Двойное послание.
Почитала эту статью. Тема трудная, хотя тут достаточно просто и кратко изложена. С примерами. Об этом важно говорить, думать отлавливать и у себя и у других. Этого явления много вокруг. Но ничто не мешает нам перестать попадаться в ловушку!
Принято считать, что безумие не заразно. Но что, если это не так? Или не совсем так?
В действительности, мы почти ничего не знаем об эпидемиологии душевных заболеваний. Конечно, благодаря Фрейду у нас есть теория неврозов и детских травм. Но что на счёт действительно хардкорных заболеваний вроде шизофрении?
По поводу неё существует множество неподтверждённых гипотез. Для шизофрении характерно нарушение соотношения нейромедиаторов, что может указывать на нейрофизиологические причины. С другой стороны, часто оказывается, что больные шизофренией далеко не первые в своём роду с психическими заболеваниями, что говорит в пользу генетической предрасположенности. Кроме того, обнаружено довольно много схожих черт в семьях шизофреников, что может говорить о детских травмах и нарушениях в процессе воспитания.
Многие психиатры считают, что все эти факторы вносят свою лепту и накапливаются, в определённый момент переходя критическую отметку. Однако существует довольно изящная теория шизофрении, объясняющая как специфику семейной ситуации, так и фактор наследственности.
В 50-х годах британский антрополог Грегори Бейтсон, возглавлявший в то время исследовательскую группу психиатров в Пало-Альто, сформулировал теорию «двойного послания» (double bind). Согласно Бейтсону, шизофрению вызывает особая форма коммуникации. Иными словами, шизофрения может передаваться через особого рода сообщения. Как правило, это происходит в рамках семьи, и гипотетически она может поражать целые генеалогические ветви. Но не стоит забегать вперёд. Прежде нужно понять, что же собой представляет двойное послание и как оно работает.
Бейтсон делится одним своим интересным наблюдением, которое и натолкнуло его на идею двойного послания. Однажды он сам отводил одного из своих пациентов домой повидаться с матерью, а после должен был его забрать. И вот как он вспоминает о той встрече:
Я как-то обсуждал с пациентом его мать и предположил, что она должна быть довольно перепуганным человеком. Он сказал: «Да». Я спросил: «Чем она перепугана?» «Неослабительной бдительностью» - ответил он точным неологизмом.
Красивая искусственная пластмассовая растительность расположена точно по центру драпировки. Два китайских фазана расположены симметрично. Настенный ковёр именно там, где ему следует быть.
Появилась его мать, и я почувствовал себя в этом доме несколько дискомфортно. Он не появлялся здесь уже пять лет, но казалось, что всё идёт хорошо, поэтому я решил оставить его и вернуться, когда придёт время возвращаться в больницу. Так я оказался на улице, имея совершенно пустой час, и стал думать, что бы мне хотелось сделать с этой обстановкой. И как об этом сообщить? Я решил, что хочу привнести в неё нечто одновременно красивое и неаккуратное. Я решил, что больше всего подойдут цветы, и купил гладиолусы. Когда я вернулся забрать пациента, я подарил их его матери со словами, что хотел бы, чтобы в её доме было нечто «одновременно красивое и неаккуратное». «О, - сказала она, - эти цветы вовсе не неаккуратные. А те, которые завянут, можно обрезать ножницами».
Как я сейчас понимаю, интересным был не столько «кастрационный» характер этого заявления, сколько то, что она поместила меня в положение извиняющегося, хотя я и не извинялся, т. е. она взяла моё сообщение и переквалифицировала его. Она изменила указатель, маркирующий тип сообщения, и я полагаю, что она делает это постоянно. Она постоянно берёт сообщения других людей и отвечает на них так, как если бы они были либо свидетельством слабости говорящего, либо нападением на неё, которое нужно превратить в свидетельство слабости говорящего и т. д.
То, против чего пациент ныне восстаёт (и восставал в детстве) - это ложная интерпретация его сообщений. Он говорит «Кошка сидит на столе» и получает ответ, из которого следует, что его сообщение не того сорта, как он сам полагал, когда посылал его. Когда его сообщение возвращается от неё, его собственный определитель сообщения затемняется и искажается. Она так же постоянно противоречит своему собственному определителю сообщений. Она смеётся, когда говорит нечто, для неё самой совершенно не смешное, и т. д.
За эту короткую встречу Бейтсон усмотрел лишь один из фрагментов того, что позже он назовёт двойным посланием. Однако, очевидно, что эта привычка матери к переквалификации сообщений сама по себе приведёт ребёнка к проблемам с маркировкой сообщений, то есть с отнесением сообщений к тому или иному типу, будь то игра, угроза, флирт, юмор или деловое общение. В чисто языковом отношении многие сообщения могут и не различаться. К примеру, фраза «Я тебя ненавижу» вовсе не обязательно будет выражать ненависть. В зависимости от контекста и сопутствующих сигналов, она может быть частью шутливого игрового общения или флирта. Обычно мы маркируем тип сообщения невербально: жестами, мимикой, интонацией и контекстом произнесения. Мы не отдаём себе отчёта в том, как именно мы распознаём их смысл. Мы просто схватываем его. Для шизофреника такое схватывание становится невозможным. В результате того, что мать (или кто-то другой) в течение многих лет последовательно сбивала его с толку, он бывает просто не в состоянии распознать тип сообщения.
