Мой Пушкин
Поэты/писателиМоя мама всегда была страстной поклонницей Пушкина, с "младых ногтей" пыталась привить эту любовь мне, а я по молодости лет очень упорно сопротивлялась. Такое было мощное стойкое сопротивление!
Нет, сказки в дошкольный период шли отлично, правда, удивляла и раздражала покорность старика, жившего у самого синего моря. Руслан и Людмила уже давались потрудней, хотя мама часто очень вдохновенно рассказывала про потрет Жуковского с надписью "Победителю ученику..." Я кивала - да, написал лучше Жуковского, и хорошо и молодец. Но все остальное в школьные годы совершенно не трогало. Да, читалось и училось про торжествующего крестьянина, небо, дышавшее осенью, таинственную сень и выпьем с горя - обязательно. И лежало себе на полочке в кладовках памяти, не задевая душевных струн...
А потом как-то по телевизору увидела передачу - какая-то это была литературно-театральная композиция о Лицее, заставившая смотреть, разинув рот, несмотря на оставляющее желать лучшего мастерство игры актеров. Было мне тогда около 13 лет и больше всего в первый момент меня поразила такая простая мысль, что все они когда-то жили, ели, пили, спали, огорчались, радовались, ссорились, ябедничали, обзывали друг друга кличками, получали единицы и нули… Ну, не то, что я этого не знала, а как-то вдруг увидела, поняла, почувствовала это - что они были живыми людьми, а не хрестоматийными образами, глядящими на меня со стены кабинета литературы. Я совершенно искренне пожалела несчастных лицеистов - мало того, что из дома увезли и каникул у них никогда не было(!), и не выпускали их из лицея никуда, так еще и учились они целый день(!!!) с утра до вечера! 2 урока - перерыв, опять 2 урока - обед, и так - весь день! Это ж рехнуться было можно, по моим тогдашним понятиям!!! Я, закрыв за собой дверь класса после уроков, была счастлива от того, что все - теперь я свободна до завтра! Что хочу, то и делаю - школа меня уже не интересовала вообще!
И вот они бегали по лицейской лестнице, хотели увидеться то с Державиным, то с Катериной Бакуниной, приезжавшей к брату, и под эти их перемещения и возгласы звучали строчки дневников и воспоминаний, давались справки, что один стал крупным чиновником, а другой военным, этот - дипломатом, а тот умер совсем молодым... И все на экране были такими живыми, что захотелось узнать о них побольше.
Я пошла и достала первый том полного собрания сочинений Пушкина
и раскрыла его наугад. Блекло-синий томик раскрылся на послании к Чаадаеву, наверное, брат учил...
Я прочла:
Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман...
Да, я слышала не раз заключительные строки про "обломки самовластья" и "наши имена", но стихи, прочитанные полностью, произвели эффект грома среди ясного дня.
Любви, надежды, тихой славы
Недолго нежил нас обман,
Исчезли юные забавы,
Как сон, как утренний туман;
Но в нас горит еще желанье,
Под гнетом власти роковой
Нетерпеливою душой
Отчизны внемлем призыванье.
Мы ждем с томленьем упованья
Минуты вольности святой,
Как ждет любовник молодой
Минуты верного свиданья.
Пока свободою горим,
Пока сердца для чести живы,
Мой друг, отчизне посвятим
Души прекрасные порывы!
Товарищ, верь: взойдет она,
Звезда пленительного счастья,
Россия вспрянет ото сна,
И на обломках самовластья
Напишут наши имена!
"Точно!!! Гений!!!" - подумала я тогда.
Учителя, оказывается, не врали и не нудили. Написать такое мог только гений! Да еще сразу по окончании Лицея!
Я залистала томик, вытащила пару других, но читать было трудно, утомляли бесконечные отсылки к древней культуре, которую мы-то не изучали, а так - полистали мифы, прочли парочку, да и пошли мимо дальше. Но я упорно листала, находя понятное, проникновенное - Брожу ли я вдоль улиц шумных, Храни меня мой талисман, Что в имени тебе моем? Чем чаще празднует лицей, Где б ни был я, в огне ли смертной битвы, Цветок засохший безуханный, Бог помочь вам, друзья мои, Воспоминание безмолвно предо мной свой длинный развивает свиток... И конечно - Друзья мои, Прекрасен наш союз!
Продолжать можно бесконечно...
И, как-то сразу, тут же пришел журнальчик «Сельская молодежь» со статьей о пушкинском классе, в которой меня наповал сразило известие, что, оказывается, Лицей замышлялся Сперанским для того, чтоб в среде сверстников учились младшие братья царя Николай (будущий император) и Михаил! И мысль, что они могли стать одноклассниками, меня очень долго занимала… И, что было здорово, в статье этой были перечислены все одноклассники Пушкина, и о некоторых было кое-что сказано, буквально по паре строчек… И этого хватило, чтоб начать искать что-то еще и читать самого Пушкина и воспоминания современников и какие-то работы пушкиноведов. А статья эта, безжалостно выдранная из журнала, до сих пор хранится где-то в, теперь уже юлькиной, тумбочке.
Открылась книга "Живые страницы" со свидетельствами о нем современников, потом "Набережная Мойки, 12" и "Город поэта" Басиной. Я, наконец, раскрыла любимого маминого Вересаева - "Пушкин в жизни".
Любимым стал последний, самый толстый, десятый том академического собрания - с письмами Пушкина. Его письма! Такие разные - то сухие и официальные, то деловые, то шутливые дружеские, то на русском, то на французском, письма с комментариями...
У меня появился МОЙ Пушкин. Он был разный - он то восхищал, то удивлял, то раздражал, то просто бесил. Но он становился все ближе и все... живее. Исчезал хрестоматийный глянец, стирались словесные шаблоны, портреты, памятники и статуэтки размывались, начинали двигаться и жить.
Так и живем.
Александр Городницкий
И Пушкин возможно, состарившись, стал бы таким,
Как Тютчев и Вяземский, или приятель Языков.
Всплывала бы к небу поэм величавых музыка,
Как царских салютов торжественный медленный дым.
И Пушкин, возможно, писал бы с течением дней
О славе державы, о тени великой Петровой,--
Наставник наследника, гордость народа и трона,
В короне российской один из ценнейших камней.
Спокойно и мудро он жил бы, не зная тревог.
Настал бы конец многолетней и горькой опале.
И люди при встрече шептали бы имя его,
И, кланяясь в пояс, поспешно бы шапки снимали,
Когда оставляя карету свою у крыльца,
По роскоши выезда первым сановникам равен,
Ступал он степенно под светлые своды дворца,
С ключом камергера, мерцая звездой, как Державин.
Царём и придворными был бы обласкан поэт.
Его вольнодумство с годами бы тихо угасло.
Писалась бы проза. Стихи бы сходили на нет,
Как пламя лампады, в которой кончается масло.
И мы вспоминаем крылатку над хмурой Невой,
Мальчишеский профиль, решётку лицейского сада,
А старого Пушкина с грузной седой головой
Представить не можем; да этого нам и не надо.
Б.Угаров. Пушкин
