Великая сила любви. Н.Сухинина (часть 10, последняя)

Начало здесь: часть 1, часть 2, часть 3, часть 4, часть 5, часть 6, часть 7, часть 8, часть 9.

***

10. От жизни не защитишь

«У него слово с делом не расходится», - так говорят о человеке порядочном и достойном. Живя в мире девальвации слов и поступков, мы редко встречаем таких людей. Мне повезло, я встретила Тамару Минаеву.

Не бывает по-другому. Всегда история знакомства мужчины и женщины необычна, полна таинственных совпадений, мистики. Потом, когда свито семейное гнездо, так охотно и так часто об этом вспоминается. А помнишь? Помню...

- Расскажите, - прошу я Тамару Николаевну. Муж Вячеслав Петрович на работе, и мы можем говорить долго, не торопясь.

- Это была удивительная история, - начинает Тамара.

Конечно, удивительная. А вместе с тем житейская, в коей события хоть и выделывали цирковые коленца, но укладывались в конце концов в привычный сценарий.

Худенькая девушка, талия-осинка, шла по почти пустому вестибюлю в метро.

- Я помню, это была станция «Маяковская».

Навстречу молоденький, бравый офицер, в форме с иголочки, с таким же бравым, с иголочки другом. Они поравнялись, он сказал другу: - Я пойду за ней.

- И пошел. А девушка испугалась. Приехал в Москву учиться из провинции, она повторяла в уме, как таблицу умножения, инструктаж бывалых путешественников в столицу: держи сумку. Там так: подойдут - вырвут. Держи сумку. А в сумке-то три рубля. А это пообедать два раза, проехать четыре раза, а еще - мороженое. Девушка рванулась из вестибюля метро, нога подвернулась, и тонкий каблучок ее изящной туфельки переломился. Она закусила губу, чтобы не расплакаться. Но все равно, расплакалась... Он утешал, он умолял: - Тут рядом, я провожу, я знаю, где мастерская, тут рядом...

Она пошла за ним, прижав к себе сумку (там так). А пока сапожник прилаживал каблук, она шепнула ему тихо, чтобы бравый с иголочки, не услышал: - Дяденька, помогите мне, этот человек хочет отнять у меня три рубля.

Суровый сапожник сурово глянул на читающего газету юношу, потом удивленно на тоненькую, заплаканную посетительницу: - Не похоже, - пробасил, - не похоже.

Но она от него убежала! Вышла из мастерской, спасибо, спасибо, а сама прыг в подоспевший троллейбус, только ее и видели. Три рубля на дороге не валяются.

Два месяца прошло. Забылся преследователь. В загородной электричке возвращалась она с дачи подруги, подзагоревшая, отдохнувшая. Вошла, пробежала глазами по скамейкам, есть ли где свободная. Есть. Села. Облегченно вздохнула, полезла в сумку за журналом.

- Теперь вы от меня не убежите...

Глаза «преследователя» смотрели на нее с восхищением. «Не убежит», - пронеслось в голове.

- Не убежала. Слава вскоре предложил расписаться. Я замуж так рано не собиралась, хотелось встать на ноги, ведь я в Москву приехала не от хорошей жизни, мама второй раз вышла замуж, отношения с отчимом не складывались. Но Слава слушать не хотел. «Ты моя судьба, я тебя не отпущу.» Человек предполагает, Бог располагает. Всегда так было. Они жили скромно, в коммуналке, по-студенчески беззаботно, но с сухим вином «Ркацители» отмечали успешно сдаваемые зачеты, с рюкзаками уходили в отпуск, читали по очереди нашумевшие бестселлеры, стояли в очередях на художественные выставки. Радовались друг другу и с нетерпением ждали ребенка.

Но шло время, ожидание затягивалось. Тамара после института работал психологом. В работу окунулась с головой, но мысли о будущем ребенке не только не покидали, они присутствовали всегда, они были причиной бессонных ночей, скрытых слез и затяжного уныния. Слава не заводил разговоров на больную тему, но она не маленькая, понимала, что и он давно уже готов принять на себя отцовское бремя. Ей приходилось разговаривать с женщинами, во главу угла поставившими карьеру. Да, они могли иметь детей, но хотели добиться положения в обществе, горшки и кастрюли их не вдохновляли, и если уж случилось им родить, то помеху эту устраняли няньками, выписанными из деревень родителями, ясельной пятидневкой. Тамаре завидовали - свободная, не связанная по рукам. А она их не понимала. Как может быть помехой крошечный комочек, кровиночка? Если по работе приходилось посещать детский дом, приезжала больная. Детские, переполненные ожиданием глаза преследовали ее, казенный быт детишек ее пугал. Она все глубже вникала в проблему брошенных детей, но сердце ее все определеннее и определеннее настраивалось на простую мысль: не говори, сделай. Говорить-то мы все мастера, давать советы и консультировать - делай так- все могут. Вот она и подковалась отлично. Владеет статистикой, знает психологические особенности семей, в которых есть усыновленные дети. Но особенно царапала сердце судьба детишек усыновленных, но не прижившихся в новой семье.

