Катерина - страница 1

Екатеринбург, Россия

На сайте с 10.03.2011, последнее посещение — 13 лет назад

97 записей 9 друзей 0 подписчиков

На сайте с 10.03.2011, последнее посещение — 13 лет назад

Кирюшка 17 лет 8 месяцев

Ромашка 14 лет 4 месяца

Категория Поиск

Психология

Катерина → Психология

Мама двоих (17 лет, 14 лет) Екатеринбург

Мой Беглец и компания

Позавчера в приватной беседе с сестрой я вспомнила одну жуткую вещь.
Отторжение Кирилла мною началось, когда ему было 1,4.
Моя сестра родилась, когда мне было 1,4.
Ее рождение стало для меня травмой, не столько ее рождение, сколько последующее поведение моей матери.
Она вынуждена была заниматься с младенцем, а я стала большой, старшей, помехой.
По-моему, меня даже отправляли к бабушке в Новосиб. Если я не путаю, конечно.

Отторжение Кирилла я ощущала физически. Я не хотела с ним быть. Не потому, что не могла, а потому, что не хотела. Я хотела работать, гулять, заводить отношения, но не сидеть дома с ним. Да я бы и дома посидела бы с удовольствием, если бы не его там присутствие.
19 июля 2009 года ему исполнилось 1,4, а 20 июля 2009 года я отдала его на месяц Денису.
Я позвонила и сказала, что если Ден его не заберет, я сдам Кирю в дет.дом.
Если бы на тот момент мне попалась бы добрая женщина, в которой я могла быть уверена, что она не будет бить Кирю, издеваться над ним, и при условии, что я смогу навещать его, когда захочу - я бы его отдала.
Настолько я НЕ ХОТЕЛА его, что даже вспомнить страшно.
Так прорисовался мой Беглец. В наличие которого я вообще не могла поверить.

Еще, я знаю, что первые дети в основной своей массе - это случайные, нежеланные. Просто есть женщины, которые принимают сразу и есть женщины, которым нужно много времени. Видимо, моя мама была из последних. Травмирована я отвержением. Потому мне проще сбежать, чем чинить, проще сдохнуть, чем согласиться (вслух могу, а внутри - нет), не страшно думать о смерти, как о способе убежать от проблем, я вообще по жизни бегу.

Плюс Ригидный - я же старшая. Не просто первая, а старшая. Травмирована я чувством ответственности за младших, причем ответственности-то вагон, а вот права на свои поступки я так не дождалась пока не выросла. Да еще вечный голод, когда имеющееся надо было делить поровну на троих, а если тебе достанется больше, то ты умрешь от стыда. А если меньше - то от голода.
Плюс травма Мазохиста - когда я испытывала вечное унижение, я его и сейчас испытываю, но уже меньше. Не зря же я раньше была полной. Я не могла ни с кем поделиться, что у нас дома происходит, мне стыдно за это было и только года через три дружбы я смогла рассказать подруге и то не все. Я подвергалась насилию потому, что знала, что такое чмо, как я должно быть унижено и не смеет вякать. Моя чудовищная одежда. Вещи, которые отдавала мне тетя, старше на год всего, которая не знала, что значит "нечего есть".
Плюс Контролер - не зря же я вспомнила девочку пяти лет почти шести, это как раз рождение моего брата, совпавшее по времени с уходом отца к другой женщине. Я вообще не помню эмоций с тех времен. Я помню машину, на которой забирали маму из роддома, я помню цвет своей куртки, но я не помню ничего, что связано с эмоциями. Я же любила тогда отца почти беззаветно, да слегка побаивалась, но любила все же больше, и тут он предал меня, свою любимую дочь, и ушел куда-то, бросил, оставил, забыл. Я, честно, говоря, никогда не думала, что это событие настолько сильно повляло на меня - я же НИЧЕГО не чувствовала.
Плюс Зависимый - мной не интересовались, мои успехи никого не волновали, меня замечали только сквозь призму поступков, да еще мне было страшно всегда, что у меня нет защиты и я очень хотела получить любовь к себе, ту, в которой я никогда не буду сомневаться. Меня же любили за пятерки, за воду, за дрова. Сделаешь - не заметят, не похвалят. Не сделаешь - отматерят как минимум. Отсюда и кол-во моих мужчин - я присасывалась к каждому в надежде, что уж он-то насытит меня любовью просто за то, что я есть, не бросит, не покинет, не уйдет и не назовет балластом.

Каждая из пяти травм - моя. И каждая сильная.
И правильно.
Такое чудовищно неправильное, уродское детство не могло пройти "безнаказанно".

Катерина → Психология

Мама двоих (17 лет, 14 лет) Екатеринбург

Травмы по Бурбо и мои размышления

Я знаю, что многие измеряют количество знаний количеством прочитанных книг, умением цитировать, цветом диплома, умением пользоваться терминологией, научным подходом, т.е. обладанием некоей научной базой, базой фактов, которые нельзя оспаривать потому, что это факты уже доказаны, исследованы, пройдены.
Спасибо хочу сказать моей учительнице по математике, которая в буквальном смысле заставляла не учить формулы, а рассказывать своим языком. Благодаря ей я научилась учиться - не зубрить и выдавать, а именно думать, выводить свое мнение и потому легко запоминать. Да, я не сильна в терминологии, я даже с трудом могу понять некоторые заумные словечки, но есть то, что я чувствую. И именно об этом я хочу сегодня рассказать вам.
То, что я вывела сама, основываясь на жизненном опыте, на прочитанных книгах, которые помогли осознать, что я все-таки получила травмы, а не приобрела "закаленный характер".
Итак.
The fallen asleep person, Или Застывший человек.

