За рождение без насилия=1 "Рождение глазами младенца" Фредерик Лебойе
рождение без насилия
Перед вами несравненный труд Фредерика Лебойе о родах и рождении. Ошеломляющая искренность. Выразительная правда жизни. То, что мы хотели бы сказать сами, но это уже сказано Фредериком.
“У них есть глаза, но они не видят”
- Думаете ли Вы, что рождение может быть приятной вещью?
- Рождение… приятной вещью?
- Да. Думаете ли Вы, что дети должны быть счастливы, рождаясь на свет?
- Дети… счастливы родиться на свет?! Что за вопрос! Вы это серьезно?
- Совершенно серьезно.
- Но в конце концов… новорожденные!
- Что же “новорожденные”?
- Новорожденный не может быть ни счастливым, ни несчастным.
- Вот как! А почему?
- Новорожденные ничего не чувствуют.
- Вот те на!
- А Вы так не считаете?
- Поэтому-то я и спрашиваю.
- Вам все так скажут.
- Это не очень веское основание.
- Я Вам докажу. В конце концов… Новорожденный… Это не видит, не слышит. Как это по-вашему может быть несчастно?
- “Это” не видит, “это” не слышит… Все это не мешает “этому” очень громко кричать.
- Нужно, чтобы новорожденный разработал легкие.
- Разработал легкие! В самом деле, вы меня огорчаете.
- Я согласен, это не довод, но так говорят.
- И говорят, как Вы знаете, немало глупостей. А Вы, значит, считаете, что при рождении ребенок ничего не чувствует?
- Не сомневайтесь, это очевидно.
- Забавно, но лично я в этом не уверен.
- Полноте! Новорожденный!
- Как это, - “Полноте! Новорожденный!”?
- Но как Вы хотите, чтобы в том возрасте?..
- Вы огорчаете меня все больше и больше. Нужно ли напоминать Вам, что огорчения детей не имеют границ, что печальной, но чудесной привилегией молодых является чувствовать все в тысячу раз глубже, чем мы чувствуем!
- Это верно, я согласен с Вами. И все же ,новорожденный так мал… Как будто рост как-нибудь влияет на положение вещей!
- С этим я тоже соглашусь… И еще, каким чудом “это” может кричать так сильно и ничего не испытывать?
- Но я же Вам говорю, новорожденный ничего не чувствует.
- Опять! А в силу чего?
- У новорожденного нет сознания.
- А! Вот что ставит все на свои места. Нет сознания… Вы хотите сказать, нет души?
- Нет, нет. Душа… я не знаю.
- Тогда как сознание…?
- Сознание, это совсем другое.
- И Вы можете объяснить мне эту тайну? Тогда, браво! Я слушаю Вас, мой друг. Я весь внимание.
- Ну, хорошо… Это значит… по правде говоря. Сознание…
Дальше мы не пойдем. Не будем блуждать в зачарованном лесу диалектики.
Откажемся приводить доводы. Скоро нас попытаются убедить, что Ахилл не сможет обогнать черепаху.
Все очень просто. Только разум сложен. Когда ребенок рождается, он начинает кричать. И этот крик радует зрителей.
“Вы слышите! Вы слышите, как он кричит!” - говорит счастливая мать, восхищенная тем, что такое маленькое существо производит столько шума. Эти крики новорожденных, о чем они говорят?
Что рефлексы в норме. Что механизм функционирует.
Не правда ли, чтобы младенец испытывал безграничное зло к себе лишь для того, чтобы кричать как следует?
Будет ли рождение столь же болезненным для ребенка, насколько роды болезненны для матери?
И если это так, кто об этом побеспокоится?
Боюсь, что никто, т.к. не вижу небольшое внимание, с каким обращаются с ребенком при его рождении.
Увы! Эта твердая мысль, хорошо укоренившийся постулат, что “это” ничего не чувствует, “это” ничего не слышит, “это” ничего не видит - о новорожденном.
Как “это” может печалиться? “Это” кричит, “это” горланит, вот и все.
В общем, “это” - предмет.
А если все это не так?
Если это уже личность?
