Великая сила любви. Н.Сухинина (часть 2)

Начало здесь: часть 1.

***

2. Дерево в саду.

У супругов Анисимовых умер сын, служивший в армии. Единственный. Как не отчаяться родителям в неутешном горе? Но они находят в себе силы жить дальше и усыновить маленького брошенного человека.

Заметила: они умышленно избегают слова «дача». Заменяют его на более привычное - дом. Так и говорят: «Наш дом в деревне». Он достался им от родителей вместе с заветом жить по совести, зла не помнить, на добро не скупиться. Дом старый, с большим подворьем, а подворье требует рук и времени. Поэтому все выходные, все праздники они проводят здесь. Наверное, по этому, когда Виктор был маленький, появилась родительская хитрость: в день его рождения - не за городской стол с пирогом и свечами, а сюда, в деревню, - сажать дерево.

- Сколько тебе годков? - спрашивали родители.

В ответ - четыре сложенных вместе пальчика.

- А теперь давай считать деревья.

Тоненьких вишневых кустиков тоже оказывалось четыре. Потом пять, потом десять, четырнадцать, восемнадцать.

Мы рассматриваем альбом с фотокарточками. Вернее фотокарточки, наспех собранные в альбом. Обычное дело: до порядка в семейных альбомах редко у кого из нас доходят руки. Всегда есть дела поважнее, понеотложнее. А все равно, пришел гость - неловко. И наготове обычная фраза: «Надо бы время выбрать...» Ольга Николаевна тоже произносит эту фразу. Садимся рядышком. Вот они с мужем на юге. Вот голенький большеголовый карапуз - Виктор. Вот ему семь лет, он первоклассник. Вот десять, вот восемнадцать...

Мы закрываем альбом и молчим. Два года назад Виктор погиб.
Были проводы в армию - бестолковые, шумные. Были письма. Была поездка к сыну в часть под Кострому. Фото осталось - сидят на скамейке вдвоем - мама с сыном. Солнце заставляет их жмуриться, они смеются, они очень друг на друга похожи. Не ошибешься - точно мать с сыном. А за неделю до этого... Сын ни на что не жаловался, все шутил, что он, как бык, здоровый. Переживет всех, вместе взятых. Но вот сердечный приступ, одышка, потеря сознания... Не выдержало сердце.

Пришла телеграмма. От черных букв померк белый свет. Надо ли расписывать, надо ли говорить о той страшной вдруг свалившейся на Анисимовых беде? Есть ли слова, способные передать состояние матери, потерявшего единственного сына? Есть ли слова, способные передать жуть ночи и ненавистную синеву рассвета, когда надо вставать, идти, надо жить, а жить зачем? И не хочется...

Зачем ворошить прошлое? Зачем бередить начавшую понемногу затягиваться рану? Зачем вообще вспоминать об этом, что это даст? Лавина вопросов не со стороны. Моя собственная лавина... Помню маленькую деревеньку в Вологодской области, где довелось давно, еще в школьные годы, провести летние каникулы. По домам ходила красивая женщина в черном платке и клянчила продукты якобы для посылки сыну. Женщина лишилась рассудка, схоронив единственную свою кровиночку. Теперь она собирала ему посылки в какой-то далекий город и грозилась уехать сама. Она деловито входила во дворы, потому что у нее мало времени и билет уже куплен. Иногда перебирала ворчливо продукты: ему нельзя очень жирное, яблочное варенье он не любит, лучше клубничное... Ее жалели, плакали, глядя в след, и обязательно подавали то, что она хотела. Тогда я не понимала, а теперь понимаю: односельчане этой несчастной чувствовали себя виноватыми перед ней. За безумие ее, выросшее на одиночестве. За то, что, когда черная беда вошла в ее дом, не оказались с ней рядом, не утешили, не обласкали - не уберегли. У каждого были на этот момент свои заморочки, свои проблемы, не хватило сил, не хватило времени, а честно-то если уж, желания не хватило и мужества войти в скорбный дом и разделить скорбь, взять на себя хотя бы чуточку, чтобы ей, матери, досталось поменьше. Чувствовали это и односельчане, конечно, чувствовали и откупались кто чем - кто антоновкой, кто куском пирога, кто банкой варенья.