Наша жизнь богата на ситуации, когда нам приходится столкнуться с противоположной точкой зрения оппонента.
Есть люди, которые могут признать право на существование этой т.з. Есть люди, которые могут признать ее правильной, тем самым поменяв свою. Есть люди, которые никогда не примут, не поймут и, что хуже, не признают ее право на существование, на жизнь.
Речь пойдет о них, о последних.
Человек, не принимающий иную, отличную от своей, точку зрения, глубоко и тяжело травмирован.
Он страшится того, что его жизнь, его мировоззрение, вся его сущность, построенная и пронизанная каким-то мнением, пошатнется. Рассыпется его "Я" и то, что он считал верным, правильным, приемлемым.
Признать чужую т.з. для них - признать отсутствие своего "Я". Ведь многие составляющие его личности, в совокупности черт, мыслей, мнений и составляют это "Я". Если отказаться от него - отказаться от себя. Но хуже не это. Хуже то, что его страшит, что его "Я" будет отвергнуто кем-либо.
"Если тебе не нравится моя музыка - значит тебе не нравлюсь я - значит ты хочешь "избавиться" от меня - значит я не имею права быть".
Это все глубоко. Прорывается только злость к несогласным. Боль и страх, что его не принимают хорошо скрыты за злостью, так хорошо, что он сам не чувствует их.
Принять чужое мнение - разрушить себя.
Как жить с новым пониманием он не знает. Он имел такой опыт неприятия его как личности. Он помнит, что это больно и тяжело собирать себя по кусочкам, строить броню и отдаляться от всех за чертой своего мнения.
Негибкие реакции свойственны травме не справедливости (Ригидный).
Однако чувство отсутствия справедливости не настолько деструктивно как отвержение. Не справедливость - оценка поступков человека. Отвержение - оценка самого человека. Значит, последнее, все же сильнее. Негибкость реакций - это та самая броня ото всех, то каменное "Я", кирпичи которого не могут быть заменены без разрушений, но добавить новый не разрушив старый - невозможно. А значит, принимая новое он чувствует, что отказывается от "Я". Кто страдает травмой отвергнутого? Правильно. Беглец. Только Беглецы видят во всех поступках окружающих попытку отвергнуть. Любое их действие приводит к мысли, что его "Я" не интересно, а значит не должно быть. Беглец не будет принимать чужую точку зрения, вся его жизнь направлена на то, чтобы сохранить свое, с таким трудом собранное, "Я".
Беглец прошел через муку отторжения. Он выстроил систему координат, которая позволяет ходить вокруг и около раны, не прикасаясь к ней, и сидит в этом коконе. Любое воздействие извне ранит и заставляет отторгать. Говорит: "Не верь! Они хотят разрушить тебя! А разрушив, переступить и пойти дальше - отвергнуть!".
Боятся, что от их "Я" опять ничего не останется, только осколки, которые никому не нужны.
Если не согласны - отвергают ЕГО, а не мнение.
Если просят взглянуть иначе - отвергают ЕГО, а не хотят помочь.
Значит, надо собраться и не принимать, не слышать, не видеть, не думать.
Есть "Я" и мое мнение. Те, кто пытается заставить думать иначе, считаю, что "Я" сломано, а значит не нужно, а значит - отвергнут.
Такой мой отец.
Такие женщины, которым невозможно объяснить, что жизнь ради детей - это не жизнь, а жертва.

Кстати, что интересно.
Почти каждый мужчина носит маску Беглеца.
Ведь отцы с сыновьями не очень охотно идут на эмоциональный контакт, воспитывают "мужиками", а дети, мальчики, видя, что не признают часть их "Я" - нужду в эмоциях - считают, что их отвергают.
У Грея на этот счет, но с несколько иной стороны, есть потрясающе точное определение: (вольная цитата) "Дать мужчине непрошеный совет - дать ему понять, что он "сломался", ведь мужчины ремонтируют только то, что "сломано". Потому они не принимают советы". Кого напоминает? Мне напоминает сломанного Беглеца.

А женщины, почти все из нас, носят маску Мазохиста.
Помните как мы относились в подростковом возрасте к менструации? А к растущей груди? А как мы начали стесняться отцов?

У каждого из обоих полов есть определяющая маска, которая в большинстве случаев образуется у определенного пола и редко у другого.
Я считаю, что Беглец - мужская, Мазохист - женская.

Катерина → Психология

Мама двоих (17 лет, 14 лет) Екатеринбург

из блога Петрановской

Из блога госпожи Петрановской:
"Просто женщина, просто мама. Просто горе. Просто ребенок, выросший с подозрением, что не нужен и нелюбим, хотя это неправда и ради него только и выжила мама и вытерпела все. И он растет, стараясь заслужить любовь, раз она ему не положена даром. Помогает. Ничего не требует. Сам собой занят. За младшими смотрит. Добивается успехов. Очень старается быть полезным. Только полезных любят. Только удобных и правильных. Тех, кто и уроки сам сделает, и пол в доме помоет, и младших уложит, ужин к приходу матери приготовит. Слышали, наверное, не раз такого рода расказы про послевоенное детство? "Нам в голову прийти не могло так с матерью разговаривать!" -- это о современной молодежи. Еще бы. Еще бы. Во-первых, у железной женщины и рука тяжелая. А во-вторых -- кто ж будет рисковать крохами тепла и близости? Это роскошь, знаете ли, родителям грубить."

Думала.
Если ребенок не боится грубить, отстаивать свою т.з., просить и настаивать, высказывать свое мнение, пусть даже если оно противоположно родительскому, значит он уверен в том, что его любят.

И наоборот, о чем и говорит Петрановская.

Интересно, не правда ли?

Катерина → Психология

Мама двоих (17 лет, 14 лет) Екатеринбург

Степени, статусы

Эта теория со мной давно.
Выдумана лично мной, чтобы парировать ненавистное оправдание всего на свете: "Ты же мать!"...

Итак, никогда не забывай:

Женщина ты всегда. Но время от времени ты можешь быть женой. Работницей. Матерью. При этом ты всегда Человек. И большая проблема у той, которая считает что она женщина-жена, или женщина-мать, причем, если убрать какое-то одно слово из этого словосочетания, то она чувствует себя неполноценной.

Я лично выдумала и сформулировала для себя такую "эволюционную" лестницу.

Первое и главное:

Ты - ЧЕЛОВЕК.
(со своими человеческими желаниями, поспать, поесть, получить удовольствие, отдохнуть, почитать, покурить и т.п. Желания могут быть разными, но направлены они все НА СЕБЯ и только на себя, на удовлетворение своих потребностей).

Второе:

Ты - ЖЕНЩИНА
(значит имеешь какие-то привилегии перед мужчинами, какие-то чисто-женские прибабахи, слезы, например, или одежду тоннами покупать, или просить помощи, много можно придумать...)

Третье:

Ты - ЖЕНА
(это если есть муж и обязанности, которыми занимается только жена. Например, готовит. Или дома сидит, уют охраняет, тоже не важно)

Четвертое:

Ты - МАТЬ
(со всеми вытекающими последствиями)

Пятое:

Ты - РАБОТНИК
(с обязанностями на работе)
(причем, пункты 3, 4 и 5 могут меняться местами - ты можешь не быть матерью, или ты можешь не работать, или у тебя нет мужчины)

Самое главное во всех этих ипостасях соотносить ВСЁ с первым пунктом - ты прежде всего ЧЕЛОВЕК, и только потом ты мать, жена, женщина.
Т.е. если ты хочешь спать - идешь и спишь, ребенка мужу, бабушкам, няням. Ты хочешь гулять - аналогично, берешь на работе отгул, забиваешь на обязанности жены, плюешь на то, что женщина не должна гулять, идешь и гуляешь.

Мне эта иерархия состояний очень помогает не потерять себя в быту, в детях, на работе.

Надеюсь, она поможет не потеряться и тебе.

Катерина → Психология

Мама двоих (17 лет, 14 лет) Екатеринбург

Правило крупного шрифта

Есть какое-то дело.
Которое принесет с собой как плюсы так и минусы.
И есть два человека.
Оба видят и плюсы, и минусы.
Причем, плюсы и минусы одинаковы. Но как они выглядят если посмотреть на них, выделив "нужное" крупным шрифтом?
Один видит плюсы и минусы, а другой - плюсы и минусы.
И принимают они решение, исходя из "размеров" шрифта. И всего-то.
Конечно, за "размером" шрифта могут скрываться разные причины и обстоятельства. Но качество дела остается неизменным - в нем всегда есть и будут одинаковые плюсы и минусы.