Новорожденный - личность? Да нет же, полноте! Книги говорят совершенно противоположное. Книги… Такая “научная” правда сегодня становится ложью назавтра. Тогда как же узнать? Не полагаться ни на научные труды. Верит только правде, только фактам. Верить только заинтересованному в этом. К несчастью, если и случается, что какой-нибудь ребенок родится с зубом, то я не знаю ни одного малыша, который родился бы со словами “здравствуй, папа, здравствуй, мама”. Как жаль, право, что юный путешественник не может передать свои чувства, что он лишен слов.
В самом деле, моя собака, моя кошка не нуждаются в словах. И все же я хорошо знаю, когда они в ярости или ревнуют, или сердятся.
Пусть иностранец, человек, не говорящий на моем языке, случайно, по неосторожности проглотит горячую жидкость, и я внезапно увижу, как красноречиво он произносит свою речь:
Быстрое сотрясение пробегает по его телу, в то же время, как он с силой отплевывается;
В исступлении машет рукам;
Он вращает глазами, полными слез и сильно гримасничает.
Будь он из Китая, Афганистана или Турции - стран, языка которых я не знаю, я очень хорошо его понял:
Этот человек говорит, нет, он кричит: “Я обжегся. О, какое страдание!”
Между тем, если есть кто-либо, кто страдает и кричит об этом, то это младенец.
Появляющийся на свет ребенок не говорит? Смотрите же.
Есть ли необходимость в комментариях?
Этот трагический лоб, кричащий рот, эти закрытые глаза и сомкнутые брови, эти трагические руки, умоляющие напряженные, отчаявшиеся, эти ноги, яростно толкающиеся, ступни, которые, сгибаясь, пытаются защитить нежный живот, это тело, являющее собой лишь спазмы и потрясения.
Новорожденный ребенок не умеет говорить?
Он протестует, кричит все своим существом:
“Нет, не трогайте меня, оставьте меня!”
и в то же время умоляет:
“Помогите мне! Помогите мне!”
Бросал ли кто когда-нибудь призыв более душераздирающий?
Однако, кто слышит этот призыв, который бросает ребенок из мрака времени?
Никто.
Это ли не большая тайна?
- Значит, Вы думаете, что этот малыш, который кричит? Вы считаете, что этот младенец пытается казать..? Вы меня пугаете.
- Вам страшно? Я Вас понимаю. Тогда все извинения хороши, “чтобы не видеть”
- Вы показываете здесь нам ребенка, которого мучают.
- Увы, есть и дети-мученики, мы знаем.
- Чудовища! Что они делают с ним? Они его поколотили? Окунули в кипящее масло? Положили на раскаленные угли? Надо их приговорить, предать суду…
- Извращенные родители? Садисты? Чудовища? Ничего подобного. Обыкновенные люди, как Вы и я.
“У них есть глаза, но они не видят".
Все для того, чтобы не видеть.
Это не издевательство над ребенком, это рождение.
Слепцы c широко открытыми глазами, не хотите ли вы признать, что это факт?
Итак, взгляните.
Святое семейство.
По крайней мере, его современный вариант.
Только что появилось на свет маленькое существо.
Мать и отец рассматривают его с восхищением.
Молодой акушер не может не разделять всеобщего ликования.
Выражение счастья и удивления освещает все лица.
Все светятся от удовольствия.
Все, кроме ребенка.
Ребенок, какой ребенок?
Боже мой, это же невероятно!
Это маска невыразимой тоски, руки, поднесенные к голове…
Так выглядит смертельно раненый солдат, который через мгновение упадет, сраженный, на землю.
Разве это рождение? Это убийство!
И перед лицом такого страдания
Такие восторженные родители!
Это невероятно!
Да, это невероятно.
И все-таки это так.
Это ослепление просто необыкновенно. Каким чудом…
Чудом?
Нет.
Все как всегда, все очень обыкновенно.
Посмотрите-ка.
Чему улыбается это молодой врач?
Счастью ребенка?
Вовсе нет.
