7 часть . Название и автора напишу в самом конце....
Коллективное чтение— Полагаю, сегодня вы произнесете свои тогдашние слова в несколько смягченной форме, мадам Брюно? Потому что со своим бывшим мужем вы ведь не слишком церемонились? Вы сказали ему все, что на самом деле о нем думали, или я ошибаюсь?
Вопрос был с подвохом. От ответа на него зависело многое — дальнейший разговор мог пойти в совершенно разных направлениях. Но женщина явно не знала, как выпутаться.
— Я не понимаю, о чем вы…
— Да нет же, мадам Брюно, вы прекрасно понимаете, о чем я говорю! В тот вечер вы сказали ему все, что думали, — в частности, и то, что не такому глупцу, как он, браться за расследование дела, где даже полиция потерпела поражение. Вы наверняка зашли даже дальше — я, конечно, не знаю, какие именно слова вы употребляли, но вы уж точно выдали вашему бывшему супругу по полной программе. Думаю, вы сказали что-то вроде: «Жан-Пьер, ты полный идиот и полное ничтожество, неудачник, не способный ни на что» — ну или примерно так.
Женщина открыла было рот, но Камиль не оставил ей времени для возражений. Он вскочил с места и заговорил тоном выше, потому что с него было уже достаточно околичностей:
— А что, если я возьму ваш мобильный телефон, мадам Брюно, и просмотрю входящие послания?
Ни единого слова, ни единого жеста — лишь голова женщины машинально дернулась, словно у птицы, собирающейся склевать добычу и высматривающей, как ее половчее ухватить.
— Я и так знаю, что я там найду, — продолжал Камиль. — Там будут фотографии, которые ваш бывший муж вам отправлял. И не пытайтесь отрицать — они сохранились в памяти его телефона вместе с вашим номером. Я даже скажу вам, что изображено на тех фотографиях — девушка в тесном деревянном ящике, похожем на клетку. Вы нарочно оскорбляли вашего бывшего мужа, тем самым бросая ему вызов, — чтобы побудить его к действию. А когда вы получили эти фотографии, вы испугались. Вы побоялись, что вас сочтут сообщницей.
Тут он ощутил слабое сомнение. Немного помолчав, он задумчиво произнес:
— Разве что…
Он снова замолчал, приблизился к женщине и слегка наклонился, чтобы поймать ее взгляд. Она сидела не шелохнувшись.
— О черт! — прорычал Камиль, выпрямляясь.
Да, в его работе и впрямь бывали паршивые моменты.
— Вы ведь не из-за этого не стали звонить в полицию, так? Не потому, что испугались обвинения в сообщничестве. А потому что вы, и вы тоже, считали, что эта девушка виновата в исчезновении вашего сына. Вы ничего не стали предпринимать, потому что были уверены — именно такого наказания она и заслуживает? Так?
Камиль перевел дыхание. До чего же он устал…
— Я очень надеюсь, что мы найдем ее живой, мадам Брюно, — сказал он после паузы. — Не только ради ее блага, но и ради вашего. Поскольку в противном случае я буду вынужден арестовать вас за пособничество в убийстве, жестоком обращении и пытках. И за многое другое.
Покидая кабинет, Камиль почти физически ощущал, как время непоправимо уходит с каждой секундой.
И что мы имеем? — задал он себе риторический вопрос.
Ничего, в том-то и дело.
Это сводило его с ума.
21
Самой кровожадной оказалась не черная крыса с рыжими подпалинами, а другая — здоровенная серая. В прямом смысле — ей нравился запах и вкус крови. Она передралась со всеми остальными за право быть первой. Она была самой свирепой, самой наглой.
Для Алекс последние несколько часов стали не чем иным, как непрерывным сражением за свою жизнь — каждую минуту, каждую секунду. Ей пришлось убить двух врагов, чтобы привести в бешенство остальных. Разозлить их, распалить. Заставить с собой считаться.
Первую крысу она пронзила насквозь длинной острой щепкой — своим единственным оружием, и, чтобы добить ее, придавила босой ногой и держала до тех пор, пока крыса не издохла. Крыса дергалась как безумная и дико верещала, пытаясь извернуться и укусить Алекс. Та визжала еще громче своей жертвы. Крыса билась в судорогах, словно огромная мохнатая рыба. Остальные твари, страшно возбужденные, наблюдали за поединком. Когда крыса наконец испустила дух, они, видимо впечатленные, притихли. Ее последние мгновения были ужасны — она уже не могла двигаться, лишь вздрагивала, истекая кровью, и хрипела. Ее глаза вылезали из орбит, ноздри дрожали, вздернутая верхняя губа обнажала передние зубы, все еще готовые укусить. Наконец, увидев, что крыса мертва, Алекс выпихнула ее из клетки.
Это было объявлением войны, и остальная крысиная стая прекрасно это поняла.
Что до второй крысы, то Алекс пришлось выжидать, пока та подойдет достаточно близко, привлеченная запахом крови. Она принюхивалась, ее усы лихорадочно трепетали, она была явно возбуждена, однако вместе с тем проявляла некоторое опасение и держалась настороже. Алекс терпеливо ждала, даже мысленно подзывала ее: ну, давай, давай же, тварь, иди сюда, иди к мамочке… Наконец, когда крыса оказалась на расстоянии вытянутой руки, Алекс схватила ее сквозь щель и в то же мгновение вонзила щепку ей в шею. Крыса судорожно изогнулась, пытаясь вырваться, но Алекс одним рывком наполовину втащила ее в клетку. Это резкое движение сломало крысе хребет. Она не переставая визжала целый час, прежде чем умереть. Все это время щепка оставалась в ее теле.
Теперь у Алекс не осталось оружия, но уцелевшие крысы об этом не знали и не решались приблизиться.
Она придумала для них съедобную приманку.
Она смешала кровь, струившуюся по ее руке, с остатками воды, высунула руку в щель и смочила этой смесью веревку, которая удерживала клетку. Воды не хватило, и дальше она принялась смачивать веревку одной только кровью. Крысам это явно нравилось. Когда кровь свернулась и перестала течь, Алекс отломила от края доски другую щепку, поменьше первой, — такой она не смогла бы убить ни одну крысу, особенно крупную, но, по крайней мере, эта щепка годилась на то, чтобы проколоть себе вену на руке или ноге — а только это сейчас и требовалось. Иногда боль была такой сильной, что Алекс уже не различала границы между реальным и воображаемым. Она не знала точно, сколько потеряла крови, но перед глазами у нее все плыло. Конечно, сказывались и усталость, и истощение…
Снова расцарапав слегка подсохшую ранку, она просунула руку в щель и намочила свежей кровью веревку.
Кажется, веревка уже пропиталась насквозь…
Крысы, обступив стальное кольцо с веревкой на некотором расстоянии, застыли в нерешительности, не зная, стоит ли приближаться. Тогда Алекс убрала руку, и они тут же устремились к веревке. Отталкивая друг друга, они грызли ее, наслаждаясь вкусом крови. Они буквально впали в эйфорию.
Алекс поняла, что теперь, после того как она дала им попробовать свою кровь, их уже ничто не остановит.
Они совершенно обезумели.
22
Шампиньи-сюр-Марн.
Дом из красного кирпича на берегу реки. Сюда звонил Трарье незадолго до того, как похитить свою жертву, — это был один из его последних звонков.
Женщину звали Сандрина Бонтам.
Когда Луи подъехал, она как раз закончила завтракать и собиралась уходить на работу. Ей пришлось туда позвонить, чтобы предупредить о задержке. Луи был настолько любезен, что взял трубку у нее из рук и сам поговорил с ее патроном, объяснив ему, что речь идет о «полицейском расследовании крайней важности», и пообещав, что попросит одного из своих людей доставить свидетельницу на работу, «как только это будет возможно». Ее слегка ошарашил такой неожиданный поворот событий.
Чистенькая, немного чопорная, она выглядела смущенной. На вид лет двадцати пяти — двадцати шести. Она сидела перед Камилем на краешке дивана из «Икеи», а он представлял себе ее лицо через двадцать лет, через тридцать… Это оказалось так легко, что ему даже стало грустно.
— Этот господин… Трарье, — говорила она, — сначала несколько раз звонил сюда, потом вдруг явился сам. Он меня напугал.
