Про школьного Конька-Горбунка

Недавно я читала в дружественном блоге историю о школьных биографиях. И очень согласилась, что конспектировать, выписывать и учить биографии разных знаменитых людей школьникам ужасно скучно, чаще всего. Особенно если впереди и позади другие домашние задания, а писать страницу цифр и сухих слов по литературе - это вообще..

Поэтому сыну я обычно предлагаю "другую биографию". Например, история о Ершове. Звучала не датами жизни, а словами Чуковского.

Когда-то меня очень заинтересовал отрывок, посвящённый Ершову, в книге "От двух до пяти". Чуковский не соглашался с теми критиками, которые не считали Ершова полноправным автором Конька. И прекрасно аргументировал позицию в своей книге. Как всегда живо, красочно и ярко. Его отсылки к народности в языке Ершова как бриллиантовой находке, очень откликнулись во время чтения. Я всегда любила Конька-Горбунка, до сих пор первые страницы знаю наизусть, и, конечно, созвучные и поэтичные параллели Чуковского, связывающие детское и народное, я чувствовала даже больше, чем понимала.

Вот об этом я и рассказала сыну, прочитала некоторые абзацы в книге, продиктовала основные моменты и, конечно, не обошлось без совместного чтения наизусть и по книге. Не по возрасту?.. Но если уж девятилетним задают переписывать про родился, учился, женился, работал и умер. То уж Чуковский точно придётся лучше к душе и слову. А потом можно и мультфильм посмотреть.

А послушайте как сказку читает Олег Табаков! Очень люблю эту радиопостановку

Книгу я выбирала в своё время для сына особенно. Моя детская была долгожданной, но очень странной. Досталась от родственницы, которая французских студентов русскому языку учила. Сноски на французском соседствуют с картинками из слов, вообще у Белорусца, например, мне это нравится. Но в детстве Конёк такой меня не устраивал, хоть и зачитала я книжку до дыр. Поэтому для сына я выбрала того, о котором мечтала, Кокорина. Его открытки с Коньком-Горбунком заменяли мне книжные иллюстрации, и, конечно, в книге они смотрятся бесподобно.
Сейчас такой книги уже в наличии нет.

Есть замечательный Кочергин, например. В бюджетном варианте у Акварели.
Есть дорогая книга с иллюстрациями Г.А.В. Траугот у Вита-Новы, есть Конёк Игоря Олейникова, он очень интересно рассказывал о своей работе на нашей прошлогодней книжной выставке.

Но мне ближе всех по детской памяти Кокорин.

Ниже скопирую отрывок из книги Чуковского, посвящённый Ершову.
***
ІI. УЧИТЬСЯ У НАРОДА. - УЧИТЬСЯ У ДЕТЕЙ

Удивительная история случилась в России с одним молодым человеком. Он приехал в столицу учиться и неожиданно для себя, без натуги создал гениальную книгу, бессмертное творение русской словесности, которое живет уже больше ста лет и, несомненно, проживет еще столько же. Девятнадцатилетний, круглощекий, безусый юнец, только что со школьной скамьи, - как изумился бы он, если бы кто-нибудь тогда, в 1834 году, предсказал ему великую судьбу его полудетского опыта! Громко засмеялись бы тогдашние критики, если бы кто заикнулся о том, что эта бедная рукопись угловатого провинциального юноши есть классическое произведение русской поэзии, которое и тогда будет волновать миллионы сердец, когда навеки засыплются библиотечной пылью многошумные книги знаменитейших Кукольников, Бенедиктовых, Гречей, Сенковских и прочих кумиров тогдашней читающей публики. Звали юношу Петр Ершов, а его книга была "Конек-горбунок". В литературной биографии Ершова меня всегда поражали две странности. И первая странность такая. Почему, после того как он незрелым юнцом написал свою знаменитую книгу, он до конца дней уже не мог написать ничего, что по литературному качеству могло бы хоть в какой-нибудь мере сравниться с его юношеским, ранним шедевром? Жил он долго, и у него хватило бы времени сочинить хоть десять таких же замечательных книг, а он сразу после "Конька-горбунка" утратил всю силу своего дарования. Не то чтобы он бросил перо - он продолжал писать, и порою с большими претензиями, но у него почти всегда получались дюжинные, эпигонские вещи, лишенные каких бы то ни было ярко выраженных, индивидуальных особенностей. Вскоре после "Конька-горбунка" были написаны им: напыщенная поэма "Сибирский казак", в духе мистических баллад реакционной романтики, либретто для оперы "Страшный меч", драматический анекдот "Суворов и станционный смотритель" и т.д. Его биограф так и пишет об этой полосе его жизни: "Он мечется, берясь за самые разнохарактерные литературные работы... пытает свои силы в драматургии, пишет либретто для опер"*. И все это было, пожалуй, неплохо, но, повторяю, не шло ни в какое сравнение с "Коньком-горбунком".
______________
* В.Утков, П.П.Ершов. Вступительная статья к "Коньку-горбунку" и другим стихотворениям Ершова в малой серии "Библиотеки поэта", Л. 1951.


