. В результате даже самый важный разговор между героями романа (см. цитату внизу) происходит композиционно уже во второе его половине, когда Бет рассказывает наконец-то Томасу о том, что случилось с ее родными, и задаёт вопрос: почему это произошло?

Дети и взрослые в романе Питера ван Гестела пытаются найти связи между осколками жизни, разбитой войной, ибо только на основе понимания и осознания подключатся какие-то внутренние ресурсы, которые помогают нам, людям, жить дальше, ибо цветок пробивается и через асфальт.

Сам автор говорит о романе так: «У этой истории трагический фон, но сама по себе она не трагическая. Поэтому я и рассказал ее от лица десятилетнего мальчика». Мы не знаем о дальнейшей судьбе героев романа, и можем только надеяться на то, что жизнь возьмёт свое, что постепенно, кирпичик за кирпичиком, придёт понимание жизни и своего места в ней, и надежда на это в книге есть. Всё же они еще дети, которые и влюбляются друг в друга, и дерутся, и копят деньги, чтобы сходить в кино, и дразнятся.

«Лишь бы не было войны».

Книга не для всех. Но книг для всех и не бывает ведь?

-Как-то раз во вторник, - сказала Бет, - папу забрали. Даже не немцы, а двое голландских полицейских. Я была в школе. Как я испугалась, когда увидела, что занавески задернуты! Я побежала наверх, мама сидела в углу полутемной комнаты на полу. Она только мотала головой и не могла говорить. Ты чего смотришь?

- Я смотрю на тебя.

- Не надо. После того вторника я поняла, что такое война. Некоторые до сих пор ни о чем не знают. После войны одна женщина на улице спросила у меня: что с твоим отцом? Я его давно не встречала.

- А почему они его забрали?

- Потому что считали его опасным коммунистом. Потом оказалось, что он к тому же и неопасный еврей. Его депортировали в Польшу - и там его убили, как и дядю Давида с тетей Минни, и всех остальных дядь и теть - папиных двоюродных братьев и сестер, и еще много кого, и никто не говорит, за что, а я хочу знать, за что, ты ведь тоже хочешь? Во время войны бабушка мне сказала: не разговаривай об этом с мамой. Так что мы с мамой никогда не разговаривали о папе после того, как его забрали. Я просыпалась каждую ночь и думала: мама не спит, она лежит одна в большой кровати, мне тоже нельзя спать, это нехорошо, что я сплю.

Бет посмотрела мне в глаза.

- Мама не еврейка, это могло бы спасти папу: евреев, женатых на голландках, они иногда оставляли в покое, правда, не всегда, - немцы делали, что хотели, они уничтожили безумно много людей, безумно много детей и младенцев, причем не исподтишка, а в открытую, им это разрешил их фюрер. Иногда я скучаю по тому времени, потому что я тогда все время думала: папа вернется. Я и теперь часто думаю: папа жив, он вернется, и чуть не задыхаюсь от страха, потому что знаю, что это неправда…

… Осенью сорок первого, - сказала Бет, - в день еврейского праздника Йом-Кипур была облава на евреев, и дядю Давида с тетей Минни забрали, а через неделю их дом разграбили, я это видела, дом на Ден Тексстрат, здесь за углом.

Она посмотрела мне в глаза….

…Их там уничтожили. Мы со Званом после войны время т времени ходили на Центральный вокзал, туда прибывали поезда с востока, иногда из них выходила какая-нибудь худая-худая женщина или худой-худой мужчина, кто-то из встречающихся бросался им на шею со слезами, но сами эти люди никогда не плакали.

Она повернулась ко мне.

- Когда мне исполнится восемнадцать, я перееду в Палестину - там собираются создать еврейское государство; я буду работать в кибуце, буду вместе с теми, кто остался в живых. Все тети и дяди с маминой стороны ведут себя так, будто ничего не произошло. Милая Йос, говорят они маме, у тебя опять порозовели щёки. Ты когда-нибудь видел, чтобы у мамы были розовые щёки?

- Никогда, - сказал я громче, чем было надо.