Но сейчас ее больше пугала полиция. Особенно этот человек, похожий на гнома, который командовал остальными. Его более молодой коллега позвонил ему, и всего через двадцать минут он был уже здесь. Быстро, ничего не скажешь… Хотя оставалось непонятным, зачем он так спешил, — судя по виду, он ее почти не слушал. Он бродил из комнаты в комнату, задавал какие-то бессвязные, случайные вопросы, затем заглянул в кухню, поднялся на второй этаж, спустился, — и все это время явно нервничал. Казалось, он нюхает воздух, словно ищейка. С самого начала он заявил: «Нельзя терять время!» — но то и дело перебивал ее. Она даже не понимала, в чем дело. Пыталась как-то собраться с мыслями, но под градом сыплющихся на нее вопросов это получалось плохо.
— Это она?
Гном протянул ей карандашный рисунок. Портрет, вроде фоторобота, — раньше она видела такие только в кино или в газетах. Она сразу же узнала Натали. Но сейчас та выглядела несколько иначе — не такой, какой она ее запомнила. На рисунке Натали была симпатичнее, чем в реальности, к тому же более стильной и, главное, вовсе не такой толстой. И более… чистой. Прическа тоже другая. Даже глаза изменились — в жизни они у нее голубые, но на черно-белом рисунке кажутся светлее, чем на самом деле. Словом, это она… и не она. Полицейские, конечно, ждали однозначного ответа, и Сандрина, после некоторых колебаний, подтвердила — да, это Натали.
Натали Гранже.
Оба полицейских переглянулись. Гном скептически произнес. «Гранже, значит…» Тот, что помоложе, взял мобильник и вышел в сад позвонить. Вернувшись, он лишь молча покачал головой, в ответ на что гном кивнул, словно говоря: «Так я и думал».
Сандрина рассказала, что Натали работала в лаборатории на улице Планэ, в Нейи-сюр-Марн, в самом центре города.
Молодой полицейский тут же отправился туда. Примерно через полчаса у гнома зазвонил мобильник — Сандрина была уверена, что это он, звонит шефу с докладом. Лицо гнома во время разговора хранило скептическое выражение, он лишь раз за разом повторял: понятно… понятно… ясно. Неприятный тип. Он действует ей на нервы. Причем скорее всего он это чувствует, но ему наплевать. Телефонный разговор, видимо, его разочаровал. В ожидании своего коллеги он вновь принялся засыпать ее вопросами о Натали.
— У нее… всегда были сальные волосы.
Такие вещи, конечно, не стоило рассказывать мужчине, даже полицейскому, но Натали и в самом деле была жуткой неряхой: не убиралась в комнате, не вытирала со стола, даже оставляла в ванной использованные тампоны… фу, гадость! Они жили под одной крышей совсем недолго, но несколько раз успели из-за этого поссориться.
— Думаю, мы так или иначе не ужились бы, — добавила Сандрина.
Какое-то время назад она дала объявление о том, что ищет соседку, чтобы разделить с ней арендную плату. Натали отозвалась, приехала посмотреть дом. Поначалу она произвела хорошее впечатление — в тот день она не выглядела запущенной, видимо, постаралась привести себя в порядок. Ей понравились сад и комната с мансардной крышей — она нашла это романтичным. Сандрина не стала говорить, что в летнюю жару мансарда превращается в пекло.
— Там никакой термоизоляции, понимаете…
Гном рассеянно смотрел на нее. Иногда его лицо становилось совершенно неподвижным, словно фарфоровым. Его мысли явно блуждали где-то далеко.
Натали сразу же внесла задаток. И в первый раз, и потом она всегда расплачивалась наличными.
— Дело было в начале июня. Я хотела поскорее найти соседку, потому что мой друг уехал…
На лице гнома мелькает раздражение — он явно не настроен выслушивать подробности личной жизни Сандрины. Его не интересует ее дружок, который появился ниоткуда, поселился у нее, какое-то время вешал ей лапшу на уши о великой любви, а потом внезапно свалил в неизвестном направлении, даже не предупредив. Можно подумать, что внезапные отъезды ей на роду написаны: сначала этот тип, потом вот Натали… Она подтвердила дату отъезда Натали — 14 июля.
— Она в общем-то и прожила здесь недолго — вскоре после того, как переехала сюда, она встретила того парня, и, само собой…
— Что — само собой? — раздраженно переспросил гном.
— Ну, она собиралась жить с ним, это же естественно, нет?
— Ах вот что…
Все тот же скептический тон. Он не добавил «и всего-то?» — но это явственно звучало в его интонациях. Сразу видно — этот тип ничего не смыслит в женщинах.
В этот момент вернулся молодой полицейский — звук сирены Сандрина услышала еще издалека. Он по-прежнему делал все очень быстро и четко, хотя со стороны казался небрежно-расслабленным. Такое впечатление создавалось благодаря его элегантности. Сандрина с самого начала заметила, что одежда у него самых лучших марок, а обувь, по приблизительным прикидкам, стоила вдвое больше ее месячной зарплаты. Ее сильно удивило, что полицейские, оказывается, так хорошо зарабатывают, — судя по тем, которых она видела по телевизору, ей бы такое и в голову не пришло.
Оба полицейских провели короткое совещание — Сандрине удалось расслышать только, как молодой сказал: «Никогда не видели» и «Да, он тоже туда заходил…».
— Меня здесь не было, когда она уехала, — я гостила у тети, в…
Гном пришел в еще большее раздражение от этих пояснений Сандрины. Ясно, что все идет не так, как он рассчитывал, — но ведь не по ее вине!.. Он вздохнул и слегка помахал рукой, словно отгоняя назойливую муху. Мог бы, по крайней мере, быть повежливее… Его молодой коллега дипломатично улыбнулся, словно тоже хотел сказать: не отвлекайтесь по пустякам, сосредоточьтесь… Затем показал Сандрине фотографию.
— Да, это Паскаль, — кивнула она. — Тот самый дружок Натали…
На сей раз у нее не возникло никаких сомнений. Фотография, сделанная на сельской ярмарке, была слегка размытой, но этот человек — совершенно точно Паскаль. Когда его отец явился к ней месяц назад, он тоже искал Натали, а не только своего сына, — и он показал ей эту самую фотографию. Сандрина дала ему адрес лаборатории, где тогда работала Натали. После чего он исчез, и она о нем больше не слышала.
Достаточно взглянуть на фотографию этих двоих — и сразу все становится ясно. Паскаль ни умом, ни красотой не блещет. А одет так, что невольно возникает вопрос: на какой барахолке он нашел эти ужасные шмотки? Ну а Натали, хоть и толстая, все же красивая. Если бы захотела, вполне могла найти себе кого получше. Потому что Паскаль — он в общем-то… ну как бы это сказать…
— Слегка придурковат, — продолжил за нее полицейский.
Ну, она бы все же назвала его «простодушным». Бросалось в глаза, как он восхищался своей Натали. Он заходил сюда два или три раза, но никогда не оставался на ночь. Сандрина даже сомневалась в том, что они спят вместе. Когда он заходил, было заметно, что у него разве что слюни не текут от возбуждения, когда он смотрит на Натали. В его глазах вяленого судака читалось только одно желание: как можно быстрее оказаться с ней в постели.
— Хотя нет, — подумав, добавила она, — один раз он все же остался. В июле, как раз незадолго до того, как я уехала к тете.
Однако никаких звуков, свидетельствующих о занятиях любовью, она не слышала.
— Хотя я спала внизу, прямо под ними, — добавила она.
И тут же прикусила язык, невольно проговорившись, что специально подслушивала. Она покраснела и замолчала, но мужчины все поняли: слышать она ничего не слышала, но ей очень хотелось услышать. Кто их знает, как они это делали… может, стоя… А может, и вообще ничего не было, потому что Натали ему отказала. Что и неудивительно…
— Когда я вернулась… — начала она, перейдя к теме отъезда Натали.
Гном все схватывал на лету — ростом он, конечно, не вышел, зато уж мозгов ему не занимать. Итак, когда она вернулась, то обнаружила на кухонном столе плату за два месяца, в холодильнике — запас продуктов на месяц, а в комнате Натали — оставленные ею вещи…
— Вещи? — тут же встрепенулся гном. — Какие вещи?
Он аж подскочил. Но, увы, Сандрина почти ничем не могла его порадовать — всю одежду Натали она выбросила. Во-первых, все эти вещи велики ей на два размера, во-вторых, такие уродские, что она в любом случае не стала бы их носить. Сохранила она немногое — например, увеличительное зеркало, с помощью которого можно разглядеть мельчайшие дефекты кожи вроде угрей и черных точек и избавиться от них — но об этом полицейским знать не обязательно. Она перечислила остальное: электрическая кофеварка, заварной чайник в виде коровы, рекуператор, книги Маргерит Дюрас — у Натали было чуть ли не полное собрание Дюрас, похоже, она ничего другого и не читала…
— Натали Гранже… — задумчиво произнес молодой полицейский. — Это ведь имя одной героини Маргерит Дюрас…
— Вот как? — переспросил гном. — Из какого романа?
