шоколадная конфета( много букфффф) пока читала раз 5 ревела ((((л

Шоколадная конфета

Лидия Раевская

      Я недолго побыла единственным ребёнком в семье. Всего-то четыре года. Я даже понять этого не успела. Однажды у мамы вдруг появился живот. Он рос и шевелился. Был большой и круглый. Мама предлагала мне его потрогать, а я боялась. Мама ещё сердилась почему-то… А потом наступила осень. Бабушка нарядила меня в бордовый костюмчик со слонёнком на нагрудном кармашке, и повезла куда-то на автобусе. Потом мы с ней долго куда-то шли-шли-шли, пока не дошли до большого дома. Я подумала, что мы к кому-то в гости едем. Бабушка часто брала меня с собой в гости… Но в дом мы так и не зашли. Бабушка встала под окнами, неуверенно посмотрела на окна, и крикнула: — Таня! Я тоже хотела крикнуть, но почему-то застеснялась. Может быть, потому что на мне был мальчишечий костюм? Он мне не нравился. Из-за моей короткой стрижки и этого костюма меня постоянно принимали за мальчика. А я очень хотела, чтобы у меня были длинные косы. До пола. Как у Снегурочки. Но меня почему-то всегда коротко стригли, и не спрашивали чего я хочу. А я хотела ещё юбочку из марли, с пришитыми к ней блестящими бусинками, как у Насти Архиповой из нашей группы, и белые ботиночки от коньков… Я всю зиму просила папу снять с коньков лезвия, и отдать мне ботиночки. Лезвия их только портят ведь. Белые ботиночки, с большим квадратным каблуком… Я была бы самая красивая. А в этом дурацком костюме мне было неуютно и стыдно. Бабушка ещё раз позвала Таню, и вдруг схватила меня за плечи, и начала подталкивать вперёд, приговаривая: — Ты головёнку-то подними. Мамку видишь? Во-о-он она, в окошко смотрит! Голову я подняла, но маму не увидела. А бабушка уже снова кричала: — Танюша, молочко-то есть? — Нет, мам, не пришло пока… — Отвечал откуда-то мамин голос. Я силилась понять откуда он идёт – и не понимала. Стало очень обидно. — Где мама? – Я подёргала бабушку за руку. — Высоко она, Лидуша. – Бабушка чмокнула меня в макушку. – Не тяни шейку, не увидишь. А на руки мне тебя взять тяжело. — Зачем мы тут? — Я насупилась. — Сестричку твою приехали проведать. – Бабушка улыбнулась, но как-то грустно, одними губами только. — Это магазин? – Я внимательно ещё раз посмотрела на дом. Мне говорили, что сестричку мне купят в магазине. Странные люди: даже меня не позвали, чтобы я тоже выбрала… — Можно и так сказать. – Бабушка крепко взяла меня за руку, снова подняла голову, и крикнула: — Танюш, я там тебе передачку уже отдала, молочка пей побольше. Поцелуй от нас Машеньку! Так я поняла, что мою новую сестру зовут Маша. Это мне не понравилось. У меня уже была одна кукла Маша. А я хотела Джульетту… Так в нашем доме появился маленький. Маша была беспокойной и всё время плакала. Играть мне с ней не разрешали. А однажды мама собрала все мои вещи и игрушки в большую сумку, взяла меня за руку, и отвела к бабушке. Я любила гостить у бабушки. Там всегда было тихо, можно было сколько угодно смотреть цветной телевизор, а дедушка разрешал мне пускать в ванной мыльные пузыри. Я возилась в комнате со своими игрушками, рассаживая кукол по углам, и слышала, как на кухне бабушка разговаривает с мамой. — Не любишь ты её, Таня. – Вдруг тихо сказала бабушка. Она очень тихо сказала, а я почему-то, вот, услышала. Куклу Колю забыла посадить на диван, и подошла к двери. — Мам, не говори глупостей! – Это уже моя мама бабушке отвечает. – Мне просто тяжело сразу с двумя. Машеньке только месяц, я устала как собака. А тут ещё Лидка под ногами путается… И ты сама обещала мне помогать! — А зачем второго рожала? – Ещё тише спросила бабушка. — Славик мальчика хотел! – Как-то отчаянно выкрикнула мама, и вдруг всхлипнула: — Ну, пускай она у тебя месячишко поживёт, а? Я хоть передохну. Её шмотки и игрушки я привезла. Вот деньги на неё. Что-то зашуршало и звякнуло. — Убери. – Снова очень тихо сказала бабушка. – Мы не бедствуем. Деду пенсию платят хорошую. Заказы дают. Прокормим, не бойся. — Конфет ей не давайте. – Снова сказала мама, а я зажмурилась. Почему мне не давать