Она знала женщину, которую в детстве усыновляли семь раз. Пожив в доме, она успевала раздразнить своим «неординарным» характером новоиспеченных папу и маму, и они приводили девочку обратно в детдом - не прижилась. Девочка стала мстить. Оказываясь в очередной раз в новых хоромах, она ломала игрушки, говорила поганые слова, не хотела слушаться. Нервы «родителей», надеявшихся на ангельского, ласкового, благодарного ребенка, быстро зашкаливались на отметке «предел». Семь раз. Семь раз ее брали за руку и уводили из детдома. Семь раз приводили обратно. Сейчас она в возрасте. Ее зовут мужиком в юбке. Резкая, неженственная, с настороженным взглядом и прокуренным голосом, она не смогла иметь семью, не было с детского опыта доброты, был опыт злобы. Горькая чаша детской неприкаянности в этом мире. Тамара видит эти судьбы, знает этих людей. Порыв усыновить ребенка она пресекает в себе размышлениями о том, чем это чревато. Размышления пресекает порывом...

Семинар по проблемам женской эмансипации в гостинице «Измайлово». Тамара поднимается в лифте в зал заседаний. На одном из этажей входит немолодая черноглазая женщина. В тесноте встает против Тамары: - Бессовестная, ребенок ждет ее, а она не идет, он домой просится, а ей все некогда.

Тамара в ужасе смотрела на женщину, а та в выражениях не стеснялась: - Иди к своему ребенку! Нечего тебе здесь делать. Мальчик ждет, а она...

Тамара шагнула вслед за женщиной из лифта: - Что вы говорите?! Какой ребенок? У меня нет детей...

- Есть. Ждет тебя. Иди... - И женщина назвала адрес одной из московских детских больниц.

Когда она пришла по адресу и увидела мальчика, напророченного ей незнакомкой, она вздрогнула и чуть не лишилась чувств. Мальчик был как две капли похож на нее. Трехлетняя кроха с Тамариными, слегка раскосыми глазами. Уже два раза мальчик успел испытать себя в роли приемного сына. Оба раза неудачно. Слабое здоровье, плохая наследственность - и его возвращали обратно в казенную палату , и больничные няньки кляли по-черному с жиру бесившихся сволочей, для которых дети - игрушки. Мальчика звали Максим.

- Не пойду, - сказал Максим и вцепился слабенькими пальчиками в спину кровати.

Она попыталась обнять его, но под фланелевой пижамкой ощутила напрягшееся враждебное плечико.

- Не пойду...

Она отступилась. Стала приходить к нему просто так. Рисовать, читать книги, рассказывать истории. И он - пошел. Охотно, с блестящими в ожидании счастливой семейной жизни глазенками. Нет, нет, она не стала наверстывать. Не стала пичкать шоколадом и осыпать положительными эмоциями, не встала в позицию человека, компенсирующего недоданное. . Она хорошо знала по своей работе, чем кончается такое баловство. Приемные родители устают от собственной доброты, начинают слегка закручивать гайки. А дети, в свою очередь, познав вседозволенность, болезненно принимают неожиданные родительские метаморфозы.

Тамара и Вячеслав - умные люди. Они избежали заполошенности и торопливости. Они дали оглядеться Максиму, дали себе разгон, такой необходимый в деликатном деле усыновления. Не забаловали, приучили трудиться сердцем. Мальчик растет удивительно трепетным. Есть в его маленьком серьезном сердчишке какая-то удивительная, взрослая правда. Однажды, когда они были в Ярославле, в Толгском монастыре, одна монахиня, обняв Максима, сказала: - Берегите мальчика. Господь вам великое утешение послал.