— Он так и называется — «Натали Гранже». По нему даже сняли одноименный фильм.
Гном хлопнул себя по лбу, словно желая сказать: «Ну и дурак же я!» — но, как показалось Сандрине, на самом деле он так не думал.
Затем гном спросил о рекуператоре. Сандрина давно о нем мечтала — из-за частых дождей в доме было сыровато. С крыши площадью в несколько десятков метров непрестанно лились потоки воды… Она говорила об этом и агенту, сдавшему ей дом, и домовладельцу, но проблема все никак не решалась. К тому же это такой экологичный прибор… Гном опять занервничал — лишние подробности ему ни к чему.
— Натали купила его незадолго до отъезда. Я обнаружила его, когда вернулась. К нему прилагалась записка от Натали — там говорилось, что она извиняется за внезапный отъезд и оставляет мне этот рекуператор — вроде как в виде компенсации. Ну или просто сюрприза.
Слово «сюрприз» гному понравилось.
И вот теперь рекуператор стоял на углу дома, недалеко от окна, выходящего в сад. Гном отодвинул муслиновую занавеску. Устройство, напоминающее пластмассовый мини-бассейн зеленого цвета, к которому тянулись с крыши оцинкованные водосточные трубы, выглядело не слишком впечатляюще — сразу видно, что дешевка. Но не это сейчас интересовало полицейского. Больше не слушая объяснений бывшей соседки Натали, он схватил мобильник и, набрав нужный номер, произнес одну-единственную фразу:
— Жан, кажется, я нашел Паскаля Трарье.
Еще через час Сандрина снова позвонила на работу, и снова молодой полицейский побеседовал с ее патроном вместо нее. На сей раз он говорил уже не о «полицейском расследовании крайней важности», а о «проведении экспертизы». Это звучало двусмысленно, учитывая место работы Сандрины, — она, как и Натали, тоже работала в лаборатории. Они были коллегами, но о своей работе Натали предпочитала не говорить: «Когда я выхожу с работы, я забываю о ней до следующего утра».
Буквально через четверть часа все здесь перевернули вверх дном — сад оцепили полицейские, бригада экспертов в защитных костюмах, напоминающих скафандры, перемяв все цветы, притащила туда свое оборудование: прожектора, чемоданчики, какие-то чехлы. Затем они с большими предосторожностями принялись сливать воду из рекуператора в отдельный резервуар, следя за тем, чтобы она не разлилась и не впиталась в землю.
— Я знаю, что вы найдете, — сказал им гном, — я в этом полностью уверен. Сейчас я бы хотел немного вздремнуть.
Он попросил Сандрину показать ему бывшую комнату Натали. Зайдя туда, он сразу завалился на кровать — полностью одетым, даже не разулся. Она так и знала…
Молодой полицейский остался с экспертами в саду.
Он был очень хорош собой, и потом — эта элегантность, эта дорогая одежда и обувь… Не говоря уж о манерах!.. Сандрина попыталась завести с ним личный разговор — о том, что этот дом слишком уж большой для одинокой женщины, и прочее в таком духе, — но без особого успеха.
Тогда она решила, что он, скорее всего, гомосексуалист.
Техники опустошили рекуператор, переместили его, затем разрыли землю на освободившемся месте. Долго копать не пришлось — труп лежал неглубоко. Он был завернут в рулон плотного полиэтилена из тех, что можно купить в любом магазине типа «Все для дома».
От ужаса и изумления Сандрина едва удержалась на ногах. Полицейские отвели ее в сторону со словами: «Вам не стоит здесь оставаться, мадемуазель», — она вернулась в дом, но тут же подошла к окну — в конце концов, смотреть из окна ей никто не запрещал, и вообще она у себя дома. Но что ее окончательно подкосило, так это зрелище, представшее ее глазам, когда полиэтилен полностью развернули. Она сразу же убедилась, что это Паскаль.
Она узнала его кеды.
Когда столпившиеся вокруг него эксперты убрали полиэтилен, они все одновременно наклонились над трупом, указывая друг другу на что-то, чего Сандрина со своего места не могла разглядеть.
Она открыла окно, чтобы услышать, о чем они говорят.
Один из них сказал:
— Нет-нет, это не могло вызвать таких сильных разрушений.
В этот момент гном спустился со второго этажа и почти бегом устремился в сад. Приблизившись к группе людей, он в свою очередь наклонился над телом, затем снова выпрямился. По его лицу было заметно, что он потрясен увиденным.
Затем он произнес:
— Я согласен с Бришо — скорее всего, тут не обошлось без кислоты.
23
Это была веревка старого образца — прочная пеньковая веревка внушительной толщины, не чета тем синтетическим и гладким, из которых сейчас делают корабельные снасти. Само собой — чтобы гарантированно удержать такую клетку…
Крыс теперь собралось около дюжины. Некоторых Алекс уже узнавала — они появились в самом начале. Были и новенькие. Она не знала, откуда они взялись, — их словно кто-то предупредил. Они тут же переняли стратегию остальных. Окружение.
Три или четыре вцепились в доски у самых ног Алекс, еще две или три — в боковые доски с противоположной стороны. Она догадывалась, что в какой-то момент, который крысы сочтут подходящим, они набросятся на нее сразу со всех сторон. Но пока что-то их удерживало. По-видимому, энергия Алекс. Она не переставала кричать на них, дразнить их, провоцировать, обзывать — и они чувствовали, что в ней еще остается воля к жизни и сила к сопротивлению, что она готова сражаться. Внизу, на полу, уже валялись две убитые ею крысы. Это заставляло остальных быть осмотрительнее. Они постоянно чувствовали исходящий от веревки запах крови, то и дело приподнимались на задние лапки и возбужденно принюхивались.
Они лихорадочно толкались вокруг веревки и поочередно грызли ее. Алекс не знала, как именно, но каким-то образом они договорились об очередности и не нарушали ее, не дрались, чтобы оттеснить друг друга.
Впрочем, какая ей разница. Она нанесла себе очередную рану — в нижней части икры, возле щиколотки. Там виднелась обильная кровью жилка. Труднее всего оказалось отогнать крыс от веревки, чтобы как следует намочить ее кровью.
Сейчас веревка уже почти в два раза тоньше. Между Алекс и веревкой как будто происходило соревнование — кто не выдержит первым.
Алекс не переставая трясла и раскачивала клетку — это усложнило бы крысам задачу, если бы они вдруг решили наброситься на нее. К тому же она надеялась, что из-за тряски веревка быстрее порвется.
Чтобы все получилось так, как она рассчитывала, клетка должна упасть не плашмя, а углом об пол, тогда доски треснут или сразу сломаются. Поэтому она продолжала раскачивать клетку, прерываясь лишь на короткое время, чтобы отогнать крыс и снова смочить веревку кровью. Когда одна из крыс начинала грызть веревку, Алекс старалась держать остальных на расстоянии. Она страшно устала и умирала от жажды. С тех пор как разразилась та страшная гроза, продолжавшаяся едва ли не сутки, она перестала чувствовать некоторые участки своего тела — они будто онемели.
Большая серая крыса проявляла особое нетерпение.
Вот уже почти час, как она не приближалась к веревке, предоставляя грызть ее всем остальным. Когда подходила ее очередь, она ее пропускала.
Очевидно, с некоторых пор ее больше интересовала не веревка, а что-то другое.
Она смотрела на Алекс, то и дело испуская резкий пронзительный визг.
И вот впервые за все время она просунула морду в щель между двумя досками и зашипела.
Зашипела совсем как змея, вздернув верхнюю губу и обнажив передние резцы.
То, что отпугивало других, на нее не действовало. Алекс кричала, вопила — все впустую. Крыса не шевелилась, намертво вцепившись когтями в дерево, чтобы удержаться, несмотря на то что клетка ходила ходуном.
И все это время она пристально смотрела на Алекс.
Алекс тоже не отрывала от нее взгляд.
Как влюбленные, которые целуются, неотрывно глядя друг другу в глаза.
