Чужое сердце

Алла считает, что у нее два дня рождения. Первый – обыкновенный. Второй – тот день, когда ей сделали операцию по пересадке сердца. Но его Алла не отмечает. В этот день она молится за того, чье сердце ей пересадили

Дело было в Краснодаре. Началось все с обычного ОРЗ. Я заболела сразу после своего двадцатидвухлетия. Подлечилась вроде бы, и через некоторое время меня сделали телеведущей. Тут у меня, судя по всему, ОРЗ перешло в грипп, но работу бросить я никак не могла и выходила в эфир с температурой. Еще тогда я начала задыхаться и подумала, что, наверное, у меня что-то не в порядке с легкими. Потом стала сильно набирать вес, отекать. Все это происходило в течение считанных дней. Однажды на улице у меня случился резкий приступ удушья, потом страшно начал болеть желудок. Я понимала, что заболеваю, но не понимала чем. Только тогда пошла в поликлинику. Еле дошла. Врач не поняла, что со мной, и на «скорой» отправила меня в больницу скорой медицинской помощи.
Мне поставили предварительный диагноз «язва желудка». Но чтобы завести на меня карту больного, отправили на ЭКГ, а потом на рентген. Не успели мои снимки проявиться, как прибегает сестра с ЭКГ с круглыми глазами и говорит, что кардиограмму нужно переделать, врачи немножко не поняли результаты. Мне сказали, что ЭКГ у меня, как у восьмидесятилетней старушки. Я даже не поняла, про кого она говорит. Рентген показал, что сердце расширено. Меня отправили в реанимацию. Диагноз поставили «миокардит». (Потом, уже в НИИ трансплантологии, врачи сказали, что, если бы меня привезли сюда сразу, возможно, им удалось бы спасти мое сердце.)
Только через пять месяцев каким-то чудом я попала к лучшему специалисту в области УЗИ Краснодарского края. После УЗИ она зашла ко мне в палату: «Аллочка, я хочу с тобой поговорить». Тогда я впервые услышала слово «трансплантация». Я не поняла даже, что мне говорят, что это вообще такое. Для меня всегда самым страшным сердечным заболеванием был инфаркт.
Случайно она знала телефон врача из Московского НИИ трансплантологии. Чудом меня приняли. За час сделали все анализы, пришел мой лечащий врач и сказал, что необходима пересадка сердца. У меня дилатационная кардиомиопатия (ДКМП). Это одно из самых страшных заболеваний. К сожалению, оно мало изучено. Чаще всего им болеют мужчины.
При этой болезни организм медленно умирает. Не сразу, а в муках. Сердце отказывается работать, сердечная мышца трепыхается, как тряпочка. Из-за недостатка кислорода начинают отказывать все органы: в первую очередь яичники, потом легкие, желудок, почки – все.
Сердце не гоняет кровь, поэтому очень низкое давление. Меня мучили приступы удушья до того страшного, что я не знала, куда деть себя. В легких застаивалась вода, и развилась сильнейшая пневмония, я не знаю, как я выжила. Постоянные приступы рвоты. Мне бесконечно хотелось пить. А пить нельзя, чтобы не увеличивать нагрузку на сердце. Мне можно было пить максимум литр воды в день. При том что кусок хлеба – это уже 10 миллиграммов воды. В туалет я сама не ходила, мне приходилось в огромных дозах пить мочегонное. Поначалу я могла ходить, гуляла в парке. Но состояние постоянно ухудшалось, и под конец меня мама возила на инвалидной коляске. Когда началась атрофия мышц, ко мне каждый день ходила массажистка тетя Надя, чтобы хоть как-то поддерживать мое тело. Хорошо, что маме разрешили быть со мной. Я же сидеть в кровати не могла, была не в состоянии ложку ко рту поднести. Когда меня забирали на операцию, я весила 38 килограммов.
То, что со мной творилось в смысле духовном, словами передать сложно. Я была неверующим человеком и панически боялась смерти. Мне сказали, что единственный мой шанс выжить – это трансплантация, но ее в России сделать практически нереально. И меня предупредили сразу, что, скорее всего, я не дождусь. Обстановка с донорскими органами всегда была трудной, а тут еще этот скандал в 20-й больнице, и органы перестали поступать совсем. Муки такие терпеть было невозможно, и я даже подумывала о самоубийстве, у окна все стояла. Но ведь с четвертого этажа не разобьешься, да и стекла толстые.
На моих глазах умерли очень многие. Когда я пишу записки об упокоении, мне не хватает и трех листков. Причем с этим заболеванием я видела только молодежь в возрасте от 20 до 27 лет. Маша вот до сих пор перед глазами стоит. Ей было шестнадцать, когда она умерла. Я понимаю, что сама выжила только чудом. Два с половиной года я ждала пересадки.
Все это время меня поддерживали на лекарствах. Каждые две недели вводили в вены катетеры – длинные металлические трубки, чтобы через них ставить капельницы. Причем делали это на живую, без обезболивания, чтобы лишний раз меня не колоть. Последние полтора года я была на дозаторе. Мне постоянно микродозами капали очень ядовитый препарат допмин. Только он заставлял сердечную мышцу работать, действуя как допинг. Без него я уже ничего не могла.