Они часто с тех пор ездят к матушке в монастырь. Она просит: дайте мне мальчика, пусть поживет в монастыре. Они пока не решаются, еще мал. Но прошлым летом они сделали матушке подарок: вывезли ее, еле передвигающуюся, в землю обетованную, святую - Иерусалим. Поехали всей семьей, да еще и старица. Деньги немалые, а Тамара с Вячеславом не новые русские, считают каждую копейку. Но они...продали дачу в Малаховке, чтобы иметь деньги на поездку. Максим не просто наблюдал за событиями: он участвовал в разговорах об Иерусалиме, с ним советовался отец: как считаешь, обойдемся без дачи? Конечно, они обойдутся. Зато, шуточное ли дело, Иерусалим! Максиму так много читали о нем, у него есть детская Библия, где много раз вспоминается этот удивительный город. «Хоть бы одним глазком увидеть», - говорила мама. «Хоть бы пройти по его горячим камням», - мечтал папа. «Хоть глазком увидеть и пройти», - вторил Максим. И вот они в Иерусалиме, матушка с ними, радуется, как ребенок, и все прижимает Максима к себе, все шепчет: берегите...

У них от той поездки ворох фотокарточек. Они любят перебирать их и рассказывать. Любили. Сейчас у них другие заботы. Сейчас они спасают Максима, которого, как ни увещевала старица, не уберегли.

Впервые за совместную жизнь Тамара и Слава решили отправить Максима на каникулы в Белгород вместе с ребятами-скаутами. Они кое-что прочитали про это движение, ничего не насторожило. Воспитанному в традициях православной семьи Максиму должно быть со скаутами интересно. Сердце, конечно, щемило: впервые без родителей, как оно будет? Но руководители скаутской группы успокоили: все будет о»кей. Максим знал, они побывают на службе в храме, проедут по городу с экскурсией. Он приготовил блокнот для записей, взял с собой свою любимую иконку - Казанской Божьей матери. Да только крутыми оказались скауты. Плевать они хотели на православную программу. Вырвавшись из-под родительского контроля, подростки торопились пожить своей жизнью без уздечек, увещаний. Максим самый среди них маленький и самый совестливый. В храме он услышал матерную ругань. Испуганно посмотрел на мальчиков: - нельзя ругаться в храме, грех это...

Скауты загоготали, больно щелкнули Максима по лбу. Он растерялся, ведь ребята верующие, как же можно... Опять стал вразумлять: - Мама сказала, кто в церкви ругается, того обязательно накажет Бог.

Опять подзатыльники. Максим отошел в сторонку, а когда оживленная перед обедом толпа вывалила из храма, задержался у свечного ящика. Приглянулась ему иконка - Божья Матерь с Младенцем. максим купил иконку. Потом несколько пасхальных открыток, еще иконку. Голодные скауты ждали. Максим их задерживал. Ругнувшись на мальчика грязным словом, пригрозили: дождешься! В общежитии, где они остановились, Максим поставил иконку на тумбочку. Здоровый лоботряс протянул к ней руку, да не успел. Максим стремительно схватил иконку, спрятал за пазуху.

- С кем споришь? - покатил бочку лоботряс, надвигаясь на худенькую фигурку Максима всей массой.

- Иконка моя, я маме купил, не трогай.

- Пошел ты...

Он бил Максима по-взрослому. По голове, смачно ругаясь. Пришли сотоварищи. Никто не крикнул, не пришел в ужас - бьет маленького. Нет, они быстренько включились в дело. На слабо защищавшегося Максима посыпались и их удары. Тогда Максим лег на живот, на иконочку: - Не отдам.

И не отдал. От так отчаянно сопротивлялся, что сытые, здоровые парубки, вдвое старше Максима, не смогли отобрать иконку. Он лежал почти без чувств на полу, плотно прижавшись к его холодным плитам. Били его долго. Потом он долго плакал от боли в костях, звал на помощь. Двое взрослых, сопровождавших скаутов в поездке, утверждают теперь, что не слышали ни драки, ни детского плача. Но ведь агрессия подростков против совестливого Максима началась еще в храме, продолжалась в автобусе и ни для кого секретом не была.

Я знала, с каким нетерпением ждут Максима родители из его первого самостоятельного выхода в свет. Позвонила.

- Максим с Тамарой в больнице, - сказал Слава. Голос его был потухший, глухой. Врач, снимая побои, говорил Максиму сердечные слова: «Держись, дружок, будет немного больно, потерпи, родной...» А Максим молчал. Сжав губы, он молчал и тогда, когда расспрашивали о случившемся. Страшный стресс, непосильный для его восьмилетнего возраста. Лишь дома маме он протянул помятую иконку и сказал: - Это тебе. Я ее не отдал.

Тогда она не поняла его слов. Поняла позже, когда сидела рядом у капельницы, когда меняла компрессы на головке, когда нежно гладила лиловые синяки на ногах.