— Ну иди сюда, — свистящим шепотом произнесла Алекс, судорожно улыбаясь. Она крепко уперлась руками и ногами в противоположные стенки клетки и затрясла ее изо всех оставшихся сил. Не прекращая улыбаться и по-прежнему глядя на крысу, сидящую у нее над головой, она снова заговорила, с трудом переводя дыхание: — Ну… иди сюда… дорогуша… У меня… для тебя… кое-что есть…
24
Странное ощущение вызвала у него эта дневная полудрема в бывшей комнате Натали. С чего вдруг ему пришла такая блажь? Камиль и сам этого не знал. Деревянная лестница поскрипывала, на площадке лежал потертый коврик, дверная ручка оказалась фарфоровой, духота под крышей была такая, словно тепло со всего дома сконцентрировалось именно в мансарде. Здесь царила атмосфера загородного семейного дома с его обычно пустующими комнатами для гостей, которые открываются только летом, а все остальное время стоят запертыми.
Сейчас она служила чем-то вроде склада ненужных вещей. Судя по виду, в ней никогда не было особой индивидуальности — она напоминала гостиничный номер или стандартную гостевую спальню. Несколько покосившихся олеографий на стенах, комод, у которого недоставало одной ножки (вместо нее была подсунута книга), кровать, напоминавшая гамак — настолько глубоко был продавлен матрас… Впечатляюще, ничего не скажешь. Камиль сел, подложив под спину подушки, и потянулся за блокнотом и карандашом. Пока эксперты суетились вокруг рекуператора с дождевой водой, он рисовал лицо. Свое собственное. В молодости, готовясь к экзаменам в Школу изящных искусств, он нарисовал сотни автопортретов — его мать утверждала, что это единственное стоящее упражнение, потому что только оно дает возможность установить «четкую дистанцию». Сама она рисовала автопортреты десятками, но сохранился только один — написанный маслом, великолепный. Камилю не нравилось об этом думать, однако Мод оказалась права — его извечная проблема заключалась в том, чтобы установить правильную дистанцию с кем бы то ни было: он либо подходил слишком близко, либо оставался слишком далеко. Либо отношения захлестывали его с головой, и он ничего вокруг не видел, думая лишь о том, как бы удержаться на плаву, либо он оставался на расстоянии, осторожно наблюдая за объектом издалека и тем самым обрекая себя на то, чтобы ничего в нем не понять. В обоих случаях ему не удавалось «ухватить фактуру». На бумаге мало-помалу возникало изможденное лицо, на котором читалась растерянность, — лицо человека, не знающего, как справиться с грузом проблем.
Боковая стена представляла собой покатый склон крыши — любому, кто бы здесь ни жил, приходилось наклоняться, перемещаясь по комнате. Ну, кроме него разве что… Камиль продолжал водить карандашом, но без особого вдохновения. Он чувствовал дурноту. На сердце кошки скребли. Он вновь перебирал в памяти недавний разговор с Сандриной Бонтам, вспоминал собственное нетерпение и раздражительность. Иногда он невыносим, это точно. Но ему так хотелось побыстрее покончить с этим делом, покончить раз и навсегда.
Ему было не по себе, и он знал почему. Он «ухватил фактуру».
Такой эффект произвел портрет Натали Гранже. До того он видел на фотографиях из мобильника Трарье только жертву. Иными словами, один из элементов дела. Именно с делом о похищении в первую очередь ассоциировалась эта девушка. Но, когда был создан фоторобот, она стала личностью. Фотография — это ведь только реальность. Рисунок — это ваша собственная реальность, созданная вашим воображением, вашими фантазмами, вашей культурой, вашей жизнью. Когда он протянул рисунок Сандрине Бонтам, он увидел лицо изображенной на нем женщины запрокинутым, словно лицо утопающей. Сейчас оно снова предстало перед ним в этом ракурсе. Неужели она и вправду убила этого кретина, Паскаля Трарье? Да, это весьма вероятно, но не важно. Запрокинутое лицо вызывало тревогу. Эта женщина была пленницей, и только от него зависело, останется ли она в живых. При мысли о возможном поражении у него сдавливало грудь. Он не сумел спасти Ирэн. А что на этот раз? Он снова допустит, чтобы женщина умерла?
С самых первых шагов, буквально с первой секунды этого дела он пытался блокировать аффекты, которые все копились и копились по другую сторону преграды, — и вот эта преграда уже готова рухнуть, бреши появляются в ней одна за другой, еще немного — и она завалит его, погребет под обломками, после чего его отвезут прямиком в морг — иными словами, в уже знакомую психиатрическую клинику. Теперь он набрасывал в блокноте другой рисунок — огромный камень, размером почти со скалу. И себя в роли Сизифа.
25
Вскрытие началось в среду, в час ночи. Камиль присутствовал на нем, Луи тоже.
Ле-Гуэн, как всегда, опаздывал, и, когда он наконец появился в Институте судебной медицины, картина в основном уже прояснилась. По всей вероятности, речь действительно шла о Паскале Трарье. Все совпадало: возраст, рост, волосы, предполагаемая дата смерти, — не считая свидетельства бывшей соседки Натали, которая клятвенно уверяла, что узнала кеды Паскаля, хотя точно такую обувь с равным успехом могли носить еще полмиллиона человек. Предстояло сделать тест на ДНК, чтобы удостовериться окончательно, но уже очевидно, что Натали Гранже убила этого человека, предварительно нанеся ему сильный удар в область затылка чем-то вроде мотыги (все садовые инструменты, обнаруженные в небольшом сарайчике, увезли на экспертизу), — после чего размозжила ему голову лопатой.
— Видно, он ей здорово досадил, — пробормотал Камиль.
— Что-то около тридцати ударов, — сказал судмедэксперт. — Чуть позже я вам назову точное количество. Часть ударов нанесены боковой стороной лопаты, отчего создается впечатление, что их наносили затупившимся топором.
Камиль был удовлетворен. Не доволен, конечно, но удовлетворен. Общая картина вполне соответствовала тому, о чем он раньше уже догадывался. Будь тут этот засранец, судья Видар, Камиль, конечно, не удержался бы от пространного комментария, но, поскольку тут только старина Ле-Гуэн, он довольствовался лишь тем, что подмигнул шефу и вполголоса произнес, обращаясь к нему:
— Я же говорил тебе — эта девица мне не нравится.
— Что касается едкого вещества, нам еще предстоит сделать все нужные анализы, но это почти наверняка кислота, — продолжал судмедэксперт.
После того как этот тип получил тридцать ударов лопатой, его убийца, фальшивая Натали Гранже, залила ему в глотку почти целый литр кислоты. Судя по масштабам разрушения тканей — концентрированной.
— Очень концентрированной, — добавил судмедэксперт.
В результате ткани превратились в бесформенную пузырящуюся массу со скоростью, прямо пропорциональной степени концентрации.
Камиль первым решился вслух задать вопрос, который не давал покоя остальным с того самого момента, как они обнаружили тело:
— В тот момент, когда она залила кислоту, Трарье был жив или уже мертв?
Он знал, что на такой вопрос почти всегда следует стандартный ответ: надо подождать, пока будут готовы результаты анализов. Но на сей раз судмедэксперт ответил без всяких околичностей:
— Судя по отметинам на теле, особенно четким на запястьях, этого человека предварительно связали.
Какое-то время все молчали, переваривая эту информацию.
— Хотите знать мое мнение? — спросил судмедэксперт.
Разумеется, никто особо не горел желанием знать его мнение, но именно это и побудило его высказаться:
— Я думаю, что сначала ему нанесли удар по затылку, затем связали и залили в рот кислоту. И уже потом убийца нанес ему множество ударов лопатой, чтобы прикончить. То есть до последнего момента он был жив.
Как ни печально это признать, для полицейских правота либо неправота эксперта в данном вопросе пока мало что значила. В отличие от жертвы.
— И присяжных. — Это Камиль произнес уже вслух.
Вечная проблема с Камилем заключалась в том, что он не отступал. Никогда. Если уж он что-то вбивал себе в голову… Ле-Гуэн однажды сказал ему:
— Ну ты и упертый! Даже фокстерьер иногда соображает, что надо сдать назад!
— Очень изящное сравнение, — хмыкнул Камиль. — Ну хоть не с бассетом сравнил и не с карликовым пуделем. Спасибо и на том.
Будь на месте Ле-Гуэна кто-то другой, дело вполне могло бы кончиться дуэлью.
