Когда сына не стало, я начала мерзнуть, и до сих пор не могу согреться.

История одной мамы, которая не просто переживает горе, а делает что-то для того, чтобы другие мамы не повторили ее судьбу. И мы все (кто есть в фейсбуке и других соцсетях) можем помочь ее организации "Бути поруч" (Быть рядом укр.). Помочь репостами, лайками, связями и советами.

Она с мужем и двумя детьми на руках бежала из охваченного войной Луганска, искала и жильё и себя. Безвыходность, разочарование, неприятие - это то, с чем ей пришлось столкнуться. Но главная потеря была впереди. Хотя Ира не любит это слово, говорит, что потерять можно кошелек или ключи, но не человека.

Я не решалась на этот разговор полгода. Считала, что не имею права спрашивать, лезть, бередить и напоминать. Хотя до сих пор в мельчайших деталях помню все, что происходило в те дни. По правде говоря, часто я была немым свидетелем. Только родив своего младшего сына, даже на тысячную долю не могла представить, через какую боль приходится каждый день проходить Ире.

Но молчать об этом человеке невозможно. Она смогла не только остаться в трезвом рассудке, не озлобиться и сохранить семью, но и каждый день делает очень много для других людей, для тех, кому нужна помощь. Для тех у кого есть пусть даже мизерный, но шанс.

Вместе с подругой Ира создала общественную организацию "Бути поруч" и добивается свободного доступа родителей в реанимации. Прочитайте и обнимите своих малышей.

Последний день моего лета

То, что случилось, было результатом за два года накопленного: стресса, переживаний, неуверенности, нестабильности. Всё это наслаивалось, откладывалось и разрушало. У нас с мужем был момент, когда мы очень часто ссорились и дошли до того, что я стала инициатором развода. При том, что у нас ничего нет и ехать некуда, нет финансовой стабильности, но доходило до этого. Очень хотелось отдохнуть, развеяться, свозить на море детей. Мы планировали отпуск, потому что летом не могли себе этого позволить.

В понедельник 31 августа муж пришел с работы, а у меня появился заказ - нужно было сшить куклу. Я попросила его вместе поехать в город докупить недостающие материалы. Но перед этим нужно было быстро убрать и приготовить ужин, потому что целый день не было света, и я ничего не могла сделать. Антон сначала погулял с детьми на улице, потом они вернулись домой, муж забрал детей в спальню, чтоб я могла закончить домашние дела.

Было жарко. В той комнате два окна, и почему-то открыто именно то, которое возле кровати. Все, что случилось потом, заняло буквально несколько секунд. Сын был на полу, дочке понадобилась секунда внимания, за это время малыш залез на кровать, с кровати - на подоконник, сел спиной к окну. А дальше все как в замедленной съемке - ребенок улыбается, облокачивается на москитную сетку, она не выдерживает, и он падает. Я услышала только душераздирающий крик. Вспылила, бросила тряпку с криком: "Да что там такое, вы что, не можете пять минут вместе посидеть". И я не успела даже дойти до спальни, как поняла, что Елисей выпал из окна.

Я выбежала на улицу в чем была, босиком, увидела, что он лежит на земле, а нем москитная сетка, я ее сорвала, взяла на руки, увидела на голове большую вмятину. Удар пришелся на голову. Больше ничего: ни переломов, ни разрывов внутренних органов. Он упал и ударился головой о бордюр. Я его схватила, что-то кричала, очень плохо помню, что было в тот момент.

У меня на руках сын сделал глубокий вдох, отчетливо было слышно и чувствовалось, как душа вернулась в тело. За что я потом себя еще очень сильно ругала. Только потом поняла, насколько была эгоистична в своей любви к нему. Я буквально заставила его вернуться. Человек, когда получает травму, или находится в шоковом состоянии, отключается, чтоб не чувствовать боли. Во время травмы, бывает, людей даже специально вводят в кому, чтобы они не умерли от шока. Но тогда я, конечно, не думала об этом.

Пока мы ехали через весь Киев по пробкам в скорой, я все время молилась, просила. Единственное, что увидела за время пути - одна слезинка и шевеление рукой. Мы доехали до больницы, сына забрали в реанимацию, постоянно бегали врачи, в итоге, его удалось стабилизировать.

Когда зашла в реанимацию, меня одолел страх. Не страх за ребенка, а шок перед этим местом. Много техники, аппаратуры, все это пищит, звучит, что-то светится... Заставляет собраться. Зашла врач, подняла одеяло, я увидела его руку и услышала ее слова: "У вас есть пять минут, можете подержать за ручку". Что такое пять минут? Это часть тебя, а тебе говорят, у тебя есть всего пять минут. Но тогда, в тот момент, я благодарила Бога за мгновения.