Ему удались “его” роды. А это не всегда легко. Мать чувствует себя хорошо. Ребенок цел и невредим и громко кричит.
Поэтому-то этот человек и доволен.
Доволен сам собой. Это понятно.
Теперь мать.
Восхищенное лицо. Эта женщина радуется красоте ребенка?
Нет, конечно.
Она улыбается, потому что все закончилось.
Эти “безболезненные” роды, чему она верила лишь частично, они удались?
Она чувствует облегчение и даже гордость.
И кто осмелился упрекнуть ее в этом?
Отец…
Этот человек, который, безусловно, не совершил ничего необыкновенного, все-таки верит в это. Ведь у него теперь наследник!
Маленькое существо будет расти и в свою очередь производит потомство и воспроизводить -
о, заблуждение!
бесценное совершенство автора.
Естественно, что этот человек горд.
В таком случае все бывают довольны.
Довольны собой.
Ибо, что касается самого ребенка…
Нужно ли плакать?
Да.
От такого ослепления.
Ведь только ослепление мешало понять смысл страдания матери и делало из родов Голгофу.
“Рожать будешь в муках”.
Слава Богу, старое проклятие живо.
Но не пора ли теперь сделать для ребенка все то, что мы имел счастье сделать для его матери?
Да, да. Совершим это новое чудо.
Но… как?
Рождение без боли может быть подготовлено.
Как же подготовить юного узника?
Давайте запустим тончайшие электроды через мягкий материнский живот, чтобы проникнуть в маленький череп?
О нет, ради Бога!
Мы знаем, какие подвиги совершает технология в наши дни.
Но мы забываем, сколько садизма сокрыто порой в человеческом сердце: проникать, исследовать, разрывать, разрезать, рассекать…
Молодого исследователя, будущего Нобелевского лауреата, вооруженного иглами, зондами, переполненного гордостью за свои электронные доспехи - что его вдохновляет,
любовь?
или амбиция?
Как некогда религия так сейчас наука и исследования прикрывают преступления все тем же плащом респектабельности.
Только чтобы спасти нас с вами Инквизиция пытала и сжигала на кострах, крестоносцы лили кровь рекой.
Другие времена, другие нравы.
Те же истоки вдохновения.
Умоляю, никаких электродов!
Попытаемся просто понять.
Осмелившись задать себе вопрос:
“Почему женщина страдает, рожая?”
Мы поймем причину боли, истоки страха.
Еще раз исполнимся смелостью, откроем наши сердца.
Может быть, наконец, удастся нам услышать, что так давно и безуспешно пытается сказать нам ребенок, появляясь на свет.
“Рождение - это страдание”
Гаутама
Рождение - это страдание.
А не только роды.
Рождаться на свет так же больно, как и давать жизнь.
Когда говорилось “рождение - это страдание”, Будда имел в виду не мать, а дитя.
А что касается ужаса рождения…
Ужас рождения - это не боль, а страх.
Для малыша этот мир пугающий.
Его разнообразие, огромность сводят с ума маленького путешественника.
Говорят и считают, что новорожденный ничего не чувствует.
Он чувствует все!
Абсолютно все, без фильтров, без выбора, без различия!
Рождение - это гроза, ураган.
А ребенок - терпящий кораблекрушение, уничтожаемый, поглощаемый стремительным приливом ощущений, которые он не умеет распознать.
Наше единственное преступление в том, что мы не ведаем всей тонкости и остроты переживаемых новорожденным чувств.
Эта свежесть чувств носит прекрасное название: юность.
А мы, остальные, “взрослые люди”, мы уже ничего больше не чувствуем.
Наши чувства притуплены, пресыщены.
Проклятие не возраста, а силы привычки делает нашу кожу такой же грубой, мертвой, бесчувственной, как шкура носорога, крокодила.
Новорожденный не видит?
Это написано в книгах.
Это в сознании всех людей.
Потому что иначе, как представить себе, что кто-либо мог бы устремить на ребенка такие прожекторы, которые не вынес бы ни один хирург?
Может быть уменьшить свет, когда дитя появляется на свет?
Да разве со слепым церемонятся?