Тоже самое касается рождения детей или женитьбы.
Для первого человека дети или женитьба это счастье и ответственность, а для второго - счастье и ответственность.
Что выберет первый догадаться не трудно, не правда ли ?
А второй будет ВСЮ жизнь судорожно взвешивать все "за" и "против", пока окончательно не упустит свой шанс на счастье. Или шанс не упустит, но потом будет жалеть, что много лет ходил вокруг да около - время терял.
Я понимаю, серьезный подход нужен. Но когда на чаше весов ответственность перевешивает счастье, в следствие чего ты отказываешься от дела, пора подумать - а не страх ли это оказаться плохим мальчиком или девочкой недостойным любви?
Почему ответственность за что-то, что вполне поддается контролю, перевешивает все плюсы?
Разве это правильно? Разве правильно то, что нашу жизнь контролирует СТРАХ?

Катерина → Психология

Мама двоих (17 лет, 14 лет) Екатеринбург

Ключи

К каждому человеку есть два ключа.
Первый - тот, который открывает дверь к гармонии, взаимопониманию - к сердцу.
Второй - тот, который подчиняет и делает больно - к разуму.
Оба этих ключа дать в руки кому-то из твоих близких нелегко.
И вот, ты решилась. Отдала оба.
Первый ключ - слова, поступки, знания, которые помогут не делать больно, понять тебя, научиться говорить с тобой на твоем языке, переводить твои слова и поступки без словаря, в общем делать все, чтобы быть вместе и быть счастливыми вместе.
Второй ключ - свои слабости, свою боль, все точки, нажимая на которые, он имеет над тобой власть, заставляет тебя переживать боль много раз, заставляет тебя подчиняться, ломать себя, чтобы ему было хорошо.
И вот он берет эти ключи, кладет их в карман.
Каким ключом он будет пользоваться?
Первым?
Нет.
Вторым.
Он будет обвинять тебя в твоих бедах. Он будет искать причину твоих слов в твоем прошлом, а не в настоящем. Он будет оправдывать свои поступки твоей болью прошлого.
Потому что так проще. Потому что так не надо думать. Потому что так быстрее и точнее достичь "взаимопонимания" - заткнуть рот и заставить дорожить вашими отношениями ту, которая доверила ему ключи к себе. А самому каждый раз оправдываться тем, что тяжело, мозги не так работают, времени нет, хочется спать, надо работать и так далее.

Самое хорошее в этом только то, что та замочная скважина, в которую входит второй ключ со временем портится. Обрастает ржавчиной. И в следующий раз ты будешь сто раз думать и взвешивать прежде, чем решишься дать кому-то эти ключи...

И вот почему так? Почему проще упрекать, чем поддержать? Почему проще закрыть глаза, чем разобраться? Почему так трудно поверить в то, что взаимопонимание не падает с неба, что взаимопонимание это не дар, это работа? Почему всегда выбирают то, что попроще, и плевать, что это "проще" только тебе, а другому человеку это боль.

Катерина → Психология

Мама двоих (17 лет, 14 лет) Екатеринбург

Отрывок из книги Курпатова "3 ошибки наших родителей"

НЕУДОВЛЕТВОРЕННОСТЬ
(источник конфликтности и внутреннего напряжения)

В предыдущей главе мы рассмотрели условия, в которых формировался наш инстинкт личного выживания (или индивидуальный инстинкт самосохранения). Если этот процесс проходит не очень удачно, то нам предстоит мучиться чувством беззащитности – в том или ином ее виде. Теперь мы переходим ко второй части книги, и будем говорить о групповом инстинкте самосохранения. Название странное, но попробуем разобраться.
Человек – существо социальное, а поэтому он должен иметь механизмы, позволяющие ему выжить в рамках его социальной группы. Если этот инстинкт не будет у него в добром здравии, то группа выведет его из собственного состава, а там – поминай как звали. Если же он с этой задачей справится, то и он сам, и его группа не погибнут в бесконечных раздорах и склоках. Так что эволюционное значение этой части целостного инстинкта самосохранения вполне очевидно.
Потребность в социальном одобрении и достойном социальном статусе – естественна для каждого человека. От того, насколько хорошо мы справимся с этой задачей, зависит и то, насколько мы будем чувствовать себя удовлетворенными жизнью. Надо ли говорить о том, как велика роль наших родителей в процессе формирования нашего группового (или – иерархического) инстинкта самосохранения? Надо, потому что они – наша первая «социальная группа», и от того, как мы обустроимся в ней, зависит и то, какими мы будем всю свою ближайшую жизнь.

Глава первая

ИСТОЧНИК КОНФЛИКТНОСТИ

Социальные отношения, то есть, проще говоря, отношения человека с человеком, – это, к сожалению, прежде всего выяснение «силы». В любом коллективе можно увидеть, что прежде всего его члены проверяют друг друга по критерию «силы» – кто сильнее физически, кто сильнее интеллектуально, кто сильнее психологически. Нам это важно знать, поскольку это определяет диспозицию сил в данном коллективе, хотя, конечно, такие проверки подчас выглядят не слишком красиво. Но что поделать, природа требует.
В детских коллективах эта борьба за власть заметнее, потому что проблема определения своего места, своей роли и своей власти, в конце концов, имеет для юных отпрысков и девиц первостепенное значение. Они еще не обтесались жизнью, они еще не знают, что «сила» – это в сугубо человеческих отношениях не главное. Хотя... Так или иначе, но впервые малышу предстоит помериться силами со своими родителями; именно с ними, со своим отцом и матерью, он вступает в «конкурентную борьбу». И, к сожалению, она редко делает его сильнее, скорее напротив.

Кто будет главным?

Наше «я» возникло не сразу, оно формировалось постепенно, в возрасте от года до трех. И появление этой психологической инстанции было столь же драматичным, сколь и наше физическое появление на свет.
Гениальный психолог Л. С. Выготский, о котором я уже однажды подробно рассказывал, сделал в свое время замечательное открытие, которое назвал «кризисом трех лет». В этом возрасте ребенок впервые начинает ощущать себя как самостоятельную личность. И слово «кризис» здесь не случайно, потому что это время, когда малыш ведет себя ужасно, но не по природной своей вздорности, а просто потому, что именно в это время он пытается донести до окружающих и, кстати сказать, до самого себя, что он есть.
Слово «нет» в его репертуаре становится основным, он без конца капризничает, протестует и саботирует все подряд. Почему он это делает? Потому что только так он может почувствовать себя. Когда мы соглашаемся с кем-то или с чем-то, мы как будто отождествляемся с этим «кем-то» и «чем-то». Когда же мы не соглашаемся, протестуем, то напротив, утверждаем собственное «я», свое мнение, свою позицию.