Вот и сейчас всем своим видом Камиль ясно показывал, что не собирается сдаваться. Начиная со вчерашнего дня Ле-Гуэн замечал в нем перепады настроения: порой он казался озабоченным, порой словно бы молча торжествовал победу. Они несколько раз пересекались в коридорах, Камиль едва здоровался; потом, через пару часов, прошедших с момента последней встречи, он без приглашения вошел в кабинет Ле-Гуэна и какое-то время маялся, ничего не говоря и не решаясь уйти, — он как будто раздумывал, стоит ли сообщить комиссару то, с чем он пришел, и наконец, не сказав ни слова, вышел, хотя и с явным сожалением, напоследок бросив на шефа взгляд, в котором сквозила горечь. Однако Ле-Гуэн проявил терпение. В очередной раз они столкнулись в туалете (стоя рядом у соседних писсуаров, они являли собой впечатляющее зрелище) — и Ле-Гуэн сказал только: «В любое удобное для тебя время» — что можно перевести и как: «Я собрался с силами и теперь в состоянии дать отпор».
И вот они сидят за столом на террасе кафе, ожидая заказанного ланча. Камиль демонстративно отключил мобильник и положил его перед собой на стол, давая понять, что полностью сосредоточился на предстоящем разговоре. Присутствовали все четверо — Камиль, Ле-Гуэн, Арман и Луи. После недавней грозы небо расчистилось, снова стало тепло. Арман до дна осушил заказанную кружку пива и тут же на всякий случай заказал еще чипсов и оливок — за счет того, кому предстояло расплачиваться за всех.
— Эта девушка — убийца, Жан, — произнес Камиль.
— Может быть, — кивнул Ле-Гуэн. — Но все же подождем результатов анализов. На данный момент действует презумпция невиновности, и ты это знаешь не хуже меня.
— Довольно шаткая презумпция, прямо скажем.
— Даже если ты и прав — что это меняет?
С этими словами Ле-Гуэн повернулся к Луи, призывая его в свидетели. Ситуация щекотливая, но Луи — молодой человек из влиятельной семьи, который обучался в лучших коллежах, имел одного дядю архиепископа, а другого — депутата от крайне правой партии; иначе говоря, с юных лет умел отделять моральные соображения от практических. К тому же в начальных классах он учился у иезуитов. Иными словами, по части дипломатии ему нет равных.
— Да, это совершенно законный вопрос, — спокойно произнес он. — В самом деле, что это меняет?
— Луи, я думал, ты более догадлив, — с упреком произнес Камиль. — Это полностью меняет подход к делу!
От удивления все застыли — даже Арман, который уже собирался стрельнуть сигарету за соседним столом, отказался от своего намерения и вновь повернулся к своим коллегам.
— Подход?.. — недоуменно переспросил Ле-Гуэн. — Черт возьми, Камиль, бросай эти штучки и говори нормально!
— Да, я вижу, вы и впрямь не понимаете, — произнес Камиль.
Обычно в подобных ситуациях он либо шутил, либо иронизировал, — но сейчас он говорил серьезно.
— Вы не понимаете, — повторил он.
Он вынул из кармана блокнот — тот самый, в котором постоянно что-то рисовал. Записи он делал редко, полагаясь на свою феноменальную память, и, как правило, на обратной стороне рисунков — в этом было что-то от Армановой манеры экономить на всем подряд, хотя Арман ухитрялся писать не только на обложке, но даже на обрезе. Луи успел заметить на страницах блокнота многочисленные изображения крыс. Ничего не скажешь, Камиль в самом деле чертовски талантливый художник.
— Эта девушка меня очень серьезно заинтересовала, — ровным тоном сказал он. — Очень серьезно. И история с серной кислотой тоже показалась мне интересной. А вам нет?
И, словно осознав, что на последний вопрос в принципе нельзя получить утвердительного ответа, он добавил:
— Итак, я провел одно небольшое расследование. Правда, там еще надо будет уточнить ряд деталей, но главное я выяснил.
— Ну давай, не тяни кота за хвост! — слегка раздраженно потребовал Ле-Гуэн.
После чего залпом допил еще остававшееся в кружке пиво и сделал знак гарсону повторить заказ. Арман в тот же момент скопировал этот жест: «Дайте две!»
— Тринадцатого марта прошлого года, — произнес Камиль, — некоего Бернара Гаттеньо, сорока девяти лет, нашли мертвым в номере отеля «Формула-1» недалеко от Этампа. Умер от разрушений, причиненных концентрированной серной кислотой — восьмидесятипроцентным раствором.
— О нет!.. — пробормотал Ле-Гуэн. Он был полностью уничтожен.
— Учитывая состояние дел в семейной жизни, выдвинули гипотезу о самоубийстве.
— Можешь обойтись без подробностей.
— Нет-нет, погоди, это забавно. Сам увидишь. Восемь месяцев спустя, двадцать восьмого ноября, убит Стефан Масиак, владелец кафе в окрестностях Реймса. Тело обнаружили утром в его же заведении. Заключение эксперта: подвергался побоям и пыткам с применением серной кислоты. В той же концентрации. Точно таким же образом залитой в горло. Из кафе похищено чуть больше двух тысяч евро.
— Думаешь, это сделала та самая девушка? — спросил Ле-Гуэн.
— А вот скажи мне: если бы тебе пришла в голову идея покончить с собой, ты бы стал использовать серную кислоту?
— Но как, черт возьми, это связано с нашим делом? — прорычал Ле-Гуэн, ударив кулаком по столу.
— Тихо, Жан, тихо.
Среди гробовой тишины гарсон принес пива Ле-Гуэну и Арману и протер стол, приподнимая другие кружки.
Луи прекрасно знал, что сейчас произойдет, — при желании он мог бы заранее расписать ход разговора вплоть до отдельных реплик, потом убрать протокол в конверт, спрятать, а по завершении разговора снова достать его и сравнить детали — подобное развлечение бывает в мюзик-холлах, когда нужно заранее угадать, что сейчас произойдет. Камиль собрался продолжать. Арман с наслаждением докурил выпрошенную у кого-то сигарету (своих он, кажется, вообще никогда не покупал).
— Только одно, Жан…
Ле-Гуэн закрыл глаза. Луи внутренне улыбнулся. В присутствии Ле-Гуэна он всегда улыбался только внутренне, это было правилом. Арман выжидал. В поединке Камиля с Ле-Гуэном он всегда готов поставить на первого, тридцать к одному.
— Вот скажи мне одну вещь, — продолжал Камиль. — Как ты думаешь, сколько лет подряд у нас не было ни единого дела об убийстве с применением серной кислоты? Я имею в виду — ни единого нераскрытого дела.
Он сделал паузу, но Ле-Гуэн явно не расположен играть в эти игры.
— Одиннадцать лет, друг мой, — продолжал Камиль. — Само собой, время от времени встречаются шутники, которые используют серную кислоту в подобного рода делах, но всегда — только как вспомогательное средство. Для большей надежности, так сказать. Их находят, арестовывают, судят, сажают — одним словом, государство оберегает своих граждан, как и положено. Что касается нетрадиционного применения серной кислоты — на этот счет мы, демократическая полиция, придерживаемся строго однозначного мнения.
— Ты меня достал! — рявкнул Ле-Гуэн.
— Я вас понял, комиссар. Но что поделать, как говорил Дантон, «факты — упрямая вещь». А факты именно таковы.
— Ленин, — неожиданно сказал Луи.
Камиль, слегка раздраженный, обернулся к нему:
— Что — Ленин?
Луи невозмутимо поправил прядь волос, упавшую на лоб.
— «Факты — упрямая вещь» — это слова Ленина, а не Дантона.
— И что это меняет?
Луи, слегка покраснев, уже собирался принять вызов, но Ле-Гуэн его опередил:
— В самом деле, Камиль, — ну, допустим, десять лет не было ни одного дела об убийстве, где фигурировала бы серная кислота, — и что?
Он действительно вышел из себя, его голос громом раскатился по всей террасе — но этот достойный шекспировской пьесы рев напугал только других посетителей. Камиль всего лишь наклонил голову, посмотрел на мыски своих ботинок, болтавшихся в двадцати сантиметрах над полом, и мягко ответил:
— Не десять лет, комиссар. Одиннадцать.
Среди недостатков Камиля далеко не последний — его пристрастие к театральности. Театральности в духе Жана Расина, классического толка, если можно так выразиться.
— И вот теперь, — продолжал он, — мы имеем два таких убийства всего за восемь месяцев. В обоих случаях жертвы — мужчины. Заметь, вместе с убийством Трарье — уже три.
— Но…
Луи отметил про себя, что комиссар буквально поперхнулся, — чтобы не сказать грубее (но Луи вежлив даже в разговоре с самим собой).