Итак, новорожденный слеп?
Откроем же, наконец, глаза.
Что мы увидим? Голова едва вышла, тело еще нет, а ребенок уже широко открывает глаза.
Пусть он их тут же с криком снова закроет, а маленькое личико омрачится невыразимым страданием.
Если бы хотели отметить ребенка печатью страдания и насилия, дать ему понять, что он попал к сумасшедшим, лучшим способом доказать ему это, направив на него ослепляющие лампы.
Как готовится хорошая коррида?
Как делают “хорошего” быка бешенным, пьяным от боли и ярости?
Целую неделю животное держат запертым в темноте.
Затем его внезапно выпускают под ослепляющий свет арены.
И тогда он нападает: надо, чтобы он убивал.
Рычи, толпа!
Кричи, младенец!
Слеп ли новорожденный?
Ослепленный.
А что до слепых…
Теперь уши.
Глух ли новорожденный?
Не более, чем слеп.
Когда он появляется на свет, он уже давно все слышит.
В теле матери он уже узнает так много разных звуков!
Скрип костей. Урчание кишечника, а какой важный барабан, просто колдовской - сердце.
И более грандиозная вещь, иногда, как дуновение ветра, иногда, как ураган - “ее” дыхание.
Затем - слово, “ее” голос, это единственный по тембру, модуляциям, настроению голос, с которым растет ребенок.
А шум окружающего мира.
Ребенок знает голос своего отца задолго до того, как встретит его.
А все вместе - какой великолепный концерт!
Конечно, все это смягчено, ослаблено, притуплено околоплодными водами.
Как грохочет этот мир, рожденный в волнах!
Наши голоса, наши крики должны казаться несчастному младенцу тысячекратным раскатом грома.
Кто помышляет говорить тихо в родильном отделении?
“Тужьтесь! Да тужьтесь же!” -
Эти вопли должны очаровать ребенка.
Ах, несчастный ребенок, какое же это бедствие - родиться, в мгновение ока очутиться в океане нашего незнания, невольной жестокости!
Может быть твоя кожа, мой маленький, менее измучена?
Полноте, ведь младенец ничего не чувствует!
На самом ли деле ничего?
Чувствует ли что-нибудь эта боязливая кожица, которая знает: друг или недруг к ней приближается, и начинает дрожать?
Эта кожа, которая не знала ничего кроме нежности и ласки прикосновений слизистых оболочек, что она встретит?
Гигиенические салфетки, грубые ткани, а иногда даже щетку!
О, терновый венец!
Новорожденный малыш попадает прямо-таки на острые шипы.
Вот он и кричит.
И мы хохочем во все горло.
При виде таких страданий хочется крикнуть: “Хватит! Достаточно!”
Да, ад действительно существует. Это не сказка.
И там горит настоящий огонь.
Но этот ад не на исходе жизни, в загробном мире,
Он здесь, в начале пути.
Это та мука, на которую, сами того не желая, мы обрекаем ребенка,
и это те шипы, тот огонь, который мы зажигаем между собой и невинным младенцем.
Ну, это-то наконец, все, конец всем пыткам?
Нет, нет, этот огонь, обжигающий кожу и глаза, проникает внутрь и жалит ребенка изнутри.
Да, еще худшим является ожог воздухом легких.
Это то же самое, что в первый раз затянуться сигаретой, вдохнуть дым.
О, эта икота, эти глаза часто полные слез, красное лицо, исступленный кашель!
Но настолько более жесток ожог, более ново и оскорбительно - проникновение воздуха вовнутрь!
Да, это ожог превосходит по ужасу все стальные пытки.
В ребенке все сжимается, все протестует, все отвергает и старается избавиться от врага.
И за этим следует крик!
Первый крик - это “нет”!
Это потрясение человека, которого убивают, насилуют, это страстный, пылкий отказ от того, что на самом деле является жизнью!
Ну, наконец-то, все, не правда ли?
Увы, нет!
Ребенок рождается, его хватают за ногу, и принуждают висеть вниз головой.
Маленькое тельце, действительно, очень скользкое, все покрыто белой густой смазкой.
