ЛАСТОЧКИ ЭЙРИН ЛИЛЛЬ

RTO предложили написать рассказы по их новым наборам для вышивки. Наборы созданы по мотивам артов Анны Спешиловой, а конкурс носит название «Истории, принесенные ветром». (Для иллюстрации исходная работа художника и собственно вышивка).

Ветер принёс мне историю ласточек Эйрин Лилль.

ЛАСТОЧКИ ЭЙРИН ЛИЛЛЬ

Над заросшим запущенным садом, над проваленной крышей мрачного заброшенного особняка быстро-быстро мелькала пара ласточек, порой опускаясь чуть ниже к земле, к запрокинутому бледному лицу Эйрин. Иногда, пролетая на уровне верхнего этажа, птичья пара отражалась в блескучих осколках кое-где сохранившегося в окнах стекла, дробилась в нём, становясь на долю мгновения неудержимым облаком стремительно трепещущих крыл.
Эйрин усилием воли заставила себя оторвать взгляд от безоблачной небесной синевы, от счастливых в своей свободе птиц и вернуться к насущным делам, назойливо маячившим у покосившейся калитки в образе немолодого унылого приказчика.
- Значится, вот, госпожа. Эту вот самую земельку господин последней и прикупил, чтобы дом городской поднять, для престижу. Со всеми постройками и отдали ему, значится. Их, понятно, под снос хотел, а местечко, сами видите, неплохое. Почти центр города, земля тут недешёвая, вы её запросто продадите, уже сейчас, даже с руиной этой.
Эйрин молча подобрала юбки чёрного вдовьего платья и решительно зашагала к провалу входа. Приказчик, промедлив несколько секунд, обречённо потащился следом.
На пыльных досках пола косыми заплатами лежали полосы света. По первому этажу протянулась кажущаяся бесконечной анфилада комнат - проёмы окон от пола до потолка, лохмотья бирюзовых и розовых выцветших обоев, высоченные потолки со смутными паутинными тенями. Лестница натужно скрипела, но опасений в своей благонадёжности не вызывала. Этажи, перекрестья сумрачных коридоров, смутные шорохи заброшенного жилья, перекрываемые дробным стуком респектабельных каблучков, последний лестничный пролёт, крашеная белым облупившаясь дверь, шаг на крохотный балкончик под самой крышей. В лицо, разметав волосы, ударил порыв ветра, несущий пьянящий аромат весны, качающий, как на волнах, пару ликующих ласточек.
…на рассвете дня своей свадьбы закутанная в дряхлый клетчатый плед Эйрин сидела, привалившись спиной к корявому яблоневому стволу, глядела на ласточкино гнездо под крышей их скромного домика и старалась не думать о том, что маменька, в общем-то, просто-напросто выгодно её продала. Маменькой ей еще восемь лет назад было велено звать сухопарую желчную мачеху, въехавшую в крохотный дом давно и основательно обедневшего (но титул, титул!) дворянчика - с двумя балованными дочурками от первого брака («ах, мезальянс! он (шёпотом) был лавочник (сокрушённый протяжный вздох)»), злобно шипящей породистой кошкой и грудой пахнущих розовой водой и нафталином сундуков. В доме появилась прижимистая хозяйка, и закончились радость и уют, значительно иссякшие еще с момента смерти родной матери Эйрин, а сама Эйрин постепенно стала чем-то вроде бесплатной прислуги. Прошлой весной девушке сравнялось шестнадцать, и почти сразу было объявлено, что дармоедку пора сбывать со двора. Отец смолчал, он вообще теперь молчал почти всегда, однако дело застопорилось - на бесприданницу, пусть и красивую, в их захолустье женихов не находилось. Эйрин считала это везением и старалась попадаться на глаза «маменьке» как можно реже: шила у себя или пряталась в саду с книгой, то читая, то наблюдая за ласточками, год за годом живущими под стрехой. Птичья свобода бередила что-то несбыточно горькое в девичьей душе.