Итак, в три года мы впервые ощутили свое «я», и это, в большинстве случаев, не сходило нам с рук. Родители были возмущены нашим непослушанием, сопротивлением, протестом. Они пытались «завернуть гайки», а мы предпринимали попытки выжить, застолбить свое место в группе – заставить их уважать и слышать себя. Разумеется, все это выходило и у нас, и у них не бог весть как, но выходило. И в этом противостоянии – абсолютно естественном – стала кристаллизоваться наша личность. И то, какими мы стали, определяется, по сути, тем, как мы провели свои детские годы.

Теперь, прежде чем двигаться дальше, нам надо уяснить суть группового (или иерархического) инстинкта самосохранения. Иерархический инстинкт предполагает, что каждый член группы занимает свое место в иерархии – то есть определенное положение в отношении «верх—низ». На биологическом уровне мы понимаем, – кто сильнее, а кто слабее нас, чьи распоряжения являются обязательными к исполнению, а чьи могут быть проигнорированы. Мы готовы подчиняться, но только тем, кто, как мы чувствуем, имеет над нами власть, и хотим управлять теми, кто, как нам кажется, должен чувствовать себя в отношении нас подвластными.
Вообще говоря, иерархический инстинкт обеспечивает в природе сокращение количества внутригрупповых конфликтов, управляемость группы из одной точки («верха») и эффективность группы как целого. Действительно, если каждый член группы хорошо знает, кто чего стоит, ему легко выстроить правильную модель поведения, которая позволит ему, с одной стороны, избежать конфликтов с более сильными членами группы и, с другой стороны, быть более снисходительным в отношении слабых, поскольку те, в свою очередь, знают, на чьей стороне сила.
И мы должны осознать – это сидит в каждом из нас и от этого никуда не деться. Буквально холкой мы чувствуем тех, кому мы должны подчиняться, и тех, кто должен подчиняться нам. Причем степень нашего взаимного родства не имеет в этом вопросе никакого значения: мы боимся тех, кто «наверху», мы не принимаем в расчет тех, кто «внизу», и мы чувствуем себя наиболее хорошо с теми, кто с нами «на равной ноге».
Возвращаемся к нашей паре «родитель—ребенок». Родитель может сколь угодно долго уверять нас, что он «демократичен», что он «партнер» и «друг». Но мы, будучи его ребенком, чувствуем, что он «начальник», и он, кстати сказать, чувствует то же самое. Как, в таком случае, он будет воспринимать наши попытки заявить о своем «я»? Которые, на самом деле, есть самый настоящий саботаж, ведь мы – ни много, ни мало – требуем признать свою суверенность, «незалежность», а проще говоря, пытаемся дискредитировать иерархический инстинкт.
Подобные попытки, конечно, возможны, но иерархическому инстинкту они не понятны. У животных, которые нам и оставили в наследство этот инстинкт, нет «я», а поэтому подобных проблем просто нет, и не может быть. Так что здесь мы имеем классическую ситуацию – биологическое и человеческое внутри нас входят в жесткий клинч, вызывая тем самым массу самых серьезных и, зачастую, весьма неприятных последствий. Сейчас нам предстоит понять содержание этого конфликта. Вот ребенок сообщает о том, что у него есть его «я». Делает он это по-разному: не соглашается с родителем, спорит, игнорирует его распоряжения, показывает, что тот ему не указ. Малыш чувствует силу своего «я» и не собирается отказываться от тех дивидендов, которые оно ему сулит – право на собственное мнение, право на реализацию своих желаний, право на пресловутое «Нет!»
Родителя, конечно, это может и забавлять, но в большинстве случаев ничего забавного для него в этом нет, ведь если он что-то от ребенка требует, то делает это для чего-то, а не просто так. Непослушание автоматически пробуждает в нем его иерархический инстинкт. В природе это бы завершилось ничем не прикрытой вспышкой агрессии – родитель пришел бы в ярость и устроил ребенку взбучку. Но, к счастью, каменный век миновал, поэтому подобное поведение ребенка вызывает у него лишь чувство раздражения, с которым родитель пытается бороться.
Впрочем, мы прекрасно чувствуем эмоциональные реакции своего родителя и не умеем еще быть ему благодарными за то, что он пытается сдерживаться. Нам в принципе не нравится то, что он так поступает. Нашему «я», далекому от понимания законов биологического иерархического инстинкта, непонятно, почему его волю ограничивают. Не зная истинных причин происходящего (в яслях эволюционную биологию, как известно, не проходят), мы ищем доступные способы объяснения его поведения. И, к великому сожалению, они оказываются весьма и весьма неконструктивными.
Ребенок, оказавшийся в такой ситуации, решает, что его «не любят», «не уважают», «не ценят» и т. п. Конечно, он не осознает это так, как это сделал бы взрослый, но какое-то смутное ощущение можно выразить именно так. По сути, всякий раз в подобных ситуациях мы чувствовали, что нам дали пощечину. Причем у нас, разумеется, не было никакой возможности расценить згу по щечину как удар по действию, мы воспринима ли ее как удар по собственной личности, мы чувствовали себя оскорбленными.
Со стороны все это, конечно, выглядит забавно, но важно то, что мы при этом чувствовали. Трех-четырехлетний ребенок способен уже обижаться, и делать это самым обстоятельным и серьезным образом! Родитель же не понимает, что он оскорбляет ребенка, точнее – что ребенок чувствует себя в такой ситуации оскорбленным, и это поведение малыша может казаться ему смешным, комичным, забавным.
Из-за того, что у человека есть его «я», которого нет у животных, ваш иерархический инстинкт пробуждается раньше того времени, когда мы инеем реальную возможность претендовать на «первые роли». Так что между нами и нашими родителями, которые еще не видят основания отдавать нам роли «начальствующих субъектов», возни кали постоянные конфликты и трения. Конечно, они были естественны, но и сопровождавшие их травмы были неизбежными. В результате наше стремление к «власти» стало деформироваться, невротически усиливаться.
Многие матери кричат от злости и досады. Некоторые даже говорили мне, что много раз чувствовали, что могли бы убить своих детей. Одно такое переживание не приведет ребенка к всеохватывающему ощущению ужаса, но если оно представляет собой бессознательную позицию матери, то воздействует на него, вызывая страх, что его покинут или уничтожат. В ответ ребенок развивает по отношению к матери такую ярость, что она почти ужасает.

Хочешь драться – так дерись!