Он может выскользнуть из рук и упасть.
До некоторой степени такой захват хорош.
Хорош… для нас.
Но находит ли приятным сам ребенок качаться вниз головой?
Без сомнения, он испытывает головокружение, и дальнейшем - это тревога, приходящая к нам вместе с кошмарами, где лифт пробивает потолок, с внезапными спусками с высоты шестого этажа, мерзкими падениями, когда кажется, что пол уходит из-под ног.
Все головокружения, все страхи в этом плане имеют одну метку: рождение.
Это один из простейших механизмов.
Но чтобы лучше его понять, нужно вернуться назад, в материнское лоно, проследить все злоключения маленькой спинки.
Воистину, сила - “в почках”, страх - “между лопаток”.
Мое состояние души - это, фактически, “состояние моей спины”!
В материнском лоне существование ребенка имело два этапа, два сезона, противостоящие друг другу, как зима лету.
Сначала это был “золотой возраст”.
Эмбрион, маленький росток, неподвижный, Но непрерывно делящийся, который в один прекрасный день становится плодом.
Растение превратилось в животное: его поглощает движение, которое усиливается от центра туловища, к периферии.
Деревце машет ветвями; плод двигается и наслаждается этим.
Пьянящая свобода.
Да, это золотой возраст: это маленькое существо не имеет веса, не имеет никаких преград, его носят воды и дают ему свободу птиц, живость рыб.
Его королевство не имеет границ, и не имеет преград его свобода: в течение первой половины беременности, яйцо (мембраны, окружающие ребенка, воды, в который он плавает) растет быстрее самого малыша.
Ребенку хорошо развиваться, благоденствовать: его империя развивается быстрее.
Если и коснется он слегка границ, то кажется, что они тут же до бесконечности отодвигаются.
У нас есть изображение счастливцев этого возраста: на их лицах выражение безмятежности и восторга.
Увы, отчего же все в один день должно превратиться в свою противоположность!
Даже будучи принцем, даже в глубине пещеры не ускользнешь от закона.
Проклятый всемирный маятник!
Во второй половине беременности все меняется: ребенок начинает расти быстрее, чем содержащее его яйцо.
Он встречает стены.
Он об них бьется.
Вселенная захлопывается и сжимает свою добычу.
Где вы, солнечные дни юности, сумасшедшая легкость и свобода!
Из принца, правящего безграничной, бескрайней империей, ребенок превращается в узника.
Тюрьма!
И какая тюрьма!
Такая тюрьма!
Такая тесная одиночная камера, что можно коснуться сразу всех стен.
Потолок так низок, что невозможно разогнуть голову.
Мерзкая судьба, неумолимая и непреклонная.
Что же делать?
Смириться.
Ребенок приноравливается, пригибает голову, старается стать меньше.
Он и не знает, что это растет он сам!
Не может быть большего смирения, покорности, унижения; но вот тюрьма оживает и, как спрут, сжимает свою добычу.
Это сжатие будет длиться целый месяц, последний месяц беременности, и мягко подготовит ребенка к заключительной буре.
Сначала маленький узник пугается.
После первого испуга привыкнет.
И даже полюбит.
Почувствует вкус в этих ласках, этих объятиях.
То, что заставляло раньше дрожать, теперь навевает томление.
Когда это происходит, он дрожит от удовольствия, он покоряется, подставляет спину, нагибает голову.
Потому что это пока только ласки.
И однажды эта игра кончается.
Любимая волн превращается в ураган, подруга - в фурию.
Сила, сжимающая ребенка, становится зло.
Она не обнимает ребенка, а раздавливает.
Игра из радостной становится злобной.
“Меня не любят больше, меня гонят!
Ты любила меня, а теперь давишь, толкаешь вниз, выдавливаешь, ты жаждешь моей смерти,
ты хочешь, чтобы я прыгнул в эту бездну, небытие!”
Изо всех сил ребенок противится этому.
Только бы не покинуть, не выпрыгнуть…
Что угодно, только не эта пустота.
Но что сделаешь с этой огромной, сумасшедшей силой!