конфет? Я же хорошо себя веду. Хорошим детям конфеты можно. — Уходи, Таня. Кормление пропустишь. – Опять бабушка говорит. – Ты хоть позванивай иногда. Ребёнок скучать будет. — Позвоню. — Мама сказала это, уже выходя с кухни, а я тихонько отбежала от двери, чтобы никто не понял, что я подслушиваю. Мама зашла в комнату, поцеловала меня в щёку, и сказала: — Не скучай, мы с папой в субботу к тебе придём. Я кивнула, но почему-то не поверила… Когда мама ушла, ко мне подошла бабушка, села на диван, и похлопала по нему, рядом с собой: — Иди ко мне… Я села рядом с бабушкой, и тихо спросила: — А мне ведь можно конфеты? Бабушка почему-то сморщилась вся, губами так пожевала, отвернулась, рукой по лицу провела быстро, и ответила: — После обеда только. Ты что, всё слышала? Я повернулась к бабушке спиной, и соседоточенно принялась надевать на куклу Колю клетчатые шортики. Бабушка вздохнула: — Пойдём пирожков напечём. С капустой. Будешь мне помогать тесто месить? Я тут же отложила Колю, и кинулась на кухню. Дома мама никогда не пекла пирожков. А мне нравилось трогать руками большой тёплый белый шар теста, и слушать как бабушка говорит: «Не нажимай на него так сильно. Тесто – оно же живое, оно дышит. Ему больно. Ты погладь его, помни чуть-чуть, поговори с ним. Тесто не любит спешки» Весь вечер мы пекли с бабушкой пирожки, а дедушка сидел в комнате, и сочинял стихи. Он всегда сочиняет стихи про войну. У него целая тетрадка этих стихов. Про войну и про Псков. Псков – это дедушкин родной город, он мне рассказывал. Там есть река Великая, и дедушкина школа. Он иногда ездит туда, встречается с друзьями. Они все уже старенькие, друзья эти. И тоже приезжают в Псков. Наверное, там им дедушка читает свои стихи. Когда уже стемнело, бабушка накрыла в комнате журнальный столик, принесла туда пирожки и розеточки с вареньем, а я, вымытая бабушкиными руками, чистая и разомлевшая, залезла с ногами в кресло, и смотрела «Спокойной ночи, малыши». О том, что я обиделась на маму я уже забыла. И сейчас вдруг начала скучать… Я тихо пробралась на кухню, и села у окна. Видно было фонарь и деревья. И дорожку ещё. По которой должна была в субботу придти мама. Я слышала как бабушка меня зовёт и ищет, и почему-то молчала, и тёрлась носом о стекло. Обнаружил меня дедушка. Он вошёл на кухню, скрипя протезом, включил свет, и вытащил меня из-под подоконника. Посадил на стул, и сказал: — Мама придёт в субботу. Обязательно придёт. Ты мне веришь? Я кивнула, но в носу всё равно щипало. — Завтра будем пускать пузыри. – Дедушка погладил меня по голове, и поцеловал в макушку. – А ещё я расскажу тебе о том, как наш полк разбомбили под самым Берлином. Хочешь? — Хочу… — Тогда пойдём в кроватку. Ты ляжешь под одеялко, а я с тобой рядом посижу. Пойдём, пойдём… И я пошла. И, засыпая на чистой-чистой простыне, пахнущей почему-то сиренью, я думала о маме и конфетах. А мама в субботу так и не приехала…***Зазвонил телефон. Я посмотрела на определитель, и подняла трубку: — Да, мам? — Ты сегодня во сколько дома будешь? Я посмотрела на часы, пожала плечами, словно это могли видеть на том конце трубки, и ответила: — Не знаю. До шести я буду в офисе. Потом у меня подработка будет. Это часов до десяти. В одиннадцать заскочу домой, переоденусь, и в кафе. У меня сегодня ночная смена. — Постарайся зайти в семь. Тут тебя дома сюрприз ждёт. Неприятный. Мама всегда умела тактично разговаривать с людьми. — Какой? Скажи лучше сразу. — С ребёнком всё в порядке, он в садике. Володя приходил… Я крепко закусила губу. Вовка ушёл от меня четыре месяца назад. Ушёл, не оставив даже записки. Где он жил – я не знала. Пыталась его искать, но он хорошо обрубил все концы… А я просто спросить хотела – почему? — Что он сказал? Он вернулся? – Руки задрожали. — Он исковое заявление принёс, и повестку в суд… На развод он подал. — Почему?! – Другие вопросы в голову не лезли. — По кочану. – Огрызнулась мама. – Твой муж, у него и спрашивай. От хороших баб мужья не уходят, я тебе уже говорила! А ты всё с подружками своими у подъезда торчала! Муж дома