В реанимации лекарства назначают только на сегодня. Врачи приходят, смотрят на анализы и назначают медикаменты. Я видела, что они и не надеялись, что он и сутки протянет. Прошли сутки, вторые, третьи, самые критичные, мы их пережили. Нам привезли тромбоконцентрат, он помог. Список лекарств с каждым днем увеличивался, и мне это давало надежду. Врачи сами были поражены, что у нас есть еще, еще один день. Нам очень помогли люди. В Фейсбуке мы рассказали вкратце, что случилось, так как на лечение требовались огромные деньги, у нас столько не было. Огромное количество людей откликнулось, спасибо им огромное. Тех средств, что нам присылали люди, хватило на все лечение.

Дня через три-четыре заболела грудь и я вспомнила, что я его кормлю грудью, что у меня есть молоко. Я пришла к врачам, говорю: "У меня есть молоко". Они говорят: "Перевязывайте!" Я говорю, нет, вы не поняли, я хочу давать своему ребенку молоко. А к тому времени они перепробовали уже целую кучу всяких смесей, но они не усваивались. В итоге я добилась, чтоб сыну начали давать грудное молоко, и на его фоне он начал усваивать смеси.

Мне предлагали ездить домой, предлагали палаты в разных отделениях. Я выбрала для себя, что буду с ним рядом, в реанимации или под дверью. Если бы они даже специально вытащили диваны оттуда, я бы спала на полу. Не у каждого человека есть такая сила. Кому-то легче быть дома, спать в кровати и, например, молиться, проводить время с семьёй . Вкладывать душу в то, во что веришь, на что рассчитываешь. Мне было спокойнее и удобнее быть там, ближе к ребёнку, в любых условиях. Хоть на подоконнике спать. Я взяла их измором. Это моя жизненная позиция - отстаивать свою точку зрения.

Со временем ко мне привыкли врачи, я спрашивала, чем могу помочь, и мне уже разрешали памперс даже ему менять, хотя ситуация была сложная - его нельзя было шевелить. Стала замечать, что начинали появляться пролежни, разрешили его массировать, обтирать салфетками, умывать, натирать маслом, обрезать ногти. Я могла к нему прикасаться, что-то делать, разговаривать с ним - это приносило мне максимум удовольствия.

Я ему и пела, и говорила, и обещала. С самого начала мы видели по пульсу, как он реагирует. Я чувствовала, когда он "не здесь". Его нет - что бы я ни говорила, что бы ни делала, какую бы свистопляску ни устраивала - у него был абсолютно ровный пульс. А бывало, когда просто подходишь и слышно, что он здесь. Алена Тихонова (подруга) на тот момент уже практиковала кранио-сакральную терапию, врачи разрешили работать с ним и со мной. Рядом с сыном, и во время этих практик, мне было очень жарко , на меня как будто шубу надели (лился огненный дождь). Все изменилось, когда его не стало. Мне стало очень-очень холодно и я до сих пор не могу согреться.

Жить дальше

С самого начала все врачи говорили: "В вашем случае поможет только чудо. Молитесь". И мы этому чуду молились. И впоследствии я очень сильно обратилась к вере. Я очень хорошо помню, как я пришла, это был второй день. Я стояла посреди храма на коленях и плакала. Когда ты понимаешь, что тебе помочь никто не может, ты только на Него надеешься.

На моем жизненном пути этот храм стал маяком. Когда сына уже не стало, я пришла к батюшке взять благословение на кремацию, но его не было. Поскольку мы переселенцы, это наше клеймо, думали о кремации. Я не знаю, где я буду завтра, а мой ребенок где-то будет лежать, а я уеду, не смогу его навещать... Мне вообще было очень тяжело осознать, что он будет лежать на кладбище. Это было почему-то очень болезненно, хотя я уже все понимала. Но с этим я смириться не могла.

Батюшка из этого храма не дал разрешения на кремацию, но благословил нас похоронить малыша на монастырском кладбище. Для меня это стало таким облегчением,камень с души упал. Я понимала, что мне нужно сейчас организовать похороны, попрощаться с ребенком, я его больше не увижу, больше ничего не могу сделать, ситуация мне не подвластна... Но мне было так легко, я даже не могу описать этого. Меня это окрылило. Я вышла, и такое солнце яркое светило, такое небо нежное, голубое. Я поняла, что голодна. Четыре недели я почти ничего не ела, и вдруг поняла, что хочу есть.

Потом я попросилась в закрытую группу, где общаются мамы, похоронившие своих детей или чьи дети не родились. То есть, у которых потеря, хотя я не люблю это слово, это не кошелек или ключи, которые потерял и можно об этом не думать или искать чтоб найти. Умершего человека найти невозможно. Одна девушка писала, что ей нужна поддержка группы. Она после похорон не была на кладбище восемь лет. Не могла. И если раньше я бы, скорее всего, её осудила, до материнства, или уже будучи мамой, "как это так, к своему собственному ребенку"... То сейчас я это понимаю. Это очень больно.

