"Сосед" (Теффи)

В больших, важных домах с дорогими квартирами вы можете десять лет прожить, не зная, кто живет по соседству с вами. Иногда оказывается, что на одной лестнице, на той же площадке, живет старый ваш, давно вами потерянный из вида приятель, а вы узнаете об этом только случайно, из третьих рук.

Совсем не так обстоят дела в дешевых домах, на грязненьких лестницах, без лифта и прочих фокусов. Там живут по-соседски, бегают друг к другу за перцем, за солью, за спичками, наскоро делятся семейными но­востями и политическими ужасами.

Квартирка по соседству с Узбековыми пустовала не­долго. На третий день уже распахнулись ее двери на­стежь, впустили четыре матраца, стол, буфет, кухонный шкапчик, три стула, два кресла и всякое мягкое барах­ло. Потом, боком, сопровождаемый воплями, молящими об осторожности, въехал зеркальный шкаф. На этом дело закончилось. Новые жильцы водворились на место.

На следующий день Катя Узбекова, возвращаясь с базара, встретила на своей площадке выходящих из дверей новых соседей: озабоченную, еще молодую, жен­щину общематеринского образца. С ней две девчонки, лет по восьми, и маленький толстый мальчик.

 

Женщина поздоровалась, спросила, где что надо по­купать; девочки, востроносые, востроглазые, рассматри­вали Катю, разиня рот, удивленные ее видом и ак­центом.

Толстый мальчик оказался человеком осторожным. Он спрятался за юбку матери и выглядывал оттуда то с одной, то с другой стороны, по очереди: то одним, то другим глазком.

Так завязалась соседская жизнь. Занимали друг у друга соль, перец и спички, рассказывали полити­ческие новости.

Соседские девчонки бегали в школу. Толстый маль­чик ходил с матерью утром на базар. Днем либо стучал чем ни попало, либо ревел во весь голос. Очевидно, жи­лось ему скучно.

Как-то встретив его на лестнице, Катя сказала:

—   Пойдем ко мне, хочешь? Мальчик подумал и спросил:

—   Зачем?

—   Я буду борщ варить.

—   Что?

—   Борщ.

—  А я?

—  А ты будешь смотреть, хочешь?

—   Хочу.

Ему было немножко стыдно, что так быстро согла­сился. Продешевил себя. Ну, да уж раз дело сделано, назад не разделаешь.

Пошел.

На кухне он влез на табуретку, выпучил глаза и в блаженном удивлении смотрел, как Катя резала кар­тофель и свеклу. От усердия за нее надул губы и сопел носом.

—   Сколько тебе лет?— спросила Катя.

—   Четырнадцать,— отвечал он и посмотрел испод­лобья, какое это произведет на нее впечатление.

—   Должно быть, четыре,— решила Катя. Он вздохнул и прошептал:

—   Четыре.

Приготовление борща оказалось таким интересным, что даже было жаль, когда Катя сложила все нарезан­ное в кастрюлю и поставила на плиту.

—   Это можно будет есть?— спросил он.

—   Можно.

—   Оттого, что вы русские?..

 

 

Квартира Катина была не велика: две комнатушки да кухня. Но толстый мальчик осматривал все, точно попал невесть в какие палаты или, по крайней мере, в музей.

Особенно поразила его лампадка в углу перед ико­ной. Поразила до испуга. Долго смотрел, хотел что-то спросить и не решился.

Когда мать постучала в дверь и позвала его домой, он ушел, совершенно подавленный и ошеломленный на­хлынувшими на него впечатлениями. Икона, клетка для канарейки, которую скоро купят, корзинка, в которой прежде жил кот,— он теперь ушел в больницу,— круг­лая кофейная мельница, борщ со свеклой и  бинокль.

Все это надо было обмыслить, обдумать, понять и оценить. Он ушел подавленный и даже забыл попро­щаться. И когда мать строго ему об этом напомнила, он не остановился, а, наоборот, прибавил ходу.

Когда борщ был готов, Катя налила в мисочку и по­шла угостить соседа.

— Поль! — позвала мать.

Толстый мальчик вышел и взглянул на Катю сму­щенно и радостно. Выводы, сделанные из сложных пер­вых впечатлений, были хорошие.

Вечером соседка вернула мисочку и рассказывала, что Поль от борща совсем потерял голову, что он даже не знал, что на свете бывают такие вещи. Сосед Поль оценил русский суп.

С этого началась дружба.

Катя брала соседа с собой за покупками. Если условлено было идти после обеда, сосед с восьми часов утра уже стоял под дверью на лестнице, в пальто и в шапочке. Очень боялся, что уйдут без него. В Катин дом входил всегда с широко раскрытыми глазами, зара­нее готовыми удивиться на какое-нибудь радостное чудо.

«Лерюсс» были удивительные существа. Ели самые странные вещи. Даже хлеб у них был не такой, как у всех, а черный.

И разговаривали «Лерюсс» не так, как все, а крича­ли, громко и звонко, точно перекликались где-нибудь в деревне через забор. И все время приходили к «Ле-рюссам» гости и съедали все, что только у «Лерюссов» было в буфете и в кухонном шкапчике, а «Лерюссы» только радовались и от радости даже пели. Вся жизнь «Лерюссов» была очень странная и очень интересная. Кроме всего прочего, они все время ели, и если к ним кто-нибудь приходил, и тот тоже принимался есть. Как только кто-нибудь появлялся в передней, оба «Лерюсса» начинали кричать друг другу:

—  Скорее чаю!

Гость  ничуть  не  удивлялся  и  был   очень  доволен.