Ле-Гуэн и в самом деле смог выдавить из себя всего несколько слов:
— Но какая связь с этой девушкой?..
Камиль улыбнулся:
— Ну вот наконец-то правильный вопрос.
На сей раз Ле-Гуэн ограничился лишь замечанием:
— Ты и святого доведешь до греха.
Давая понять, что его терпение иссякло, он встал из-за стола. На его лице читалось: «Поговорим в другой раз». Затем слегка махнул рукой с видом: «Может, ты и прав, но все равно — в другой раз». Любой, кто не знал Ле-Гуэна достаточно хорошо, решил бы, что он обескуражен. Он бросил на стол несколько монет, потом в знак прощания поднял руку таким жестом, словно приносил торжественную клятву, — и в следующий миг, повернувшись к остальным широкой, словно кузов грузовика, спиной, тяжелыми шагами направился к выходу.
Камиль вздохнул. Проявить сообразительность слишком рано — это всегда тактический просчет. Он несколько раз постучал себя по носу указательным пальцем, словно для того, чтобы лишний раз подтвердить в присутствии Армана и Луи, что обладает хорошим чутьем. Только сейчас оно проявилось некстати. На данный момент девушка была жертвой, и никем иным. И не найти ее теперь, когда она расплатилась за свою вину, тоже своего рода вина. То, что речь шла об убийце-рецидивистке, не очень-то годилось в качестве контраргумента.
Они расплатились, встали и вышли. Напоследок Арман стрельнул у одного из посетителей небольшую сигару — сигарет у того не оказалось. Спустившись по ступенькам террасы, все трое направились к метро.
— Я сформировал три группы, — сообщил Луи. — Первая…
Камиль резко остановился и быстрым движением положил ему руку на запястье — можно подумать, что он внезапно заметил у себя под ногами ядовитую змею, на которую едва не наступил. Луи поднял голову и прислушался. Арман тоже навострил уши. Камиль прав — у его спутников тоже возникло ощущение, будто они где-то в джунглях. Все трое переглянулись, чувствуя, как земля под ногами вибрирует, содрогаясь от тяжелых ритмичных ударов. Затем одновременно обернулись, готовые к любым неожиданностям. Метрах в двадцати они увидели монументальную слоновью тушу, которая мчалась к ним с невероятной скоростью. Ле-Гуэн несся им навстречу, полы его куртки распахнулись, отчего силуэт стал абсолютно квадратным, одна рука высоко вздымала мобильный телефон. Камиль рефлекторно сунул руку в карман в поисках собственного мобильника и вспомнил, что так и не включил его, выйдя из кафе. Но он не успел ни включить его, ни сделать еще что бы то ни было — Ле-Гуэн оказался уже совсем рядом. В несколько прыжков он вплотную приблизился к Камилю и при этом, что удивительно, сумел затормозить, не сбив его с ног, — удивительно четко рассчитал траекторию. Еще удивительнее то, что комиссар даже не запыхался. Кивнув на свой телефон, он произнес:
— Ее нашли! Это в Пантене. Срочно едем туда!
Ле-Гуэн сел в машину вместе с ними и за время поездки успел решить множество вопросов по телефону. Судье позвонил тоже он.
Луи ухитрялся полностью сохранять спокойствие и при этом вести машину на бешеной скорости. Они прибыли на место всего через несколько минут.
Старый заброшенный склад на берегу канала выглядел как огромный промышленный блокгауз, напоминающий одновременно завод и корабль. Крашеное охрой массивное здание, которое своим сходством с кораблем было обязано наружным галереям, опоясывавшим его со всех сторон на уровне каждого из четырех этажей, а с заводом — высоким и узким окнам, расположенным почти вплотную друг к другу. Шедевр бетонной архитектуры тридцатых годов. Величественный монумент, на котором еще и сегодня угадывались почти стершиеся буквы: «ЛИТЕЙНОЕ ПРОИЗВОДСТВО».
Вокруг царило полное запустение. Здание, очевидно, не снесли только потому, что планировали перестроить под какие-то другие нужды. Снизу доверху его покрывали разноцветные граффити — белые, синие, оранжевые, но, несмотря ни на что, оно продолжало царить над набережной, напоминая тех индийских слонов, которых украшают на праздники цветными лентами и серпантином и которые, не обращая на это внимания, движутся среди толпы, сохраняя свою тяжелую величественную поступь.
Как выяснилось, прошлой ночью каким-то граффитчикам удалось забраться на галерею на втором этаже, — что казалось абсолютно невозможным, потому что все проходы были давно разрушены или заблокированы. Но этим ребятам все нипочем… И вот на рассвете, когда они уже заканчивали свою творческую работу, один из них мельком взглянул сквозь разбитое окно — и увидел подвешенную к потолку деревянную клетку и чье-то тело внутри. Все утро они прикидывали степень риска, который мог повлечь за собой анонимный звонок в полицию, но в конце концов все же позвонили. Их вычислили через два часа и учинили допрос по поводу их ночной активности.
На место прибыли полицейские и спасатели. Здание годами стояло запертым, новые владельцы замуровали все входы и выходы. Между тем как одна команда спасателей развернула лестницы, другая принялась с помощью кувалды ломать кирпичную кладку, закрывающую один из дверных проемов.
Вскоре вокруг собралось довольно много людей: полицейские в форме и в штатском, а также невесть откуда взявшиеся зеваки, которые, завидев множество машин с мигалками, стянулись к заброшенному зданию — в конце концов пришлось выставить ограждение.
Камиль поспешно вышел из машины и, даже не доставая служебное удостоверение, направился к зданию. Он едва не упал, споткнувшись о груду битых кирпичей. Затем, восстановив равновесие, окликнул спасателей, расчищающих проход:
— Подождите!
Он приблизился. Капитан спасателей, в свою очередь, шагнул ему навстречу, загораживая проход. Камиль даже не стал тратить время на препирательства и просто скользнул в дверной проем — сейчас как раз такой, что человек его роста мог войти внутрь, не наклоняясь. Для того чтобы смогли войти его спутники, понадобилось еще несколько ударов кувалдой.
Внутри было абсолютно пусто. Огромные помещения заливал тусклый свет, сочившийся из узких окон с треснувшими или выбитыми стеклами. Сквозь дырявую крышу капала вода, скопившаяся за время дождей, грохотали плохо закрепленные листы шифера — и эхо разносило эти звуки, многократно усиливая их, по гулким пустым цехам. То и дело налетали порывы ветра. Словом, сама атмосфера этого места способствовала тому, что любому становилось не по себе. Громадными масштабами оно напоминало кафедральный собор — и в то же время являло собой печальную иллюстрацию заката индустриальной эпохи. Обстановка и освещение в точности напоминали те, что удалось различить на фотографиях, сделанных похитителем. Снаружи по-прежнему доносился грохот кувалд, напоминавший набат.
— Есть тут кто-нибудь?! — крикнул Камиль.
Подождав немного и не услышав ничего в ответ, он бросился вперед. Первый зал оказался очень большим, примерно двадцать на пятнадцать метров, с потолком высотой метров в пять. Стены сочились влагой, на полу повсюду виднелись лужи дождевой воды. Здесь царила ледяная промозглая сырость. Дальше располагалось еще несколько точно таких же залов — видимо, раньше это были складские помещения. Камиль бегом миновал их — и еще раньше, чем войти в очередной дверной проем, он уже знал, что достиг цели.
— Есть тут кто-нибудь?! — на всякий случай еще раз крикнул он — и не узнал своего голоса. Это ничем не объяснимое состояние, связанное с его профессией, выражалось в том, что, приближаясь к месту преступления, он испытывал нарастающее напряжение, которое проявлялось и в голосе. И еще сильнее такое состояние обострил запах, принесенный порывом ледяного сквозняка. Резкий запах гнили, мочи и дерьма.
— Есть кто-нибудь?.. — повторил он почти машинально.
И снова побежал. Эхо его шагов разносилось по залам, служа ориентиром полицейским, устремившимся за ним. Ворвавшись в смежный зал, он застыл на пороге, бессильно опустив руки.
Через несколько секунд рядом с ним оказался Луи. Он услышал от Камиля одно-единственное слово:
— Черт!..
Деревянная клетка валялась на полу, две боковых доски были выломаны. Возможно, они треснули от удара об пол, а потом пленница довершила работу собственноручно. Резкий запах гнили шел от трупов крыс — их было три, два из них придавило упавшей клеткой. Их густо облепили мухи. Вокруг на полу виднелись полузасохшие кучки дерьма. Одновременно взглянув вверх, Камиль и Луи увидели кусок оборванной непонятно каким образом веревки, свисавший с конца лебедки под самым потолком.