Мы с Антоном долго не могли разговаривать о случившемся, но нам повезло, что с нами рядом был человек, который нас сопровождал во всем, она была всегда с нами, она беседовала и с Антоном, со мной, и потом она помогла донести мои внутренние переживания и ожидания, и страхи, Антону, а его - мне.

Я помню очень хорошо, когда мы ехали в морг, она Антону сказала: "Ира может быть в таком состоянии, стеклянном, никого не слышать, не видеть". И то, что у вас есть второй ребенок, третий, десятый, свой, чужой - вообще не трогает в тот момент. Теперь главное - ее укутать и просто дать ей в этом побыть. Она это сказала, он понял и принял. И поддерживал, и до сих пор поддерживает. Я помню, когда сына забрали в реанимацию, в первые минуты, часы, я стою и знаю, что голова ищет виноватого, но сердцем я прощаю. Поворачиваюсь и говорю ему, искренне: "Я тебя не виню, я виню себя. Нам нужно держаться вместе."

Виню за то, что мне важно было в тот момент помыть эти полы, потому что мы с ним часто ругались.Мне подруга сказала : " Ира, тебя Бог пожалел". Трудно в это верить и воспринимать. Но только вера в то, что мой малыш рядом с Богом, не даёт сойти мне с ума.

Мне кажется, самая главная защита - растить ребенка в любви. Только как не переборщить - не понятно. Когда ты беременеешь, ты переживаешь за то, чтоб с ребенком все было в порядке. Потом он рождается, ты постоянно смотришь, чтобы он дышал, чтобы ничего не случилось. Потом он начинает ходить и начинаешь убирать с его пути все опасные предметы, закрываешь углы, подставляешь подушки. Потом ты закрываешь самые опасные ящики, ножи убираешь выше и выше. Потом он начинает лазить по деревьям, и ты молишься, чтобы он не разбил голову или не сломал руку. Потом он начинает ездить на велосипеде, ходить на свидания... Потом не приходит домой, и ты все время живешь в стрессе и не понимаешь, как можно его защитить. Можно просто его любить. Я иногда думаю, может быть, я чересчур сильно любила сына.



Ошо говорил, что ребенок - это не твоя собственность, это твой гость. Тебе нужно его накормить, обогреть, вырастить и отпустить. С этим сложно спорить.

Открытые реанимации (#пуститевреанимацию)

Работа в реанимации - это очень большой стресс, особенно если есть свои дети. Тяжело полностью отстраниться от этого. Мне кажется, материнское сердце все равно каждый раз сжимается. Ты понимаешь, что это чей-то ребенок, и твой может когда-то оказаться здесь же.

Пока сын был в коме, я рассказывала ему о том, сколько прекрасного есть в этом мире - рассветы, закаты, любовь, дружба, семья, дельфины, искусство, музыка. Музыка! Я загорелась идей привезти живую музыку в реанимацию. Ее одобрила начмед Седьмой больницы Попова Людмила Васильевна.

Концерт живой музыки в детской реанимации около часа. Это было не только для моего ребёнка, но и для других, у кого нет возможности сейчас наслаждаться прекрасным, а только чувствовать боль. И, естественно, невольными слушателями был и медперсонал отделения. И в глазах у всех была легкая грусть и радость. Ведь работая посуточно, имея невысокую зарплату, семью и личные дела, не каждый и не всегда может позволить себе сходить на концерт. А напряжение от работы и усталости, от той ответственности, которая лежит на плечах у медиков - огромное.

На следующее утро сердце Елисейчика остановилось.

После было столько боли, что и Вселенную не объять. Идея создания инициативы открытых реанимаций приходила в голову ещё в больнице. И стала спасением после. Оказывается, эта тема актуальна как минимум для каждого десятого, а то и пятого. По статистике в Украине каждый 10 ребёнок рождается недоношенным. А это прямая дорога в отделение реанимации. Вопиющая несправедливость - разделять самых близких и нуждающихся друг в друге людей. Практически сразу после создания организации "Бути поруч" мы искали способ помочь другим родителям быть рядом и подарить своим детям не только своё внимание и присутствие.

Тогда и возник проект как проект "Тихий концерт". Павел Сильковский, врач анастезиолог в Ровненской детской больнице, помог нам осуществить задуманное. Это был второй концерт в детской реанимации. Сейчас ещё две больницы в Одессе и Сумах ждут "Тихих концертов".

В планах сделать доступным не только музыкальную терапию в реанимациях, но и кукольные спектакли, показ сказок, анимация/клоуны. Но главное - чтоб это были профессионалы, чтоб не напугать и без того напуганных детей. Чтоб это было разумно возрастных рамок и потребностей детей.Главная наша задача - подружить врачей и родителей, сделать их одной командой, а не стравливать между собой. Ведь цель одна - помочь ребёнку выздороветь (или обезболить неизлечимое) и вернуться домой к родителям. Так почему родители не могут быть рядом уже в больнице? Зачем оттягивать этот момент? И дети, и родители имеют право быть вместе до последнего мгновения.