сидит, а она с девками трепется! — Я с ребёнком гуляла… — Глаза защипало, но матери этого показать нельзя. – Я ж с коляской во дворе… — Вот и сиди себе дальше с коляской! А мужику нужна баба, для которой муж важнее коляски! За что боролась – на то и напоролась. — Да пошла ты! – Я не выдержала, и бросила трубку. Значит, развод. Значит, всё. Значит, баба у Вовки теперь новая… За что, Господи, ну за что, а? Снова зазвонил телефон. Я, не глядя на определитель, нажала на кнопку «Ответ», и рявкнула: — Что тебе ещё надо?! — Лидуш… — В трубке бабушкин голос. – Ты ко мне зайди после работки, ладно? Я уже всё знаю… — Бабушка-а-а-а… — Я заревела в голос, не стесняясь, — Бабушка-а-а, за что он так? — Не плачь, не надо… Всё в жизни бывает. Все проходит. У тебя ребёночек растёт. Ну, сама подумай: разве ж всё так плохо? Кому повезло больше: тебе или Володе? У Володи новая женщина, к ней привыкнуть нужно, пообтереться… А у тебя твоя кровиночка осталась. Каким его воспитаешь – таким и будет. И весь целиком только твой. Ты приходи ко мне вечерком. Приходи обязательно. На подработку я в тот день так и не пошла. Провалялась у бабушки пластом. Иногда выла, иногда затихала. Бабушка не суетилась. Она деловито капала в рюмочку корвалол, одними губами считая капли, и сидела у моего изголовья, приговаривая: — Попей, попей. Потом поспи. Утро вечера мудренее. Не ты первая, не ты последняя. Мать твоя дважды замужем была, тётка твоя тоже… А Володя… Что Володя? Знаешь, как люди говорят? «Первым куском не наелся – второй поперёк горла встанет». А даст Бог, всё у Вовы хорошо выйдет… — Бабушка?! – Я рывком села на кровати, краем глаза увидев в зеркале своё опухшее красное лицо: — Ты ему, козлятине этой вонючей, ещё счастья желаешь?! Вот спасибо! — Ляг, ляг… – Бабушка положила руку на моё плечо. – Ляг, и послушай: не желай Володе зла, не надо. Видно, не судьба вам просто вместе жить. Бывает, Господь половинки путает… Сложится всё у Володи – хороший знак. И ты скоро найдёшь. Не злись только, нехорошо это. Я с воем рухнула на подушку, и снова заревела…***Нервы на пределе. Плакать уже нет сил. Дышать больно. Воздух, пропитанный запахами лекарств, разъедает лёгкие, и от него першит в горле… — Лида, судно принеси! Слышу голос мамы, доносящийся из бабушкиной комнаты, бегу в туалет за судном, и несусь с ним к бабушке. — Не надо, Лидуша… — Бабушка лежит лицом к стене. Через ситцевую ночнушку просвечивает позвоночник. Закусываю губу, и сильно зажимаю пальцами нос. Чтобы не всхлипнуть. – Не нужно судна. Прости меня… — За что, бабуль? – Стараюсь говорить бодро, а сама радуюсь, что она моего лица не видит… — За то, что работы тебе прибавила. Лежу тут бревном, а ты, бедная, маешься… — Бабушка… — Я села возле кровати на корточки, и уткнулась носом в бабушкину спину. – Разве ж мне тяжело? Ты со мной сколько возилась, сколько пелёнок за мной перестирала? Теперь моя очередь. — Так мне в радость было… — Тяжело ответила бабушка, и попросила: — Переверни меня, пожалуйста. Кидаю на пол судно, оно падает с грохотом… С большой осторожностью начинаю перекладывать бабушку на другой бок. Ей больно. Мне тоже. Я уже реву, не сдерживаясь. В комнату входит моя мама. От неё пахнет табаком и валерьянкой. — Давай, помогу. А ты иди, покури, если хочешь. Благодарно киваю маме, хватаю сигареты, и выбегаю на лестницу. У мусоропровода с пластмассовым ведром стоит Марья Николаевна, бабулина соседка и подружка. — Ну, как она? – Марья Николаевна, ставит ведро на пол, и тяжело опирается на перила. — Умирает… — Сигарета в пальцах ломается, достаю вторую. – Не могу я больше, Господи… Не могу! Уж лучше б я за неё так мучилась! За что ей это, Марья Николаевна? — Ты, Лидок, как увидишь, что рядом уже всё – подолби в потолок шваброй. Говорят, так душа легче отходит, без мук… Первая мысль – возмутиться. И за ней – тут же вторая: — Спасибо… Подолблю. Не могу больше смотреть, не могу! Слёзы капают на сигарету, и она шипит, а потом гаснет. Бросаю окурок в баночку из-под сайры, и снова иду к бабушке. Бабушка лежит на кровати ко мне лицом, и