После того как мы впервые демонстрируем свои обиды, свою оскорбленность и свое недовольство поведением родителей, начинается новый виток нашего взаимного противостояния. Сначала родители пытаются обратить все происходящее в шутку. Конечно, им непонятно, почему, собственно, их ребенок на них обижается – «он же маленький», «он ничего еще не соображает», да и вообще «он должен знать свое место» и «не высовываться». Им непонятно, и они раздражаются.
Позабавившись, сколько это было возможно, нашим «смешным» реакциям сопротивления и противостояния, иерархический инстинкт наших родителей, впрочем, не только не унимается, а напротив, лишь распаляется. Все происходит так, словно бы властителям (пусть и подсознательным) был брошен вызов (пусть и не осознанный смельчаками таким образом). Кто-то из родителей воспринял это более спокойно, кто-то менее, но, как правило, сами они и не догадываются, что оказались заложниками своего иерархического инстинкта, который не терпит «слабых выскочек».
Вызовы, брошенные мальчиками, часто боль ше ощущаются папами; вызовы девочек, напро тив, лучше чувствуют мамы. Хотя, конечно, это правило не абсолютно, но вот последствия есть всегда. Внешне все может выглядеть и вполне «невинно»: папа играет с малышом в игру «кто быстрее съест суп», кто быстрее добежит куда-нибудь наперегонки или кто – папа или сын – победит в дружеском боксерском спарринге.
Такие «соревнования», к сожалению, вещь небезобидная для психики ребенка. Потому что, каким бы ни был их исход, мальчик все равно может почувствовать унижение – если папа «выигрывает», мальчик чувствует себя проигравшим, и, конечно, это не может его радовать. Тем более если отец сопроводит свою победу словами «ну ты и слабак», «а... не можешь выиграть!» или чем-то еще в этом, духе.
Если же папа поддается и проигрывает, то сын чувствует, что с ним играют «в поддавки». С одной стороны, ему, конечно, приятно победить, а с другой, его унижает его собственная слабость. И всю эту борьбу чувств нетрудно разглядеть на лице ребенка – он напряжен, он боится, он раздражается, он изображает «веселье игры», тогда как ему, на самом деле, совсем не весело.
С девочками, к сожалению, подчас случается то же самое. В чем-то, впрочем, их реакция отличается, но и маленькая девочка может переживать такие травмы. Ребенок чувствует себя слабым, а признаться себе в этом у него нет силы, ведь он буквально только что стал– ощущать самого себя, и подобные «откровения», начинающиеся с самого порога, конечно, не придают ему ни энтузиазма, ни оптимизма.
Борьба за пресловутую пальму социального первенства не бывает красивой. И если для де тей эта битва принципиальна, то родителей она раздражает. Они знают, что они сильнее, они чувствуют свою власть и свое право, а потому все эти детские притязания на некое «господство» лишь какое-то время их забавляют, а затем «наскучивают» или начинают откровенно бесить.
Это подсознательное противостояние личностей выливается или в мелкие издевательства над детьми со стороны родителей (в виде бесконечных подтруниваний, издевок, подначиваний), или в формальный повод сорваться на своего ребенка, выместить на нем свое раздражение (подчас возникшее где-то в совершенно другом месте и в других отношениях).
Иерархический инстинкт какое-то время можно облекать в шутку, но в определенный момент он все равно берет верх над родителями и они, вольно или невольно, унижают своего ребенка. А у него в этот момент происходит становление его иерархического инстинкта, и происходит, как мы видим, в очень непростых условиях.
Описываемые же здесь психологические травмы – это не частные неурядицы, а воздействия на формирующийся иерархический инстинкт ребенка, воздействия, вызывающие его деформацию. Впоследствии она будет и заметной, и небезобидной как для самого ребенка, так и для его окружения. Сейчас пока этого не видно, бомба иерархического инстинкта – с замедленным механизмом действия.
Разумеется, эти события и реакции – и детские, и родительские – как правило, происходят спонтанно, непреднамеренно и нецеленаправленно. Родителям кажется, что они просто играют с ребенком, поддерживают с ним контакт. Каждая такая мизансцена рождается как бы сама собой, без злого умысла. Взрослые удовлетворяют таким образом свой иерархический инстинкт и не отдают себе отчета в том, что их дети подчас крайне болезненно реагируют на подобную форму обращения с ними.
Насколько сами дети осознают происходящее? По-разному. Многие – буквально с ювелирной точностью, и о подобных сценах – детских обидах, чувстве унижения, бессилии и отчаянии – мои пациенты рассказывали мне сотни раз. Но все-таки для большинства детей происходящее во время таких «показательных порок личности» проходит относительно незаметно. Сила собственного иерархического инстинкта у таких детей не так велика, а потому они сносят подобные реакции как должное. Это, в свою очередь, снижает соответствующий родительский пыл.

Так или иначе, но без последствий не остаются ни те, ни другие. Первые – те малыши, которые очень хорошо чувствуют интригу этой стороны отношении со своими родителями и чей иерархический инстинкт переживает в подобных ситуациях стресс – превращаются в людей с болезненной самооценкой (мы скажем об этом ниже). Вторые – те, что относительно спокойно переносят давление родителей и чей иерархический инстинкт позволяет им держаться в рамках – или превращаются в людей с типом поведения, или просто замыкаются, а впоследствии будут характеризоваться эмоциональной нечуткостью.

Властолюбие – это страсть, которая несправедлива сама по себе, и ее проявления восстанавливают против нее всех. Она начинается, однако, с опасения, как бы не оказаться под властью других, и стремится к тому, чтобы заблаговременно добиться власти над другими. Иммануил Кант.