Сжатые плечи, втянутая голова, сердце, готовое разорваться, ребенок - не более, чем сгусток страха.
Стены сжимаются снова.
Тюрьма становится туннелем, воронкообразным туннелем.
Этот ужас, не знающий больше границ, переходит в неистовство.
Пьяный от ярости, узник бросается на приступ.
Он весь - ярость.
Нужно, чтобы эта стена, о которую я разбивал голову, уступила.
Эта стена, жаждущая моей смерти.
А эта стена… это моя мать,
Которая носила и любила меня!
Чудовище сжимает еще сильнее.
О! Моя голова, голова, вынесшая всю тяжесть несчастья, как она еще цела!
Конец близок, смерть очевидна.
Откуда же знать этому несчастному ребенку, что чем больше сгущается тьма, тем ближе свет, свет жизни!
Ну же, чудовище, еще раз…
И тогда, происходит взрыв, вспышка.
Стены рушатся.
Тюрьма исчезает.
Ничего!
Что это, взрыв вселенной?
Нет, это я родился.
Вокруг меня пустота.
Невыносимая свобода.
Все раздавливало меня, сжимало,
Но я имел тело, форму!
Проклятая тюрьма, моя мама, где она?
Без тебя от меня осталось одно головокружение, приди, вернись, верни меня. Держи меня, дави, сжимая меня, но пусть я существую!
Страх подкрадывается сзади.
И враг всегда ударяет в спину.
Ребенок переполнен тревогой по одной простой причине - ничто не держит больше его спину.
Эта спина сжималась изо дня в день, напряжение согнуло ее в дугу, и вдруг, внезапно, она освободилась.
Чтобы успокоить, убедить, умиротворить, нужно сложить, собрать маленькое тельце, защитить от пространства, дать ему от этой новой для него свободы ровно столько, сколько он может найти приятным для себя.
Так сжимают атмосферу вокруг водолаза, слишком быстро поднимающегося на поверхность.
А вместо этого ребенка подвешивают за ногу, и голов, вынесшая не себе всю тяжесть драмы, болтается и вертится в пространстве!
А куда кладут этого страдальца, ребенка, пришедшего из тепла, из нежного чрева?
На чашу весов!
Металлическую, грубую, холодную, как лед, обжигающе ледяную - это мог придумать только садист, не иначе!
Крики ребенка усиливаются.
Публика в восторге - “Вы слышите, слышите, как он кричит!” - оттого, что такое маленькое тельце может производить столько шума.
И снова берут ребенка за пятки.
Новое путешествие, новое головокружение.
Его кладут на стол… и непрерывно плачущего, ненадолго покидают.
Теперь капли.
Мало того, что его глаза исколоты светом, их нужно защищать от инфекции, невесть когда исчезнувшей.
Ребенок борется, сражается, как одержимый.
Но мы сильнее, мы взрослые.
В конце концов дело кончается тем, что, отогнув нежное веко, туда запускают несколько капель жгучей жидкости.
Вот наконец-то ребенок один.
Потерянный в этой враждебной, непонятной вселенной, он задыхается от страха.
Даже если к нему просто приближаются, он все равно дрожит и ревет белугой.
Убежать! Спастись!
И тогда все видят вещь необыкновенную: весь в слезах, изнемогая, ребенок бежит.
Он не убежит далеко: ножки двигаются, но не могут его унести.
И он уходит в себя.
Он изгибается, сворачивается в комочек, скрючивается.
И так складываются ручки и ножки, что он снова принимает положение плода в утробе матери.
Он отвергает рождение и весь мир, и теперь, судя по позе, он в раю - символический узник материнского лона.
Увы, его снова берут, чтобы одеть.
Нужно быть элегантным, чтобы мама гордилась, и терпеть, ради нее эти жмущие, тянущие, со всех сторон в узлах, вещи.
На этот раз чаша выпита до дна.
Силы ребенка иссякли, и он проваливается, погружается в сон.
Сон - единственное спасение, его единственный друг.
Мифы и легенды,
Священное Писание, что передают нам, если не эту трагическую Одиссею?