Часто случалось читать, будто эта творческая трагедия Ершова произошла оттого, что он вскоре после "Конька-горбунка" уехал к себе в Сибирь, сделался инспектором, а позднее директором тобольской гимназии и с головою был втянут в тину захолустной чиновничьей пошлости. Это, конечно, вздор. Мало ли было чиновников среди замечательных русских писателей: и Крылов, и Даль, и Гончаров, и Щедрин, - но из-за этого они не утратили своих дарований тотчас же после первого литературного опыта. Еще более разительной кажется мне вторая странность биографии Ершова. Почему, создавая свою детскую книгу, которая является, так сказать, хлебом насущным для всех пятилетних, шестилетних, семилетних детей, он ни разу не догадался, что это детская книга? И никто из окружавших его тоже не догадался об этом. Барон Брамбеус напечатал первую часть его книги в "Библиотеке для чтения", издававшейся исключительно для взрослых читателей. И критики мерили ее только такими мерилами, которыми измеряются книги для взрослых. А если бы Ершов вздумал сунуться со своим "Коньком-горбунком" в журнал для детей, оттуда вытолкали бы его "Горбунка", как мужика-деревенщину, затесавшегося на губернаторский бал. За всю свою долгую жизнь он почти никогда уже не возвращался к "простонародному", крестьянскому стилю, которым написан "Конек-горбунок", а пытался культивировать стиль тогдашней высокой поэзии, сочиняя послания, эклоги в духе Жуковского и даже вычурные стихотворения в бенедиктовском духе, хотя и был в этой области неудачлив и даже безличен, то есть похож на всякого другого из тогдашних середняцких писателей. И тут, мне сдается, разгадка первой странности его биографии. Мастер русского народного стиля, которым он владел в совершенстве, он тотчас после "Конька-горбунка" отрекся от этого стиля, пренебрег им и ни разу не сделал попытки вернуться к нему в своем творчестве (если не считать "Русской песни", написанной им вскоре после "Конька-горбунка", и еще двух-трех произведений такого же рода, проявлявших тенденцию к модному в те времена стилизаторству). Его биограф очень верно указывает: "Там, где искрой вдохновения Ершову служит народное творчество, где он остается верным своему светлому таланту сказочника и поэта, там он находит и нужные краски, и выразительную красоту языка, и естественность хода событий, и задушевность, которые всегда получают отклик в сердце читателя. Но как только он становится на ходули романтизма или переходит на чуждую его поэтическому таланту почву бытописательства и религиозного мистицизма, силы изменяют ему"*.
______________
* В.Утков, Вступительная статья к "Сочинениям", П.П.Ершова, Омск, 1950, стр. 27.

Отсюда все его неудачи и немощи: он оторвался от своей почвы, от народа, который дал его творчеству такие могучие соки, - от народной речи, народного юмора, народного мировоззрения, народной эстетики. И тут, как мне кажется, ключ ко второй особенности его трагической биографии. При Николае I "Конёк-горбунок" был долго под цензурным запретом. А потом мало-помалу стал печататься как лубочная книга для низового читателя. Ею бойко торговали офени в деревнях и на ярмарках - наравне с ситцами, сонниками, иконами, пряниками. Однако прошло лет тридцать, и она вошла в литературу опять, но уже в качестве книги для маленьких. Маленькие отвоевали ее у больших и навсегда завладели ею, как драгоценной добычей, и тут только большим удалось разглядеть, что для детей это в самом деле хорошая пища - вкусная, питательная, сытная, способствующая их духовному росту. К тому времени в нашей стране произошли огромные социальные сдвиги. Русская педагогика стала служить разночинцу, которому не могла не прийтись по душе демократическая идея и простонародная форма ершовского "плебейского" эпоса. Отвоевав эту книгу у взрослых, дети передали ее по наследству своим внукам и правнукам, и правнукам правнуков, и нельзя представить себе такое поколение русских детей, которое могло бы обойтись без нее. Тут великий урок для всех нас. В этой поучительной судьбе "Горбунка" был явно для всех поставлен знак равенства между детьми и народом. Детское и народное оказались синонимами.

К. И. Чуковский
От двух до пяти