Пол в радиусе нескольких метров забрызган кровью.
И — никаких следов жертвы.
Прибывшие полицейские отправились на ее поиски по соседним залам. Глядя им вслед, Камиль лишь скептически покачал головой — он знал наверняка, что это бесполезно.
Она словно испарилась.
Хотя, учитывая ее состояние, это могло оказаться вовсе не метафорой…
Но как же ей удалось освободиться? Впрочем, эксперты скоро все выяснят… Каким образом и через какой выход она убежала? Это тоже будет понятно очень скоро. Но результат налицо: девушка, которую они собирались спасти, спаслась самостоятельно.
Камиль и Луи молча стояли на пороге, пока отовсюду доносились распоряжения одних и ответные возгласы других, разносимые эхом по всему огромному зданию. Они словно никак не могли осознать странный финал этой истории.
Девушка исчезла — и, куда бы она ни делась, она не обратилась в полицию, как сделала бы на ее месте любая другая жертва подобного преступления.
Несколько месяцев назад она убила человека — размозжила ему голову ударами лопаты, а потом, еще живому, залила в горло серную кислоту. После чего похоронила его в городском предместье.
Лишь удачное стечение обстоятельств позволило найти этот труп, в связи с чем неизбежно возникал вопрос: а были ли другие?
И сколько их было?
Не так давно имели место два очень похожих убийства, и Камиль прозакладывал бы последнюю рубашку, что они связаны с убийством Паскаля Трарье.
Сам факт, что девушка сумела освободиться в такой, казалось бы, абсолютно безвыходной ситуации, свидетельствовал о том, что она отнюдь не заурядная особа.
Ее обязательно нужно найти.
Но сейчас это казалось едва ли не сложнее, чем раньше.
— По крайней мере, я уверен, — наконец разжав губы, процедил Камиль, — что теперь комиссар Ле-Гуэн наконец-то осознает истинный масштаб наших проблем.
Часть II
26
Алекс почти не соображала от усталости. Она даже не успела осознать, что вообще произошло.
Собрав последние силы, она встряхнула клетку так, что крысы с трудом удержались, цепляясь когтями за доски. И завопила во весь голос. В потоках холодного сквозняка клетка завертелась, как ярмарочная карусель. И в какой-то момент веревка не выдержала.
Алекс повезло — и это везение, скорее всего, спасло ей жизнь, — в тот момент, когда веревка порвалась, один из углов покосившейся клетки был направлен вниз. Не отрывая застывшего взгляда от веревки, Алекс видела, как последние уцелевшие волокна рвутся одно за другим — казалось, веревка корчится от боли, — и вот в какой-то момент клетка полетела вниз. Падение было молниеносным — неудивительно, учитывая вес груза, — и всего через какую-то долю секунды клетка ударилась об пол. Алекс инстинктивно напрягла мышцы, чтобы хоть немного самортизировать приземление. Но удар был таким сильным, что угол клетки, казалось, вонзился в бетон. На мгновение клетка застыла в этом неустойчивом положении, затем покачнулась — и в следующий момент повалилась набок с глухим шумом, похожим на мощный вздох облегчения. Алекс отшвырнуло на крышку. Крысы, цеплявшиеся за верхние доски, разлетелись во все стороны. Две доски треснули, но окончательно не сломались.
Алекс, оглушенная падением, едва могла пошевелиться и тем более приподняться — но тут наконец ее мозг полностью осознал случившееся, и это сработало. Клетка упала. Доски треснули. Одна из них, сбоку от нее, почти раскололась пополам. Алекс чувствовала себя настолько истощенной, что поначалу даже засомневалась — удастся ли ей окончательно выломать эту доску. Но затем собралась с силами, уперлась руками и ногами в противоположные стенки и, словно для того, чтобы помочь себе, снова завопила. И ее темница не выдержала. Доска хрустнула. В первый миг Алекс показалось, что небо внезапно распахнулось перед ней во всю ширь. Возможно, нечто подобное чувствовал Моисей, когда перед ним расступились воды Красного моря.
Эта победа вызвала у нее восторг, близкий к исступлению. Ее с такой силой захлестнули эмоции — торжество, облегчение, изумление при виде того, что ее безумная стратегия все же сработала, — что вместо того, чтобы встать и как можно скорее выбраться отсюда, она продолжала сидеть в клетке, плача навзрыд и даже не пытаясь успокоиться.
Наконец мозг послал ей очередной настойчивый сигнал. Уходить. Быстро. Крысы, конечно, сейчас не осмелятся приблизиться к ней — но Трарье? То, что он не появлялся в последнее время, еще ничего не значит — даже несмотря на ее предчувствия. Может быть, он явится с минуты на минуту.
Итак, нужно встать, одеться и выбираться отсюда. Быстрей, быстрей!
Алекс попробовала разогнуться. Она надеялась, что почувствует облегчение, но это обернулось пыткой. Все тело было словно парализовано. Невозможно встать, вытянуть ноги, опереться на руки, принять устойчивое положение. Она превратилась в сплошной комок окаменевших мускулов. У нее больше не оставалось сил.
Только для того, чтобы подняться на колени, ей понадобилось не меньше двух минут. Это оказалось невероятно мучительно. Алекс плакала от боли и беспомощности, кричала, с силой колотила сжатыми кулаками по доскам клетки. Но истощение лишило ее сил, она снова упала и сжалась на полу — заледеневшая, обессиленная, неподвижная.
Сколько мужества и силы воли ей понадобилось, чтобы возобновить усилия и мало-помалу распрямить застывшие конечности, пусть и с громкими проклятиями и чудовищным трудом, которого требовало любое, самое простое движение, — приподняться, разогнуть спину, вытянуть шею… Разыгралась настоящая битва — между Алекс умирающей и Алекс живой. И тело понемногу пробуждалось, словно в муках рождаясь на свет заново. Наконец ей удалось встать на четвереньки, а затем потихоньку, сантиметр за сантиметром передвигая ноги, выбраться из клетки. Она сильно ударилась об пол, но тут же с огромным наслаждением прижалась щекой к холодному влажному бетону и снова зарыдала.
Через несколько минут она, по-прежнему передвигаясь на четвереньках, подняла с пола какую-то тряпку и набросила ее на плечи. Затем доползла до бутылок с водой, схватила одну из них и, открыв, выпила сразу почти все содержимое. Переведя дыхание, она легла на пол и вытянулась на спине, Много (сколько?) дней подряд она ждала этого момента, много дней смирялась с мыслью о том, что никогда его не дождется. Вот так бы и лежать, хоть до самого конца света, чувствуя, как постепенно возобновляется ток крови, оживают мускулы, приходят в движение связки… Даже несмотря на то, что все эти процессы были мучительными. Нечто подобное, должно быть, происходит с замерзшими альпинистами, когда их возвращают к жизни.
Мозг, который тоже потихоньку оттаивал, снова послал сигнал: а если тот человек вернется? Нужно уходить отсюда! Быстрей!
Алекс проверила свои вещи — всё оказалось на месте. Одежда, сумочка с деньгами и документами и даже парик, который был на ней в тот вечер и который похититель бросил в одну кучу со всем остальным. Он ничего не взял. Ему нужна была только ее жизнь — точнее, ее смерть. Перебирая вещи дрожащими от слабости руками, Алекс не переставая оглядывалась по сторонам. Она понимала, что ей стоило бы найти какой-то предмет, который послужил бы оружием, если тот человек неожиданно вернется. На полу валялось много всякого хлама, и, рассмотрев его подробнее, она выбрала небольшой ломик с раздвоенным концом. Похоже, он предназначался для вскрытия ящиков. Зачем похититель принес его сюда? Собирался открыть клетку после того, как жертва умрет? Чтобы ее похоронить?.. Алекс положила ломик рядом с собой. Она даже не сознавала до конца всей безысходности ситуации. Если Трарье вернется, у нее вряд ли хватит сил даже поднять свое орудие, не говоря уже о том, чтобы им воспользоваться.