Много инстинкта

Если ваш личный иерархический инстинкт из тех, что может «дать окружающим прикурить», то вы, вероятно, хорошо помните те ситуации, когда чувствовали свое детское достоинство оскорбленным. Может быть, вы помните, как вас игнорировали, как вас поучали, наказывали, как вам ставили кого-нибудь в пример и это вас унижало. Вариантов тут бесчисленное количество. Но суть всегда одна – у малыша есть свое мнение, свое отношение к той или иной проблеме и свое «я», а у родите лей есть желание показать своему чаду, что его мнение никого не интересует, что есть другое по нимание вопроса, к тому же «я – последняя буква алфавита».
Многие дети, испытывая давление на свой иерархический инстинкт, думают: «Вот я вырасту, и тогда вы узнаете...» Что именно должны будут узнать его родители, малышу, как правило, не очень понятно, но то, что он будет первым и лучшим, вещь для них несомненная. Часто, впрочем, дети решают эту проблему своим традиционным способом – воображают, как они станут «начальниками», «милиционерами», «командирами», то есть придумают себе на будущее разнообразные руководящие должности.
Иногда от детей можно слышать: «Когда я вырасту, я буду не такой, как мой папа!» или «Не такой, как моя мама!» И дальше следует продолжение: «Я буду свою дочку любить и все ей разрешать!» или «Когда у меня будет свой сын, я никогда не буду его наказывать!» Дети могут указывать в подобных своих объяснениях и на другие недостатки своих родителей – то, что они ссорятся или кричат друг на друга, говорят неправду, в чем-то им отказывают. Все эти формулировки, часто весьма комичные, в действительности свидетельствуют о том, что ребенок не испытывает к своим родителям уважения и что они не являются для него авторитетом.
Подобное отношение к старшим, как правило, вызвано чувствами унижения, несправедливости, ощущением незаслуженного или чрезмерно жестокого наказания. Ребенок считает себя в силе быть «лучше» родителей, а значит, он находится с ними в некой борьбе, он претендует на право быть, по крайней мере, равным. И разумеется, все эти чувства и мысли копятся в нем вопреки тому давлению, которое на него оказывается и которое он считает неправомерным.
Конечно, родителям кажется, что это «просто смешно», но на самом деле ничего смешного нет.
Родитель должен уметь уступать «вышестоящее место» в виртуальной иерархии, но не уходя со сцены и не пропуская ребенка вперед (потому что лидер, авторитет любому малышу нужен), а поднимаясь выше, становясь для ребенка все более сложной, достойной и авторитетной фигурой. Но часто ли так поступали наши родители? Отнюдь. Чаще всего они, напротив, с удовольствием опускались на наш уровень, вступали в препирательства и споры, которые только сильнее прежнего нас травмировали.
Когда мальчик говорит: «Почему я не должен хамить папе, если он меня оскорбляет?!» – это уже сигнал бедствия, а не детская глупость. Ведь эта фраза свидетельствует о том, что ребенок не Воспринимает, не чувствует авторитета своего отца. Отец же, даже несмотря на какие-то недостатки, является «верхом»! И если малолетний сын этого не чувствует, не осознает, это значит, что его иерархический инстинкт будет деформирован. Потом он будет воспринимать приказы командира в армии как оскорбление, требования преподавателя в институте – как неоправданные, указания начальника на работе – как неправомерные. То есть во всех этих случаях он будет, во-первых, травмироваться, не умея соответствовать своему фактическому месту в социальной иерархии, а во-вторых, чувствовать постоянную неудовлетворенность. Найдет ли он для себя такую социальную роль, в которой ему было бы комфортно? Вряд ли. Это в точности про меня. Я тоже всегда возмущалась тем, что мне нельзя давать словесный отпор отцу или матери.
Аналогичная ситуация происходит и с девочками. Если девочка не испытывает уважения к матери, не чувствует авторитета отца, если она пытается с ними конкурировать, мериться силами, она впоследствии будет заниматься этим перетягиванием каната постоянно. Она станет мериться силами со своим супругом и тот будет вечно казаться ей «неудовлетворительным». Она будет чувствовать притеснение своей личности и на работе, и дома, и в любой другой ситуации. Ей будет казаться, что ее должны оценивать выше, чем оценивают, относиться к ней лучше, чем относятся, выказывать большее внимание, нежели выказывают. ВОТ ЭТО – Я! Я всегда со всеми соревнуюсь. Всегда!

В целом, как кажется, в этом нет ничего страшного и неправильного, но только в том случае, если мы смотрим на данную проблему со стороны. Если же мы смотрим на то душевное состояние, которое будет сопровождать детей, прошедших такую школу неуважения к авторитетам и патологического стремления к лидерству, то видим, что они не чувствуют себя довольными жизнью. Они не могут удовлетвориться тем, что имеют, причем никогда; это путь к хронической неудовлетворенности – осознанной и прочувствованной. Они, возможно, станут теми борцами, которые борются не потому, что им есть что сказать и ради чего сражаться, а Портосами с извечным лозунгом подобных горе-героев – «Я дерусь, потому что я дерусь!»

Индивидуальный уровень иерархического инстинкта детерминирован генетически. У каких-то детей он выражен больше, у каких-то меньше. Если у ребенка с иерархическим инстинктом, мягко говоря, все в порядке, можно ду мать, что его ждет большое будущее – он будет стремиться «вверх» и, возможно, многого достигнет. Но только в том случае, если в детстве его иерархический инстинкт не подвергнется деформации вследствие неоправданного и несоразмерного давления со стороны родителей. Соперничество между родителями и детьми – верный путь к формированию у малыша невротического характера. Дело кончится, в лучшем случае, возникновением у ребенка хронического и патологического ощущения неудовлетворенности своими достижениями, самим собой и всей своей жизнью в целом.
Мало инстинкта

Теперь рассмотрим ситуацию, когда силы иерархического инстинкта, толкающего ребенка вверх по социальной лестнице, не слишком много. Что будет с малышом в будущем, если сейчас, в своем детстве, он жестко и накрепко усваивает, что его мнение не имеет значения, что он не имеет права на то, чтобы быть услышанным, что над ним всегда есть тот, кто решает, что и как ему делать? В ребенке далеко не всегда достает силы, чтобы бороться за лидерство, за право голоса для того, чтобы хотя бы просто высказать свое желание. Иными словами, далеко не все дети испытывают потребность подниматься по виртуальной иерархической лестнице социальных отношений.
В какой-то момент малыш и вовсе может решить, что подчиняться, слушаться, соглашаться – легче. После он будет придерживаться этой тактики, он окажется зависимым, подчиняемым, неспособным сопротивляться дурным влияниям. От него будут требовать взять на себя ответственность, проявить решительность, будут думать, что он попытается достичь каких-то успехов в жизни. А он будет ждать, что ему дадут команду, что делать; но даже если он и получит ее, то выполнит, в лучшем случае, лишь «от сих до сих».
При таком положении дел успех, конечно, будет для него вещью недостижимой. И даже достигая чего-либо при удачном стечении обстоятельств, он не сможет ни удержать, ни развить, ни приумножить свою победу (или хотя бы просто воспользоваться ее плодами), потому что у него, в его психологии просто нет опыта вкуса победы и, более того, даже желания почувствовать этот вкус. Поразительно, но такие люди способны страдать от неудовлетворенности, побеждая! Победа их пугает, вызывает напряжение, страх и желание все бросить, чтобы бежать со всех ног, причем во все четыре стороны сразу. Подобная пассивность, безынициативность, а проще говоря – слабость характера – закладывается в детстве. И тем только, что родители не учат своего малыша бороться, не учат побеждать, а вполне удовлетворяются тем, что он «тихо» и «послушно» занимает то место, которое занимает.
Наконец, третий вариант формирования, кристаллизации иерархического инстинкта ребенка, который можно было бы охарактеризовать – «нашла коса на камень». У малыша в этом случае вполне достаточно амбиций и силы, чтобы сопротивляться своим родителям, чтобы бороться за себя и свое место в виртуальной социальной иерархии, однако и у его родителей достаточно сильно развита эта же психологическая черта. Причем вместо того чтобы направить ее на созидательную деятельность вне семьи, они – родители – играют с ребенком в игру «кто первый и кто лучший?»
Итак, начинается состязание «равных» за «первое место». Вообще говоря, это достаточно стран но, когда родитель (я подчеркиваю это – родитель) вступает в конкуренцию с собственным ребенком, но такое случается и, к сожалению, очень и очень часто. Малыш проявляет стремление к социальному росту, пытается выделиться, показать самого себя (иногда дети делают это и в не самых удачных формах – затевая драки, безобразничая и т. п.). А его родитель тем временем не пытается облечь эти действия ребенка в социально приемлемые формы, ограничиваясь лишь подавлением, жестокими наказаниями, прямой, пугающей агрессией, грубостью.
Что мы получим на выходе такого «воспитания»? Ребенок, предпринимая безуспешные попытки преодолеть власть и силу родителей, в какой-то момент просто замкнется, решив для себя, что это дело заведомо проигрышное, а если проигрышное, то и играть не стоит. Из таких детей вырастают невыносимые пессимисты, которые нетолько все видят в черном цвете, но и навязывают окружающим этот черный свет. Такой взрослый ребенок не будет верить в успех какого-либо предприятия, не будет ничего делать, чтобы достичь этого успеха. Для него всякое действие – это действие, обреченное на провал. Но на сей раз это будет не та слабость человеческой натуры, о которой мы только что вели речь, а, напротив, люди, о которых иногда говорят, что у них «сильный негативный заряд» или «много негатива».
Люди с таким характером – люди тяжелые, скрытные, лишенные способности к сочувствию и умения оказывать психологическую поддержку. Они те, кого называют «черствыми», «бесчувственными», «вечно недовольными». В действительности же, это лишь итог патологических отношений в семье, когда ребенку не позволяли проявлять силу его характера, не поддерживали его борцовский нрав и не направляли его в должное,
конструктивное русло. А лишь подавляли, наказывали и буквально пригвождали к тому месту, где по всем формальным признакам (то есть как ребенок) он и должен был находиться, но где ребенку, в действительности, не место.