молчит. Только смотрит так… Как лицо с иконы. Падаю на колени, и прижимаюсь щекой к высохшей бабушкиной руке: — Бабушка, не надо… Не надо, пожалуйста! Не делай этого! – Слёзы катятся градом, нос заложило. — Тебе, Лидуша, квартира отойдёт. Дедушка так давно хотел. Не станет меня – сделай тут ремонтик, хорошо? Туалет мне уж больно хотелось отремонтировать, плиточку положить, светильничек красивый повесить… — Не на-а-адо… — Под кроватью коробочку найдёшь, в ней бинтик эластичный. Как умру – ты мне челюсть-то подвяжи. А то так и похоронят, с открытым ртом. — Переста-а-ань! — А в шкафу медальончик лежит. Мне на памятник. Я давно уж заказала. Уж проследи, чтобы его на памятник прикрепили… — Ы-ы-ы-ы-ы-а-а-а-а-а… — Иди домой, Лидок. Мама тут останется. А ты иди, отдохни. И так зелёная вся… По стенке ползу к двери. В кармане звонит телефон. Беру трубку и молчу. — Чо молчишь? – Вовкин голос. – Алло, говорю! — Чего тебе? – Всхлипываю. — Завтра двадцать восьмое, не забудь. Бутырский суд, два часа дня. Не опаздывай. — Вовкаа-а-а-а… Бабушка умирает… Пожалуйста, перенеси дату развода, а? Я щас просто не могу… — А я потом не могу. Не *** мне мозг, ладно? Это ж как ключи от машины, которую ты продал. Вроде, и есть они, а машины-то уже нет. Всё. Так что не цепляйся за этот штамп, пользы тебе от него? — Не сейчас, Вов… Не могу. — Можешь. Завтра в два дня. Убираю трубку в карман, и сползаю вниз по стенке… … «Не плачь, так получилось, что судьба нам не дала с тобой быть вместе, где раньше я была?» — Пела магнитола в машине таксиста, а я глотала слёзы. Всё. Вот и избавились от ненужных ключей. Теперь у Вовки всё будет хорошо. А у меня – вряд ли… «Только ты, хоть ты и был плохой… Мои мечты – в них до сих пор ты мой…» — А можно попросить сменить кассету? Ваша Буланова сейчас не в тему. Я десять минут назад развелась с мужем. Таксист понимающе кивнул, и включил радио. «Милый друг, ушедший в вечное плаванье, свежий холмик меж других бугорков… Помолись обо мне в райской гавани, чтобы не было больше других маяков…» — Остановите машину. Пожалуйста. Я расплатилась с таксистом, и побрела по улице пешком. Полезла за сигаретами – оказалось, их нет. То ли потеряла, то ли забыла как пачку пустую выкинула. Захожу в магазинчик у дороги. — Пачку «Явы золотой» и зажигалку. Взгляд пробегает по витрине, и я спрашиваю: — А конфеты вон те у вас вкусные? — Какие? — А во-о-он те. — У нас всё вкусное, берите. — Дайте мне полкило. Выхожу на улицу, и тут же разворачиваю фантик. Жадно ем шоколад. С каким-то остервенением. И снова иду вперёд. Вот и бабушкин дом. Поднимаюсь на лифте на четвёртый этаж, звоню в дверь. Открывает мама. Не давая ей ничего сказать – протягиваю через порог ладонь, на которой лежит конфета: — Я хочу, чтобы бабушка её съела. Пусть она её съест. Знаешь, я вспомнила, как ты мне в детстве запрещала есть конфеты, а бабушка мне всё равно их давала… Я тоже хочу дать бабушке конфету. Мама молчит, и смотрит на меня. Глаза у неё красные, опухшие. — Что?! – Я ору, сама того не замечая, и конфета дрожит на ладони. – Что ты на меня так смотришь?! Я принесла бабушке конфету! — Она умерла… — Мама сказала это бесцветным голосом, и села на пороге двери. Прямо на пол. – Десять минут назад. Сейчас машина приедет… Наступаю на мать ногой, и влетаю в комнату. Бабушку уже накрыли простынёй. Откидываю её, и начинаю засовывать в мёртвую бабушкину руку конфету. — Возьми, возьми, ну пожалуйства! Я же никогда не приносила тебе конфет! Я не могла опоздать! Я… Я с Вовкой в суде была, ба! Я оттуда на такси ехала! Я только в магазин зашла… Ну, возьми, ручкой возьми, бабушка!!! Шоколад тонким червяком вылез из-под обёртки, и испачкал чистую-чистую простыню, которая почему-то пахла сиренью…***Я не люблю конфеты. Шоколад люблю, торты люблю, пирожные тоже, особенно корзиночки. А конфеты не ем никогда. Мне дарят их коробками, я принимаю подарки, улыбаясь, и горячо благодаря, а потом убираю коробку в шкаф. Чтобы поставить её гостям, к чаю… И никто из них никогда не спросил меня, почему я не ем конфеты. Никто. И никогда.