Человек в беде почти всегда бывает одинок. Человек в беде уязвим и ослаблен. Горе ломает душу, корежит, уродует. И вот она, небогатая палитра жалкого существования: кто обозлился, кто впал в безумие, кто спился, кто замуровал себя в четырех стенах. Страшен указующий перст беды. Сегодня она ткнет в одного, завтра без стука ворвется в покой и благополучие другого, послезавтра подкосит третьего. Но ведь рядом люди.

Я откладываю семейный альбом Анисимовых и иду в дом напротив.

- Ты друг Виктора?

Он друг Виктора. Виктор проводил в армию Валеру Лапшова, Валера проводил Виктора в последний путь. Проводил и не стал лелеять податливую память тем, как дружили, каким славным был Виктор. Потому что дружба, даже если друга нет в живых, невозможна в прошедшем времени. Она всегда в настоящем. Если сама - настоящая.

Зоя Николаевна и Сергей Павлович - родители Валерия - широко распахнули двери своего дома для матери Виктора Анисимова. Они распахнули их для слез, истерик, обмороков, для опухших глаз и сжатых губ - груз нелегкий на фоне полного своего благополучия. В доме Валерия научились сдерживать радость - она не кстати, если рядом Ольга. Отвадили приятелей Валеры - для Ольги это было тяжело. Они продиктовали себе образ жизни, достойный по-настоящему чутких людей. И как награда звучат теперь Ольгины слова: - Без них я бы не выдержала.

Ну а свои родные? Родители завещали им жить по совести. Крепким, видать, был тот завет. Мы много тревожимся сейчас, что слабеют родственные узы, что не прочны корни семейных кланов, что потеряно в русском человеке то самое единение, которое хоронило от недуга, от злого глаза, от беды. Чужими становимся. Нынче легче ищутся сочувствующие на стороне, чем в родном доме. Чужой поймет, а свой вряд ли услышит. Чужой, он как бы безгрешен, потому что далеко и несовершенства его сокрыты от нас плотным слоем наших собственных забот. А родной - на виду. Со всеми своими «проколами» и «бревнами в глазу». Всегда есть чем попрекнуть, есть что припомнить. Сведение счетов не способствует крепости родственных уз.

Вот они сидят передо мной, две сестры - Ольга и Валентина. Внешне не похожие. Оля маленькая, худенькая, из-под челки голубой взгляд, которого будто сама боится, отводит в сторону дабы не напугать собеседника синевой. Валя статная, круглолицая, в ней жизнь и сила, и очень прочная под ногами земля. Жизнь не била? Еще как била. Не так давно, уже после Виктора, схоронила мужа. Остались две девочки. Пережив горе Валентина серьезно заболела. Сестрина беда будто разбудила Ольгу. Она впервые очнулась после года тяжелого полусна. Они работают вместе, на одном производстве, и Ольга, понимая, сестру сейчас ни как нельзя оставлять одну, просит руководство цеха перевести их в одну смену. Но в связи «с производственной необходимостью» эту просьбу не выполнили. Оля металась, объясняла, умоляла - за сестрой нужен глаз, у нее начинается депрессия, помогите! Не помогли. Пустяковая просьба оказалась невыполнимой. Не будем ни кого судить. Вспомним, что чревато это попранием важнейших духовных законов человеческого бытия. Вернемся к сестрам. Оставались вечера. Они бежали друг к другу, перепутав, кто кого должен поддерживать, давали друг другу важнейшие поручения, хитрили, чтобы занять мысли земными заботами, отвоевывали друг друга у душевного надлома. Родственные узы сестер оказались очень прочными. И нам не надо, зная их, размахивать руками и повторять, что все кануло в лету - и корни наши, и привязанности. Все есть. Все существует. Не поливай Оля с Виктором очередное фруктовое деревце, не прижилось бы оно, не вырос бы сад за старым домом. Так и здесь. Не прививали бы родители сестрам чувство глубокой родственной любви, не взращивали бы эти тоненькие деревца, не появился бы и этот сад, не пророс бы корнями прочных человеческих достоинств.

Мужу Ольгиному, Михаилу, Валя сказала после похорон Виктора: - От тебя сейчас все зависит. Сберечь Олю надо. Помни, надо сберечь. Я помогу. Давай вместе.