Эту   фразу —«скорее   чаю!»— сосед   Поль   выучил

прежде всего, даже прежде, чем «карашо» и «нитшево».

Дожидаясь Кати на лестнице,  он  кричал в дверь:

—  Скорэ тшаю!..

Что, собственно говоря, это значит, он не спрашивал. Он, кажется, считал эти слова чем-то вроде боевого клича.

Удивляло его, кажется, больше всего то, что Катя, работая, поет. Француженки работают серьезно. Стару­хи ворчат, молодые кряхтят. Никто не поет.

Из Катиных песен больше всего  понравилось ему:

Пойдем, Дуня, Дунюшка, Во лесок, во лесок.

Сорвем, Дуня, Дунюшка, Лопушок, лопушок.

Сошьем, Дуня, Дунюшка, Фартушок, фартушок...

Мотив трудный, переливчатый, слова такие, что их и русскому слуху не сразу ухватить. Ужасно эта песенка соседу Полю понравилась. Сидел он, толстый, красный, на столе, с пряником в руке,  и  старательно  выводил:

—  Фахту-шок. Фахту-шок...

Перед рождеством повела его Катя смотреть игруш­ки в магазинах.

Было холодно. Соседа нарядили в сестрину кофту и сверху, зашпилив концы, навертели байковый платок. Сосед еле двигался, а когда его посадили, руки и ноги у него торчали прямо, не сгибаясь, как у деревянной куклы.

В автобусе две дамы громко разговаривали по-рус­ски. Ухо соседа уловило знакомые звуки:

—  Это русский автобус?— спросил он у Кати.

В окнах магазинов любовались «Пэр Ноэлями» и маленькими яслями с младенцем Христом.

—  У маленького Иисуса два отца?— спросил сосед.

—  Что за пустяки!— сказала Катя.— Отец всегда один.

—  А у него два,— упрямо сказал сосед.— Святой Иосиф и Пэр Ноэль.

Потом вздохнул и прибавил:

__ Вы русские, вы этого не понимаете.

Спросил, почему русский Пэр Ноэль приходит на две недели позже?

Катя не знала, что ему ответить, чтобы он понял. Но он не стал долго ждать и сам объяснил:

__ Конечно, вашему Пэр Ноэлю нужно время, чтобы прийти из Москвы.

 

Полюбовавшись на витрины больших магазинов, от­правились в кондитерскую.

В кондитерской полным-полно нарядных детей. Си­дят, только носы торчат над столом, но едят чинно, щек не замазывают, на скатерть не проливают. Сосед вдруг сконфузился:

—  Это ничего, если я тоже сяду?— тихонько спро­сил он у Кати.

Пирожное  выбрал  для  себя  попроще,   без   крема:

—   Я боюсь, что крем шлепнется на пол, и они нач­нут надо мной смеяться...

Сосед оказался самолюбивым. Для спасения своей чести пожертвовал кремом. Сильный характер.

 

Перед кондитерской ходил по тротуару ряженый Дед-Мороз, с елочкой в руках. Дети кричали ему свои желания. Матери слушали, кивали головой,— но они-то тут совсем ни при чем. Пэр Ноэль все сам припомнит, кому чего хочется.

Сосед не посмел прокричать свои желания. К тому же их было так много, что все равно не успеешь. Он вообще желал всего, что просили другие дети, да, кроме того, и всех тех диковинных штук, которые были у «Лерюссов». Но, конечно, его очень мучило, что он не по­смел попросить. И он был очень несчастен. Хорошо, что Катя догадалась в тот же вечер написать русскому Пэр Ноэлю. Тот принесет все, что сможет с собой захватить. Настоящую железную дорогу, которую заказал сосед, пожалуй, не сможет, но барабан притащить нетрудно. И чудесный флакон из-под бриллиантина, наверное, то­же прихватит. Словом, жизнь будет еще прекрасней.

 

В сочельник вечером востроносые соседовы сестрич­ки живо вычистили свои башмаки и поставили их у камина.

Бедный Поль долго сопел над своими стоптанными и грязными башмачонками. Отчистить их было трудно. Девчонки хихикали, что в такие башмаки можно поло­жить только  розгу.  Сколько  сосед ни  крепился,  пришлось зареветь. Вся надежда оставалась на русского Пэр Ноэля, который, говорят, и без башмаков приносит подарки. У «Лерюссов» всегда все чудесное.

 

После праздников произошла катастрофа.

«Лерюссы» уехали.

Он,  папа-лерюсс,  нашел  место.  Вот  они  и  уехали.

 

Сосед получил подарки. Корзинку из-под кота, фла­кон из-под бриллиантина, четыре восковых спички, чуд­ную граненую пробку от разбитого графина и карманное зеркальце, которое может, по словам Кати, пригодиться, когда сосед женится. Для молодой жены.

Сосед долго не понимал, что «Лерюссы» уехали окончательно, и по утрам по-прежнему подходил к их двери и громко кричал:

—  Скорэ тшаю!..

Но как-то дверь на его крик открылась, и сердитая пожилая дама спросила его на обыкновенном француз­ском языке, зачем он кричит, и велела сейчас же идти домой.

Тогда сосед понял, что все кончено, и присмирел.

Он никогда ни с кем не говорил о «Лерюссах», об этих странных и чудесных существах, которые пели, когда у них не было денег, угощали, когда нечего было есть, и завели клетку для канарейки, которой не было.

Он скоро забыл о них, как забываются детские сказки.

Дольше всего держался и звенел в памяти мотив пе­сенки про Дунюшку и лесок:

Ду-у-у-ду...— мурлыкал сосед. Но слов уже не помнил...