ФМ. Астрахань. Ю. Селенский "Не расти у дороги".
Флешмоб!Эту книгу папа предлагал мне прочитать с самого детства, но собралась я только когда новое детство было впереди, скоро должен был родиться мой сын. То ли время такое было без времени и памяти, то ли жаркое лето, но остались лишь эпизоды книги да изнуряющий зной шедший тогда ото всюду, и со страниц опаляла чамра и в городе дышать было нечем, +48 в тени.
Но прочитала я её залпом.. Это было неожиданно. Я не писала тогда ни одного слова даже в своём бумажном дневнике, но рассказывала о лете, о реке, о весне и осени как и сейчас - общими словами, безликими на самом деле, подходящими как мне кажется к любому лету, к любой реке, я избегаю писать - Астрахань, не умею. Писатель Селенский умел. И его рыба, мальчишки, жёлтая Волга, каналы и старые дома, зной - наши, мои, я родилась и выросла здесь, в другое время, но они остались прежними. И запах свежей рыбы смешанной с солью, и песок на зубах, когда месяцами дует выматывающий душу ветер, и выжженные степи полыни и глины.
Я читала как ходила по старым разбитым улицам маленького центра города, проводила руками по крошащимся кирпичам домов, заглядывала в тишину больших прохладных подъездов с высокими лестницами, читала ржавые таблички с именами прежних жильцов, останавливалась на очередном небольшом мосту, чтобы смотреть на зелёную воду разных каналов, рек, ериков. У нас их много, мостов - Сапожниковский, Воздвиженский, Красный, Полицейский... пишут, что больше пятидесяти..
и много церквей, старинных домов с вензелями и лепниной, деревянные с солнцем и каменные с причудливыми украшениями, белый Кремль и головокружительная Колокольня.
И ветер.
Первое, что я запомнила с детства из "Не расти у дороги", читала отрывок, это чамра, мне кажется, сейчас так не говорят, но чувствует каждый
"На Крымской башне кремля скрипел флюгер. Давно облупилась побелка на стенах, обветшал деревянный шатёр, срубленный в давние времена. Палящий зной, морозы и древоточцы иструхлявили плахи и кровлю. ....
А ветер дул. Ветер набирал силу.
- Чамра! Чамара зашла, - сказал звонарь и наспех, словно отмахнувшись от мухи, перекрестился. Осенив себя крестным знамением очень небрежно, он истово, со смаком сплюнул по ветру и добавил:
- Дьяволицын ветер! Из века в век. Все ветра сверх земли дуют, сей - из недр земных начало берёт. Тьфу! Аминь!
Огромное пылевое облако окутало город ровно и плотно. Звонарь, сбросив душегрейку, надел на плечо верёвочную лямку, привязанную к языку главного колокола - Кампана", другой ногой покачал дощатую "зыбку", соединённую со средними колоколами, и, перебирая руками верёвочные связи с маленькими колокольцами, как извозчик перебирает вожжи, сказал, обращаясь к Гошке, хмуро и отрешённо:
- ... чамра-то, сама по себе, ежели на русский язык перевесть, значит - рваная шапка. Ан, это не только ветер. Это - суховей, жар, удушье. ... Наказанье божье - вот что означает чамра.."
А другое - это яркий персонаж книги, которого знала и бабушка моя, папина мама, и тётя помнила. Лёва Агама, в книге Агамов. Человек, который пожалел чахлый росток у дороги и помог маленькому Гошке защитить его от проезжающих телег. И когда я пишу о Лёве Агаме, о настоящем и жившем так давно, здесь, и в рассказе о своём городе, мне становится и тяжело, и легко сразу..
"Что за судьба была у этого человека? Его знал буквально весь большой город, и все, от стара до мала, относились к нему с доброй снисходительностью. Кто он? Был ли он душевно больным с детства, или беда пришла позже? Не мне судить и спросить теперь, полвека спустя, не у кого.
Как и большинство людей, обладающих большой физической силой, он был неповоротлив как слон, добродушен и склонен с сонливости. В глазах, дремотных, порой отсутствующих и как бы незрячих, никогда не вспыхивало ни внимания, ни любопытства к окружающему миру. И скорби особой не было, была постоянная покорная печаль.
...Впрочем я могу и ошибаться... Иногда он напевал себе под нос по-армянски, бормотал по-гречески или шептал латынь. Он знал несколько языков и смолоду получил отличное образование. Родители его были не самыми, но очень богатыми людьми в городе...
Вот он идёт рядом со своей чудовищной по нелепости телегой, и лишь теперь представится Гошке, что не такая уж она и нелепая, в ней всё самодельно, но подчинено одному - удобству перевозки музыкальных инструментов. На своей телеге Лёва никогда не возил ничего, кроме роялей, пианино и уцелевших в ту пору клавесинов и фисгармоний. Кажется, ещё он был и настройщиком роялей.
...
С городской живодёрни, находившейся по соседству с собачим бугром, сбежал жеребёнок-стригунок со сломанной ножкой.Судьба свела два совершенно одиноких и никому не нужных существ. У Лёвы была хоть какая-то полуподвальная комнатка, у жеребёнка ничего не было, кроме огромных глаз, умоляющих почти по-человечески о снисхождении. Измученный болью, голодовкой, беспомощностью и страшным предчувствием, этот жеребёнок попытался удрать от человека. Ну, да на трёх ногах далеко не ускачешь. И когда Лёва поднял его, как ребёнка, на руки и понёс к себе в жалкую лачугу, жеребёнок брыкался, жалобно ржал, а потом утих.
Целый год жил человек в одной комнате с жеребёнком, целил и сращивал сломанную ногу, кормил и поил его и - что поделать? - выносил навоз. Лошади, умницы животные, легко поддаются дрессировке и отлично понимают людей. И, наверное, у Лёвы не было лучшего внимательного и молчаливого собеседника."
Лёва рассказывал жеребёнку о судьбах армянского народа и кормил курагой. А ещё он носил необыкновенный наряд с медалями и значками, украшавшими по особому смыслу его с ног до головы.
"А вы знаете... вчера на спине у Лёвы я заметил любопытную штучку. Где-то он раздобыл редчайший из дамских орденов "Орден рабынь добродетели". Его выпустила вдова Фердинанда Второго, и давненько, замечу вам, - в 1666 году. Каково? Вдова-то сильно добродетелями не страдала, но постоянно пеклась о них.
- Бог его знает, этого вашего Лёву, - добродушно ворчал доктор, - то, что она далеко не дурак, это и дуракам ясно. А вот где он берёт все эти обесцененные временем побрякушки, уму непостижимо. Я сам видел, что слева под мышкой у него висит медаль "Герою Плевны"..
Он по-моему не без умысла располагает их на своём иконостасе, Рядом с "Рабынями добродетели" я приметил жетон, который выдавался владельцам частных бардаков после санитарной комиссии."
Много, много было в повести знакомого, даже не событиями и людьми, а запахом, памятью, звоном колоколов, звуком воды, когда бултыхаешься в неё с головой, ослепительным светом лета.
Картинка в книге только одна.
Но это хорошая книга.
Её нет в Интернете, и я вчера немножко была в роли своей мамы - машинстки в далёком прошлом, перепечатывала страницы. А хотелось просто читать. И возвращать себе город, который часто так сложно любить.