Ребенок должен двигаться, это хорошо, когда он стремится «вверх» и к власти. Ему нужно лишь правильно указать этот «верх» и донести до его детского сознания, что «власть» – это вовсе не способ заставить другого подчиняться, а возможность ему – этому другому – помогать, не чувствуя себя при этом ни рабом, ни подателем милости. Но в описываемом случае подобных наставлении ребенок не получает, а лишь запирается внутри себя самого, и себя самого, в сущности, губит.

Чувство неудовлетворенности

Что такое чувство удовлетворенности? По всей видимости, это когда ты чего-то очень хочешь, стремишься к этому и достигаешь. Но важно не просто достичь заветной цели, а почувствовать удовольствие от своего достижения; последнее же возможно лишь при одном условии: ты уверен, что ты достиг желаемого. На первый взгляд, подобное условие кажется как минимум странным. Если человек и вправду добился того, чего хотел, почему же он не уверен, что это у него получилось?! С точки зрения логики и здравого смысла подобное возражение вполне оправданно, но если принять во внимание человеческую психологию, то оказывается, что не все так просто и не все так однозначно.
Воспринимать все в том или ином свете, то есть определенным образом, – это привычка, которая, как мы теперь уже знаем, имеет весьма долгую историю. Теперь представим себе, каким будет восприятие своей победы и своих достижений у человека, который с малолетства чувствовал, что они – его победы и достижения – ничего не стоят или имеют свойство на глазах уплывать из рук? Разумеется, оно будет весьма и весьма специфическим: даже добившись желаемого, он не будет чувствовать, что его победа окончательная и обжалованию не подлежит. Совершенно очевидно, что у него возникнут сомнения, беспокойство, а потом, глядишь, и чувство неудовлетворенности.
Поскольку же родители умудрялись удиви тельным образом добиться дискредитации наших успехов, то с тренировкой чувства неудовлетворенности у нас все было «в полном порядке». Как они это делали? Очень просто – или просто не замечали наших успехов; или присуждали им низкий бал; или говорили нам, что мы не тем занимаемся; или ссылались на какие-то внешние, не связанные с нами факторы успеха; или указывали на собственные заслуги в нашей победе; или вспоминали, что они в наши годы еще не на такое были способны; или...
Выдержать и не стать невротиком в бессмысленной и беспощадной конкурентной борьбе с собственными родителями – дело непростое, а шансы, прямо скажем, невелики. И если у ребенка не сформируется чувство собственной ущербности (что уже большое дело!), то, по крайней мере, ощущение неудовлетворенности собственными успехами точно будет. Если они действительно будут очень значительными, из ряда вон выходящими, то, вероятно, острота этого ощущения будет не столь высокой, как в иных случаях. Но ведь родитель, недооценивающий нас, не считающий нас равными себе, осуждающий нашу слабость и несостоятельность, имеющий над нами власть, не существует в действительности, он сидит у нас в голове, в подкорке – он виртуален. Поэтому мы растем, а вместе с нами растет и наш виртуальный родитель, и как в три года или в десять лет он говорил нам, что мы «не дотягиваем» до придуманного им стандарта, так и в наши тридцать, сорок, сто лет он будет продолжать «говорить» то же самое.
Мы, иными словами, оказываемся заложниками психологической игры. Наш родитель был когда-то сильнее, умнее и успешнее нас, а мы находились у него в подчиненном положении. И как личность мы формировались именно в этом – подчиненном и проигрышном положении. Все наши достижения, успехи и победы были после, и все они звучали уже не как победы и достижения, а как своего рода оправдания и опровержения, способ доказать, показать... а в конечном счете, убедить родителя в том, что мы чего-то стоим и потому достойны любви.
Это, разумеется, игра подсознательных сил, а вовсе не объективная оценка ситуации, наших родителей, нас с вами, в конце концов. Так что мы просто пожинаем последствия этой игры, которую, впрочем, сами и ведем. По итогу игрок получает не победу, а чувство неудовлетворенности и желание или двигаться дальше, или прекратить всякое движение. Ни тот, ни другой случай не является идеальным выходом, но вопрос в том, будем ли мы продолжать эту игру? Имеет ли смысл играть в невроз? Решить для себя эту проблему каждый должен сам, но прежде следует понять, что такое иерархический инстинкт и насколько оправданно принимать его вызов.
Родители и дети – это одна команда, это единый элемент более сложной социальной конструкции, поэтому иерархическая борьба внутри семьи – сущее безумие. Счастье, если твои дети превзошли тебя, потому что тем самым они увеличили силу вашей общей команды. Правда, силой можно будет воспользоваться лишь при том условии, что вы команда, а не «ячейка общества», разрываемая на части внутренними противоречиями.
К сожалению, дети почему-то понимают это лучше родителей. Впрочем, этому есть объяснение: родители – дети своих родителей, и те когда-то, в свою очередь, создали в них своим воспитанием деформированный, изуродованный иерархический инстинкт. С незапамятных времен, из века в век, из поколения в поколение продолжается эта лишенная всякого смысла борьба. Однажды вожак-отец в стае человекообразных существ шикнул на своего отпрыска: «Не высовывайся!», а его «любимая жена» сообщила дочери: «Знай свое место!» Тем это не понравилось, и с тех пор одни отыгрываются на других, а другие – на третьих.

Странно ли, «по мы не знаем чувства удовлетворенности? Я думаю, что не странно. Впрочем, не будь этой патологической «энграммы» в структуре нашего общества, то мы – все вместе, вероятно, так никогда бы ничего не достигли, ничего бы не создали. Но, право, сейчас и так уже создано предостаточно – успехи наших трудов налицо, а вот счастливее наших предков мы от этого не стали. Так, может быть, детям дать, наконец, какую-то поблажку? Когда-то этот порочный круг нужно будет разорвать. Возможно, этого не сделали наши родители – к сожалению, но, к счастью, на атом история не заканчивается.