Она уже собиралась одеться, как вдруг впервые обратила внимание на свой собственный запах — отвратительную смесь мочи, рвоты и дерьма. Ее дыхание было зловонным, как у гиены-падальщицы. Она открыла бутылку с водой, потом еще одну и принялась лить воду на себя, смывая засохшую грязь. Руки дрожали, движения были медленными и вялыми. Наконец, кое-как вымывшись, она посильнее растерла себя каким-то покрывалом, найденным здесь же на полу, и почувствовала, как ее конечности понемногу возвращают себе гибкость. Разумеется, никакого зеркала не нашлось, и Алекс не могла увидеть, на кого она похожа. В сумочке лежало карманное зеркальце, и она уже собиралась его поискать, когда мозг послал новый сигнал — последнее предупреждение: да сваливай уже отсюда, мать твою! Пошевеливайся! Быстрей!
Одежда, которую она с трудом натянула, согрела ее еще больше. Ноги отекли, обувь сильно жала. Она с трудом держалась на ногах, лишь со второй попытки ей удалось поднять с пола сумочку. О том, чтобы захватить еще и ломик, пришлось забыть. Шатаясь, она направилась к выходу из зала. У нее было такое чувство, что какие-то движения навек останутся ей недоступными: разогнуть спину, выпрямить ноги, поднять голову. Она двигалась, согнувшись в три погибели, как старуха.
На пыльном полу остались отпечатки ботинок Трарье, и, двигаясь вдоль цепочки этих следов, она следовала из одного зала в другой. Она внимательно смотрела по сторонам, пытаясь понять, откуда же он сюда заходил. В самый первый день, когда она попыталась сбежать, он схватил ее возле недавно замурованного выхода. Но вот чего она тогда не заметила — металлического люка в полу, в самом углу зала. Вделанный в крышку скрученный моток толстой проволоки служил ручкой. Ухватившись за нее, Алекс попыталась поднять крышку, но безуспешно. Она тянула изо всех сил, но крышка не сдвинулась ни на сантиметр. Слезы вновь подступили к глазам, из самых глубин желудка вырвался глухой стон. Она повторила попытку — с тем же результатом. Алекс огляделась вокруг в поисках подручного средства. Она уже понимала, что этот люк — единственный выход, иначе Трарье не отнесся бы с таким спокойствием к ее попытке побега. Он ничуть не торопился, чтобы поймать ее и вернуть на место. Видимо, знал, что даже если она заметит люк, то ни за что не поднимет крышку. Тогда в ней закипел гнев — ужасающий, убийственный, черный. Она побежала обратно — по-прежнему не разгибаясь, спотыкаясь, словно калека. Она распугала тех крыс, которые осмелились вернуться после того, как рухнувшая клетка чуть не раздавила их, — сейчас они снова попрятались. Она подобрала оставленный ломик и три сломанных доски, даже не задумываясь, сможет ли донести их куда нужно, — и, возможно, как раз поэтому ей все удалось. Мысли полностью отсутствовали — осталось только стремление выбраться отсюда, и ничто не могло этому воспрепятствовать. Пусть хоть мертвой, но она отсюда выйдет! Она просунула конец ломика в узкий зазор между крышкой люка и бетонным полом и навалилась на него всем своим весом. Когда крышка приподнялась на несколько сантиметров, она ногой втолкнула в щель обломок доски, снова надавила на свой импровизированный рычаг, просунула в щель вторую доску, затем побежала обратно и притащила другие обломки… Наконец, совершая одно усилие за другим, она сумела поставить ломик вертикально, так, чтобы он удерживал поднятую крышку люка. Свободное пространство не превышало сорока сантиметров — едва достаточно, чтобы протиснуться, ежеминутно рискуя нарушить это хрупкое равновесие, в результате чего тяжеленная крышка обрушилась бы на нее и раздавила.
Алекс остановилась, склонила голову и прислушалась. На сей раз никакого предостережения, никакого совета от внутреннего голоса не последовало. При малейшей неловкости, если она хоть немного заденет ломик, он упадет плашмя, и крышка люка рухнет. Не тратя больше времени на раздумья, она швырнула сумочку в люк и всего через долю секунды услышала слабый глухой звук падения. Значит, тут совсем неглубоко. Даже не додумав эту мысль до конца, Алекс уже протискивалась в люк. Понемногу, миллиметр за миллиметром, она сползала вниз. Несмотря на сырость и холод, она была вся в поту, когда ее нога наконец нащупала опору — казалось, где-то на невероятной, бездонной глубине. Это оказалась ступенька. Алекс уже полностью спустилась, лишь пальцы продолжали цепляться за край люка, — когда, неосторожным движением повернув голову, задела ломик. Он упал, звякнув о бетонный пол, — и тут же крышка люка с адским грохотом обрушилась. Алекс едва успела убрать пальцы — рефлекторным движением, в последнюю микросекунду, — и застыла, охваченная ужасом. Она стояла на верхней ступеньке лестницы, почти в полной темноте. Она была цела. Когда ее глаза немного привыкли к темноте, она подобрала свою сумочку, валявшуюся на несколько ступенек ниже, и снова остановилась, затаив дыхание. Сейчас она пойдет дальше и выберется отсюда… она пыталась внушить себе это, но сама себе не верила. Затем Алекс разглядела железную дверь, припертую стеновым блоком, который с огромным трудом и далеко не сразу откатила в сторону — настолько она ослабела. За дверью оказался пропахший мочой коридор, потом другая лестница, где было так темно, что Алекс пришлось идти вдоль стены, опираясь о нее обеими руками, как слепой, ориентируясь лишь на далекий слабый свет. Скорее всего, на этой самой лестнице она ударилась головой и потеряла сознание, когда Трарье тащил ее по ступенькам вниз. Верхние ступеньки лестницы оказались перегорожены тремя поперечными перекладинами, идущими подряд. Алекс перешагнула их одну за другой. Затем, в конце туннеля, она увидела нечто вроде широкой вентиляционной трубы, за которой наконец-то обнаружила выход, закрытый прямоугольной жестяной пластиной, вертикально укрепленной в проеме стены. Свет снаружи едва просачивался, и Алекс пришлось ощупывать эту пластину, чтобы попытаться понять, как она держится. Она толкнула пластину от себя, но та не поддалась. Тогда Алекс попыталась потянуть ее к себе. Пластина сдвинулась с места. Она оказалась не тяжелой, и Алекс осторожно вытащила ее из проема, после чего прислонила к стене рядом с собой.
Свобода.
На нее повеяло свежим ночным воздухом, к которому примешивались запахи влажной земли и воды. Было темно, однако ясно ощущалось — там, снаружи, царит жизнь. Пластина скрывалась в небольшом углублении в стене, расположенном вровень с землей. Алекс выбралась из прохода — и почти сразу же обернулась, чтобы посмотреть, удастся ли ей загородить его вновь. Но затем отказалась от этой идеи. Ей уже ни к чему соблюдать предосторожности — при условии, что она уйдет немедленно, сейчас же. Со всей быстротой, на которую будут способны ее одеревеневшие конечности и ноющие мышцы, она отошла от зияющей ниши.
Метрах в тридцати виднелась пустынная набережная. Там она различила несколько одноэтажных жилых домов, почти все окна были темными. За ними, очевидно, пролегала улица и проезжая часть — оттуда доносился обычный городской шум, слегка приглушенный в этот час.
Алекс двинулась туда.
Вот он и бульвар. Алекс понимала, что из-за огромной усталости не сможет идти слишком долго. К тому же ее буквально ослепил свет уличных фонарей — у нее даже закружилась голова, и ей пришлось ухватиться за фонарный столб, чтобы не упасть.
Непохоже, что тут можно найти какой-то транспорт…
Хотя нет. Чуть подальше она заметила стоянку такси.
Вокруг не было ни души. Но так или иначе — само по себе рискованно брать такси, подсказывал измученный мозг. Нет лучшего способа оказаться схваченной и доставленной в полицию…
Но, напоминая об этом, он так и не смог предложить более подходящее решение.
27
В тех случаях, когда, как сегодня с утра, предстояло сделать много дел и сложно было выбрать, с чего начать, Камиль предпочитал действовать по принципу «Самое срочное — ничего не делать». Она из составляющих его метода заключалась именно в том, чтобы откладывать дело в долгий ящик до последнего момента. Он изобрел эту методику еще в те времена, когда выступал в Школе полиции, и назвал ее техникой зависания. Конечно, по логике вещей над этим стоило всего лишь посмеяться, особенно учитывая рост и вес автора, который мог зависнуть в воздухе в буквальном смысле этого выражения, — но посмеяться никто ни разу не рискнул.
Было шесть утра. Камиль проснулся, принял душ, позавтракал и встал у окна. Душечка вспрыгнула на подоконник. Он начал гладить ее по спинке. Оба смотрели в окно.