Он стал бояться людей, маленький Максим, побывавший в Иерусалиме и знающий, что ругаться в храме - грех. Когда к ним в палату заходил кто-то посторонний, он залезал под кровать и плакал. Стресс, глубокий стресс, плюс сильнейшие побои, сотрясение мозга, черепно-мозговая травма.

- Мы, конечно же, его подлечим. Но, поверьте, душевная травма еще долго будет о себе напоминать, - сказал доктор.

- Почему они ругались? - спросит Максим маму.

- Потому, что не знают, что это грех.

- Но я же сказал им, они не послушались. А почему они дрались?

- Потому что они не боятся Бога...

Непонятно, как могли попасть в скауты не боящиеся Бога подростки. Непонятно, почему сейчас, когда Максим лежит в больнице, к нему не пришел никто из родителей тех, кто его бил, не попросили прощения. Напротив, когда Тамара стала обивать пороги, ища справедливости, все отнекивались, даже осуждали ее, что растит такого недотрогу. А она растит его - совестливого. Заполнив ею, совестью, все свое сердчишко, мальчик рассчитывал, что и у других она есть. «Нельзя», «грех»... Эти слова вызывают смех только у тех, кто очерствел окончательно. Страшно, что тем подросткам еще жить и жить, а без совести... Я рассказала эту историю знакомому, отцу троих детей. Он сказал: - Если бы мой сын был среди тех скаутов, я посчитал бы, что совершил преступление перед людьми. Максим окрепнет, а вот дети, что ждет их в недалеком уже будущем?

Мамы стоят на страже. Мамы не хотят шума. Мамы готовы до конца отстаивать невинность своих оболтусов. Они не хотят видеть в этой истории глубоких корней. И хотя есть показания врачей, есть рассказ самого Максима, есть неопровержимые факты избиения ребенка подростками. Тамара и Вячеслав понимают, что добиться их наказания им вряд ли удастся. Сейчас они заняты другим. Они вытаскивают своего мальчика из глубокого потрясения. Он уже потихонечку отходит. Рисует. Нарисовал впервые после беды... Божью Матерь с Младенцем. Приходил в больницу батюшка Алексий, заглянул в палату: - Ну что, раб Божий, за православие кровь пролил?

А Максим ему в подарок иконку, самим нарисованную. Растрогался батюшка, в храме прикрепил ее на стену, всем теперь показывает, говорит: «Мне Максим подарил, раб Божий Максим.» Пока лежали в больнице, семье Минаевых дали трехкомнатную квартиру, такую долгожданную после их коммуналки. И прямо из больницы они собираются на новое место, чтобы начать жизнь заново, с чистого листа. Пусть начинают. На чистом листе хочется писать красиво и без ошибок. Это очень трудно - красиво, но еще труднее - без ошибок. Тамара много думает сейчас над тем, в чем ее просчет. Может, не надо было отпускать мальчика одного, может, рано было еще ему в воины Христовы? Но где гарантия, что подобные «скауты» не настигли бы ее ребенка в собственном дворе и не погнали бы, улюлюкая, в подворотню. И, как ни жестоко звучит, - все в этой истории правильно. Житейская история, в которой все по местам: и добро, и зло, и Божий свет, и сатанинская тьма. И она, история эта житейская, не закончилась, а только начинается. Потому что теперь Тамаре и Вячеславу предстоит возвращать по чуть-чуть своего мальчика к нормальной жизни. Они, я уверена, и после всего случившегося не будут науськивать Максима на детей: давай сдачи, защищайся. Он ведь не смалодушничал, он и защищался, только защищался не сам по себе, а как православный человек, защищая от поругания то, что давно и прочно в их семье свято. А в своих научных работах Тамара будет теперь изучать проблему не только усыновленных детей, но и проблему детей, живущих без Бога. Проблема не просто обозначилась в ее жизни, она больно толкнула ее в самое сердце и еще долго станет толкать ночами, когда Максим будет спокойно посапывать в своей кроватке.

Все в этой семье сложится хорошо. И Слава, выхвативший взглядом тоненькую девушку и сказавший: «Я пойду за ней», и Тамара, протянувшая ему руку в переполненной электричке, и Максим, прилепившийся к ним необычный мальчик, которого надо беречь. Все они члены одной семьи, где в чести совесть и поступки семьи, у которой есть большая, трехкомнатная квартира с видом на лес и лоджией на уровне облаков. Семьи, которая состоялась, но которой никогда не будет легко. Потому что достойная жизнь легкой не бывает.