Каждый катетер, каждая капельница, каждый укол – вся эта боль – приближали меня к Богу. Как тут не прийти к вере, когда на себе непосредственно ощущаешь действие и причастия, и исповеди. Не можешь съесть ничего, потому что организм ничего не принимает, тебя постоянно рвет. А причастишься, и можешь хотя бы день или поспать, или что-то съесть.
Крестили меня еще до всей этой истории. Но в Церковь я не ходила. А когда попала сюда, лежал у нас такой дядя Саша. Мама еще тогда ко мне не приехала, а я мучилась, мне ломило все кости. Тогда дядя Саша прибежал на первый этаж, в храм при НИИ, и говорит дежурным: «Там девчонка просто погибает. Сделайте что-нибудь!» И тогда меня стали проведывать катехизаторы из храма. На первую исповедь я пришла сама – могла еще передвигаться. Обревелась вся. Потом, когда уже только лежала, ко мне батюшка сам приходил. За те два с половиной года я себе чуть ли не всю кожу на руках стерла – писала толстенные тетради исповедей. Мама моя тоже стала воцерковляться вместе со мной. Когда она уезжала и встречалась в Краснодаре со священниками, они ей говорили: « Да вы что?! Пересадка – это же грех!» А потом она возвращалась, видела мои страдания и понимала, что меня спасет только одно – трансплантация.
Не надо думать, что я тут лежала и ждала, когда же наконец кто-нибудь умрет и мне пересадят его сердце. Ни в коем случае! Я просто ждала хоть какой-то помощи. Я очень хотела жить. Но операция пришла только тогда, когда я смирилась с тем, что умру.
Я все ждала, что это произойдет на какой-нибудь большой праздник. А пришлось на тихий день – 27 апреля. У меня был жуткий приступ. Тогда я ощутила, что это такое, когда душа орет. Не только я – душа моя заорала: «Господи! Я не хочу умирать! Но я больше не могу!» И только этот приступ меня отпустил, как приходит врач и говорит: «Алла, возможно, что-то будет». Мне сначала от волнения стало еще хуже, а потом навалилось спокойствие. Я даже встала с кровати. Не знаю, откуда силы взялись.
Потом меня увезли, переложили на операционный стол. Я говорю врачу: «Если вы мне хоть что-нибудь, даже просто в вену, вколете, я не выдержу!» Мне ответили: «Все, больше тебе ничего вкалывать не будем». И я поплыла, больше ничего не помню.
Очнулась я в реанимации, состояние было тяжелое. Медсестра на меня кричала: «Ты столько ждала, ты не имеешь права сдаваться! Дыши!!!» Я сама дышать не могла. Первое, что я сказала, когда пришла в себя, было: «Дайте мне святой воды!» И заставила окропить всю палату. Когда перевели меня в палату, у меня сильно болели суставы. В крик орала. Это от лекарств. Но ничего. В сентябре я уже пошла на работу.
Сначала я снова устроилась к себе на ТВ корреспондентом. Но сюжеты я снимала только о Православии, медицине и на социальные темы. На работе решили, что я сошла с ума. Я ушла с телевидения, приехала в Москву. Было такое ощущение, что здесь мой дом. Здесь близкие мне люди, здесь мой духовный отец, здесь мой храм. Я пришла к академику Шумакову, директору НИИ трансплантологии, и он предложил мне работу советника по связям с общественностью. Я считаю, что моя нынешняя работа – это мой долг перед Богом. Мой долг – рассказать людям, как Господь меня спас. У меня теперь два дня рождения – настоящий и день операции. Но второй день рождения я не отмечаю, а иду в храм и ставлю свечку за того человека, чье сердце мне пересадили.
После операции я заново училась жить, ходить, говорить. Но та перемена, которая произошла внутри, – это непередаваемо. Я бы никогда не согласилась быть здоровой, жить со своим сердцем, но без Бога. Мне дано было на себе ощутить, что наше тело – это прах, тленная оболочка нашей души. Когда тело твое разлагается, ты понимаешь, что настоящее твое «Я» – это душа. Я не знаю, зачем Господь мне продлил жизнь. Ведь можно палец уколоть и умереть. А он попускает трансплантологию, дает людям второй шанс. Но ведь, по сути, спасаются две души. Я ничего не знаю о том человеке, сердце которого мне пересадили. Но я молюсь о нем каждый раз в храме. Даже мусульмане, люди другой веры, идут к нам в храм и ставят свечку о тех, кто отдал им свой орган. А ведь бывает, что Господь только по одной молитве исправляет судьбы. Кстати, замечено, если после пересадки человек возвращается к своей прежней греховной жизни, он вскоре умирает.
Я сейчас живу точно в таком же ритме, как и до болезни. По работе приходится много бегать, да и вообще я человек очень активный. Вот только физкультурой заниматься ленюсь. Мне проще прочитать пару акафистов, чем ногами махать.