Бейтсон говорит, что «шизофреник демонстрирует изъяны в трёх областях». Во-первых, он сталкивается с трудностями в приписывании правильной коммуникативной модальности сообщениям, которые он получает от других. Во-вторых, сообщениям, с которыми он сам обращается к другим. И в-третьих, он так же сталкивается с трудностями приписывания правильной коммуникативной модальности собственным мыслям, ощущениям и восприятиям.
Дальнейшие исследования Бейтосном семейных ситуаций шизофреников привели к выделению более строгих закономерностей в характере общения между членами таких семей. Форма коммуникации, которую он назвал двойным посланием, обязательно включает в себя два сообщения. Первое может быть выражено вербально и звучать довольно конкретно. Например: «Не делай того-то и того-то, иначе я накажу тебя». Или: «Если ты не сделаешь того-то и того-то, я накажу тебя».
Второе сообщение всегда противоречит первому и тоже подкрепляется некоторым метафорическим наказанием. Однако описать его сложнее, чем первое, поскольку оно находится на более абстрактном уровне и передаётся, как правило, невербальными средствами. Это может быть тон, поза, жест, значимое действие. Вербальные его формулировки могут быть довольно разнообразными: «Не считай это наказанием», «Не считай, что это я тебя наказываю», «Не подчиняйся моим запретам», «Не думай о том, чего ты не должен делать», «Не сомневайся в моей любви. Мой запрет является (или не является) ее выражением» и т. д.
Кроме того, «жертва», как правило, не может покинуть поле. Двойное послание работает наиболее эффективно в случае близких отношений или зависимости. Ребёнок зависит от матери и не может разорвать отношения, осудить её слова и действия или проигнорировать их. Он вынужден как-то реагировать на двойное послание, приспособиться к нему. Но именно приспособиться к нему, не изувечив при этом свой разум, как раз и невозможно.
К тому же нужно иметь в виду, что двойное послание - это не единичный акт. Для того чтобы оно возымело своё разрушительное действие, оно должно стать повторяющимся опытом, в результате которого оно становится привычным ожиданием. В конце концов, это приводит к тому, что любой фрагмент double bind или намёк на него может вызвать панику или ярость.
Строго говоря, источником двойных посланий в семье не обязательно должна быть мать. Это может быть любой из членов семьи, близко связанный с жертвой. Бейтсон отмечает, что болеет не один человек, но вся семья является «шизофреногенной системой». То есть поражены все, но для остальных членов семьи это что-то вроде здорового носительства, и только один будет демонстрировать классические симптомы шизофрении.
Однако в подавляющем большинстве случаев главную роль играет либо мать-одиночка, либо мать, обладающая в семье безраздельной, деспотичной властью. Отец может отсутствовать, либо быть слишком слабым и безразличным, чтобы вмешаться и поддержать ребёнка, застрявшего в противоречиях.
Что касается эмоций матери, то она, по-видимому, испытывает по отношению к ребёнку чувства тревоги и враждебности. Но поскольку эти чувства для неё неприемлемы, она отрицает их, симулируя любовь и заботу, принуждая ребёнка, тем самым относиться к ней как к любящей матери.
На деле это выглядит так, что на приближение ребёнка мать реагирует отчуждением, безразличием или даже некоторой враждебностью, а когда тот отстраняется, реагируя на её поведение, она начинает демонстрировать поддельно любящее и привлекающее поведение.
В этой ситуации ребёнок, если он хочет поддержать свои отношения с матерью (а он хочет этого в любом случае), не может осмелиться расценить её поведение как враждебное, так как сама она этого не признает. То есть ребёнок должен обмануть сам себя и свои чувства.
Бейтсон приводит следующий пример:
Разумеется, контекст сомнения в материнской любви травмирует даже сам по себе, не говоря уже о результате подобной игры с противоречиями в этом контексте. Однако двойное послание может касаться и более бытовых вопросов. Например, мать может предложить ребёнку выбрать нечто самостоятельно, настоять на проявлении им свободной воли. Ребёнок может отказаться и попросить совета матери, получив наказание в виде упрёка в несамостоятельности, а может попытаться сделать выбор и получить наказание за то, что выбрал что-то не то. Ребёнок проигрывает в этой инфернальной игре в любом случае. Он либо просто не прав, либо прав по неправильным причинам. Как только он начинает выигрывать, правила игры тут же меняются на противоположные.
Таким образом, в свете теории двойного послания, безумие больше не выглядит как сугубо личная проблема какого-нибудь «психа». Оно скорее приобретает очертания информационного вируса, передающегося от одного разума к другому через общение. Вот только его передача - это довольно длительный процесс, требующий регулярного повторения, и поэтому не столь очевидный.
Исследования Бейтсона показали, что к double bind чувствительны не только люди, но также дельфины и собаки и, вероятно, множество других живых видов. А сфера реализации этих парадоксов выходит далеко за пределы семьи и возможна везде, где передаются сообщения: от федерального законодательства до религиозных традиций.
Автор: Дмитрий Тестов
Отсюда