Никиткина_мама

Ну в общем мы приехали. Ага.. 26 января.... Еще в Домодедово захотелось назад... Прям в тот же самолет постучаться, чтоб тем же рейсом нас добрая тетенька - стюардесса и дяденька-пилот назад увезли... Полная стадия офигевания наступила от нарезающих по аэропорту непонятных мущщинок с спортивных костюмах с вороватым взглядом... С тоской подумалось, что если такой контингент в международном аэропорту, то чего ждать за пределами и стоит ли за те самые пределы выходить..... Убила кирпично-тяпочное выражение лица большинства соотечественников и отношение к ребенку в самолете как к раздражающему фактору....

Ну теперь вроде как мы уже даже адаптировались (или нам только кажется)... Одно точно могу сказать... к ценам тут привыкнуть ну никак не могу, перевожу все на евро по привычке и в башке куркулятор работает.... Вчера вот оказалась по надобности в винном отделе.. грудная жаба задушила меня практически на месте.. не была в винных отделах отечественных суперов лет 7... ну не понимает моя башка почему мартини в 2 раза дороже, а коньяк (грецкий по-крайней мере) во все 3.... про приличное вино не за бешенные деньги говорить не приходится.. пердимонокль какой-то....

из приятного... приятно поражает количество девушек на каблуках (правда я не знаю как это ходить по льду и снегу на каблуках - как альпинисты штоле впиваться каблуком в лед).. но после трикотажно-кросовочной Европы посмотреть приятно...

Неприятно поражает количество тех же самых девушек в боевой раскраске и еще больше неприятно поражает количество девушек в ботфордах.... Называйте меня злобной или какой вам там хочется, но это трындец какой-то... фильм "Красотка" до сих пор рулит штоле? и все забыли ЧТО у героини за профессия была????
Или я чего не понимаю?

Зато отрываюсь на квашенной капусте и черном хлебе.... И это перекрывает неприятное ощущение от вышеизложенного....

Ну вот вкратце как-то так...

Мы сидели за ланчем, когда моя дочь как бы между делом упомянула, что она и ее муж подумывают о том, чтобы «завести полноценную семью».
— Мы тут проводим опрос общественного мнения, — сказала она в шутку. — Как думаешь, может, мне стоит обзавестись ребенком?
— Это изменит твою жизнь, — сказала я, стараясь ничем не выдавать своих эмоций.
— Я знаю, — отозвалась она. — И в выходные не поспишь, и в отпуск толком не съездишь.
Но это было совсем не то, что я имела в виду. Я смотрела на мою дочь, пытаясь почетче сформулировать свои слова. Я хотела, чтобы она поняла то, чему ее не научат ни на каких дородовых курсах.
Мне хотелось сказать ей, что физические раны от родов заживут очень быстро, но материнство даст ей такую кровоточащую эмоциональную рану, которая никогда не затянется. Мне хотелось предупредить ее, что впредь она уже никогда не сможет читать газету без внутреннего вопроса: «А что, если бы это случилось с моим ребенком?» Что каждая авиакатастрофа, каждый пожар будет преследовать ее. Что когда она будет смотреть на фотографии детей, умирающих с голода, она будет думать о том, что на свете нет ничего хуже смерти твоего ребенка.
Я смотрела на ее отманикюренные ноготки и стильный костюм и думала о том, что как бы изысканна она ни была, материнство опустит ее на примитивный уровень медведицы, защищающей своего медвежонка. Что встревоженный крик «Мама!» заставит ее бросить без сожаления все — от суфле до самого лучшего хрустального бокала.
Мне казалось, что я должна предупредить ее, что сколько бы лет она не потратила на свою работу, ее карьера существенно пострадает после рождения ребенка. Она может нанять няню, но однажды она отправится на деловую важнейшую встречу, но думать она будет о сладком запахе детской головки. И ей потребуется вся ее сила воли, чтобы не сбежать домой просто ради того, чтобы выяснить, что с ее малышом все в порядке.
Я хотела, чтобы моя дочь знала, что ерундовые каждодневные проблемы уже никогда не будут для нее ерундой. Что желание пятилетнего мальчика пойти в мужской туалет в «Макдоналдсе» станет огромной дилеммой. Что там, среди гремящих подносов и вопящих детей, вопросы независимости и половой принадлежности встанут на одну чашу весов, а страх, что там, в туалете, может оказаться насильник малолетних — на другую.
Глядя на свою привлекательную дочь, я хотела сказать ей, что она может сбросить набранный при беременности вес, но она никогда не сможет сбросить с себя материнство и стать прежней. Что ее жизнь, такая важная для нее сейчас, уже не будет столь значимой после рождения ребенка. Что она забудет про себя в тот момент, когда надо будет спасти ее отпрыска, и что она научится надеяться на осуществление — о нет! не своей мечты! — мечты своих детей.
Я хотела, чтобы она знала, что шрам от кесарева сечения или растяжки будут для нее знаками чести. Что ее отношения с ее мужем изменятся и совсем не так, как она думает. Мне бы хотелось, чтобы она поняла, как сильно можно любить мужчину, который осторожно посыпает присыпкой твоего ребенка и который никогда не отказывается поиграть с ним. Думаю, она узнает, что такое влюбиться заново по причине, которая сейчас покажется ей совсем неромантической.
Я хотела, чтобы моя дочь могла почувствовать ту связь между всеми женщинами земли, которые пытались остановить войны, преступления и вождение в пьяном виде.
Я хотела описать моей дочери чувство восторга, которое переполняет мать, когда она видит, как ее ребенок учится ездить на велосипеде. Я хотела запечатлеть для нее смех малыша, впервые дотрагивающегося до мягкой шерстки щенка или котенка. Я хотела, чтобы она почувствовала радость настолько животрепещущую, что она может причинять боль.
Удивленный взгляд моей дочери дал мне понять, что у меня на глаза навернулись слезы.
— Ты никогда не пожалеешь об этом, — сказала я наконец. Потом я дотянулась через стол до нее, сжала ее руку и мысленно помолилась за нее, за себя и за всех смертных женщин, кто посвящает себя этому самому чудесному из призваний.