Впрочем, любому везению рано или поздно приходит конец, и однажды после мессы девушка глянулась проезжему дельцу. Свадьбу сладили быстро, и муж умчал Эйрин прочь от своего сада и ласточек, немного на зависть названым сёстрам, но больше на радость - уж у них-то приданое было, уж их-то мать не неволила идти за старика, а без тихо маячившей позади хорошенькой, как цветок, Эйрин шансы привлечь мужское внимание существенно росли.
Брак Эйрин продлился двенадцать лет. Вильям оказался прогрессивным и умным человеком (и не таким уж стариком: на момент свадьбы ему и было-то сорок семь, впрочем, почти двадцать лет разницы это, конечно, почти пропасть), юная жена его забавляла, и он не был против того, что она вечно пропадает в огромной библиотеке, до книг он и сам был охоч. Муж пристрастил её к шахматам, обучил языкам и даже поощрял интерес Эйрин к делам. Эйрин чувствовала бы себя почти счастливой, но угнетала пустота: реального дела, точки приложения сил и стремлений у неё так и не стало, а для доброго, но вечно занятого мужа, она осталась развлечением: не полноценным деловым партнёром и тем более не другом. Ситуацию мог бы скрасить ребенок, но детей у супругов не случилось. Жизнь, впрочем, текла привычно и без потрясений, пока простуда, подхваченная Вильямом в верфи, не переросла в нескончаемый - а там и кровавый - кашель. На изломе своей тридцатой зимы Эйрин осталась одна. Срок траура ещё не миновал, когда на состоятельную вдовушку положили глаз несколько в разной степени завидных женихов, неприятно, впрочем, удивлённых стремлением и умением молодой женщины самостоятельно вести дела. Вскоре претенденты осознали, что в любом случае получат от ворот поворот, фирма «Лилль и компаньоны» продолжала процветать, но пустота в душе Эйрин лишь выросла, грозя захлестнуть и поглотить.
Стоя сейчас на балконе (приказчик протяжно вздыхал и переминался с ноги на ногу где-то в пустоте мансарды) над дремлющим садом, Эйрин словно бы перенеслась в места своей юности, в тоскливое прошлое, где не имела ни права голоса, ни права выбора, ни возможности заработать себе на жизнь. Всё, что она обрела, всё, что сумела удержать, всё, чему научилась, она получила лишь потому, что:
- Мне повезло, - сказала она ветру и протянула к ласточкам руку ладонью вверх. Те, привлечённые жестом, спустились ниже, доверчиво запорхали над тонкими пальцами. - Мне повезло, - повторила Эйрин, перекрывая ветер (клерк внутри навострил уши, но ничего не понял и продолжил колупать ногтем облезающую от бессовестно протекающей крыши штукатурку), - надо, чтобы другим девушкам повезло больше, чтобы у них была возможность самим определять свою судьбу, чтобы они могли выбирать дело по душе и стали свободны.
- Я, - заявила она приказчику, - вложу в это здание деньги, отремонтирую его и открою здесь школу для девочек. Бесплатный пансион для тех, кто тянется к знаниям. Мир меняется, мистер Ривз, женщинам теперь тоже необходимо системное образование.
Клерк (дома две упрямые дочери!) скептически приподнял бровь, но спорить не стал.
Через два года пансион мистрис Лилль распахнул свои двери. Через семь заслужил нерушимую репутацию. Через двадцать его выпускницы - мир действительно менялся, точнее, его успешно меняли, вытягивая техническим и всяким прочим прогрессом из замшелой вековой косности, - не только легко получали стандартные дамские места гувернанток и экономок, но и стали первыми девушками, поступившими в университет. Через тридцать пять промелькнувших в одночасье лет любой и каждый узнавал эмблему престижнейшей женской школы, раз и навсегда избранную Эйрин Лилль как символ даруемой просвещением свободы, - пару ласточек, парящих над изящной девичьей ладонью.