На антресолях он нашел старые, купленные несколько лет назад пилки для лобзика. Много пилок. Впереди - долгая зима с долгими вечерами не привыкшего сидеть дома человека. Он был рядом с женой. Он выпиливал замысловатые наличники для их старого дома. Чтобы по весне украсить этот дом, сделать его еще более желанным и радостным. Когда, в какой из этих вечеров пришла в голову Ольге мысль, взбередившая израненную душу? Она достала в который раз пачку писем от сына из армии, ремень его, пересланный из части. Письма и на этот раз не осмелилась перечитать, не хватило духу. Ремень положила на колени: - Хочу написать письмо, Миша. В детский дом...

Он понял. Долго молчал. Потом, не поднимая глаз от лобзика, тихо сказал: - Напиши.

Писем с просьбой усыновить мальчика оно написала много.

Показывала мне пухлую пачку ответов: «Помочь ни чем не можем. Ждите очереди». «В настоящее время детьми не располагаем». Стала обзванивать детские дома, говорила с директорами. Некоторые обнадеживали - позванивайте. И вдруг - приезжайте, мы вас ждем!

Позвонила сестре: - Возьми отпуск за свой счет. Дня четыре. Поедем в детский дом.

Ни чего не стала расспрашивать Валя. С готовностью человека, способного ради ближнего на любое неудобство, любую ломку спланированного графика, сказала: - Поедем. Ты не волнуйся, я на работе все улажу.

Два дня провели Ольга с мужем и Валей в детском доме. Торопиться было никак нельзя, здесь дело святое, без проб и ошибок. Только людям, ориентировавшим душу свою на свет и любовь, оно посильно. Душу наболевшую, саднившую, для которой собственная беда стала точкой отчета для более пристального взгляда в других. Тех, которым тоже несладко в жизни. Михаил, человек сам по себе немногословный, не рассуждал. Но в его молчании была обнадеживающая Ольгу уверенность - сможем заменить ребенку родителей. Одолеем.

Оля вела Алешу за руку. Рядом Миша, Валя, Валина дочка Дашенька. Они вышли из детского дома, подошли, подошли к железнодорожной кассе, купили билеты - обратно. На один билет больше, чем покупали сюда. Они сказали Алеше, что берут его на «пока» , погостить, а если ему у них понравится, то и в школу ходить можно. Хитрость была необходима. Пусть отойдет от детдомовских привычек, почувствует вкус к новой жизни, в которой есть свой угол, свои права и свои обязанности, свои родственники, свой бревенчатый дом со старым садом.

Они вместе делают первые шаги к новой жизни. Она для всех новая. Они учатся жить заново, эти познавшие горе люди. Взрослые, выплакавшие свою беду, и - маленький, который может, и не знает, что беда зовется бедой, как не знает, что при его беде надо плакать. Он просто сердцем своим, еще очень трепетным и очень ранимым, чувствовал ее соседство. Чувствовал и скорбел.

Детские книги, оставшиеся от Виктора, не лежат теперь в аккуратной стопке. Алеша очень любит смотреть в них картинки. А Оля заходит теперь в комнату Виктора не только ради того, чтобы взглянуть на портрет сына в черной рамке на стене, но и посмотреть, не сбросил ли с себя во сне одеяло Алеша. А Дашенька, младшая Валина дочка, уже всем рассказала, что у нее есть брат. Валя покупает ему на последние деньги одежду, игрушки, обувь, и Оля даже выговаривает ей: избалуешь, мол, мне ребенка, что я потом буду делать... Но главное, конечно, не это. Главное, впереди у них у всех дом - живое, если хотите, существо. Со своей душой. Старый дом с новыми наличниками. Ни в коем случае не дача. Дача - пристанище временное, а дом их, хоть и не живут в нем постоянно, это надежно, это основательно. Они готовят Алешку к первой встрече с домом, как со старым, мудрым, много повидавшим родственником.

- Скоро? - спрашивает с нетерпеньем Алеша.

- Да вот солнышко, солнышко пригреет...

Да, скоро, уже совсем скоро они поедут туда. Горячее солнце весны - верная погибель серому, слежавшемуся снегу. Впереди у них дом. Скоро они поедут туда, и Алеша понесет рюкзак с игрушками и маленькую лопатку. Зачем, спросите, лопату? Да дерево сажать! Говорите, время не совсем удачное, дерево может не прижиться? Не знаю. Только кажется мне, приживется дерево.