Случай из психотерапевтической практики:
«Бороться можно и с пустым местом!»

Когда мы говорим о «верхе» и «низе», оценивая структуру отношений между людьми, то нельзя не сказать, что особенное место эта тема занимает в работах одного из самых знаменитых учеников Фрейда – Альфреда Адлера. Именно Адлеру принадлежит термин «комплекс неполноценности» (или, иначе, «комплекс недостаточности»), о существовании которого знают почти все, но правильно понимают (даже в научной среде) – считанные единицы. Впрочем, мы не будем рассматривать теорию Адлера слишком пристально, а упомянем лишь ее беспроигрышные стороны. Более того, личная история самого Адлера – это отдельная тема, которой, собственно, мы и уделим сейчас чуточку внимания. Конечно, пациент Альфред Адлер У меня не лечился, но мы восстановим картину по документальным источникам.
Мы, считал Адлер, рождаемся маленькими, слабыми, совершенно беспомощными, а потому нам естественно ощущать свою недостаточность, особенно если мы сравниваем себя со своими родителями. «Быть человеческим существом, – писал Альфред Адлер, – значит чувствовать свою недостаточность». Чувство собственной несостоятельности, рассуждал Адлер, и подталкивает нас к развитию. Оно вызывает в нас напряжение, и мы пытаемся двигаться вперед, чтобы уменьшить силу своего страдания.
Нерешительность, страх перед ответственностью, неуверенность – вот прямые проявления комплекса неполноценности. Но есть у этой медали и оборотная сторона: сверхкомпенсация. Чувствуя свою неполноценность, человек может начать с ней бороться; например, он с головой окунается в работу, добивается немыслимых успехов и доказывает таким образом всем и каждому (а в первую очередь самому себе), что все-таки он кое-что из себя представляет.
Чтобы окончательно убедиться в собственной состоятельности, необходимо, правда, соблюсти еще одно условие: нужно с той же неопровержимостью доказать, что другие люди уж точно ничего из себя не представляют. И тогда начинается любимая игра детей и взрослых – в «Царя горы». Забраться наверх, всех спихнуть вниз и насладиться сладким мигом своего величия. Мечта!
Компенсируя свой комплекс неполноценности, человек сражается с родственниками и друзьями, сотрудниками по работе и политическими оппонентами. Он всякий раз оказывается «наверху» (чего бы это ему ни стоило и чем бы это ни грозило). «Ведь нам нужна одна победа, мы за ценой не постоим!» Он ходит по головам, но даже это не доставляет ему удовольствия. Периоды падений воспринимаются как тяжелейшая трагедия, а мгновения триумфа пугают, поскольку обещают оказаться недолговечными и требуют обороны по всем фронтам. Этот бессмысленный бег по кругу может продолжаться сколь угодно долго...
Адлер в своих книгах рассказывает о сотнях вариантов, как мы можем пытаться взять верх, доказать всем на свете их несостоятельность и ничтожность, а самому величественно выступить «во всем белом и с блестками». С другой стороны, есть множество обходных путей. Чтобы победить, отнюдь не обязательно вступать в бой с открытым забралом, можно вообще обойтись без каких-либо сражений. Достаточно просто упасть навзничь, закатить глаза, постонать чуть-чуть, и все тут же вокруг тебя забегают, замечутся, а ты лежи себе и думай: «Давайте, давайте! Бегайте, да пошустрее!» Чем не победа? Очень даже победа. А если еще заставить всех окружающих чувствовать себя виноватыми, то вообще можно считать, что власть тебе обеспечена на долгие годы. В крайнем случае, можно признать за собой поражение, а потом думать, как замечательно ты их наколол. Это тоже победа.
Как нетрудно заметить, всегда можно добиться желаемого результата: победить, оказаться «наверху» и насладится своим триумфом. Однако есть два немаловажных нюанса. Во-первых, это не моя победа, а победа моего комплекса неполноценности, абсолютно меня победившего. Во-вторых, совершенно неясно, что мне теперь с этой победой делать. К делу ее, что называется, не подошьешь, отношения с окружающими могут при такой тактике только разладиться, да и в душе вряд ли произойдет прибавка, разве что кошки здесь поселятся с большими и острыми коготками.
Да и с кем мы, собственно говоря, воюем? Получается, что сами с собой. В нас есть комплекс, он заставляет нас или страдать от собственной никчемности (что, заметим попутно, полная ерунда), или преодолевать бесконечные страхи (оказаться в последних рядах, не сохранить лица и т. п.). Не легче ли избавиться от этого злосчастного комплекса неполноценности, от этого «пережитка роста», освободиться и жить дальше? Конечно, легче! И Адлер предлагал рецепты. Если речь идет о ребенке, то родителям и окружающим надлежит заставить его почувствовать свою ценность. Если же речь идет о взрослом, то воспитывать в себе желание помогать другим людям, а не бороться с ними.
Сразу скажу, что эти советы, на мой взгляд, хорошие, и теория очень хорошая, хотя, конечно, свести все только к ней, как это сделал Адлер, было бы неправильно. Мы очень сложно устроены, и в одну схему – «верх-низ» – все наше поведение никак не вписывается, именно поэтому мы и рассматриваем вопрос отношений родителей и детей в настоящей книге так подробно и обстоятельно. Впрочем, сейчас мне бы хотелось сказать несколько слов о самом Адлере, о его личной истории. Это интересно...
Альфред был вторым из шести детей небогатого семейства, проживавшего на окраинах Вены. Понятно, что у родителей не было времени заниматься детьми, а тем более старшими. Сам Адлер говорил, что у него было «беспризорное детство на улицах Вены». Вместе с тем родители, по всей видимости, верили сыну и поддерживали его. С матерью у Альфреда была тесная эмоциональная связь, а отец поддержал мальчика, когда его выгнали из школы за неуспеваемость. Учитель математики сказал тогда Альфреду, что ему пора оставить учебу в гимназии и освоить профессию башмачника. Но отец не допустил этого, заставил Альфреда нагнать сверстников по математике и вернуться в школу.
И вот один странный факт. Адлер любил рассказывать историю, как он поборол свой детский страх перед кладбищем. Дорога в школу, по словам Адлера, пролегала через кладбище, и всякий раз, проходя через него в компании одноклассников, мальчик испытывал ни с чем не сравнимый ужас. «Однажды, – вспоминал потом Адлер, – я твердо решил положить конец этому смертельному ужасу и в качестве средства для этого выбрал „очерствение“. Я немного отстал от остальных ребят, положил свой ранец на землю у кладбищенской стены и пробежал через все кладбище раз с дюжину, пока не почувствовал, что овладел своим страхом. Мне кажется, что с тех пор я проходил эту дорогу уже без страха».
Спросите, что в этой истории странного? Выяснилось, что по дороге в школу у Альфреда не было никакого кладбища! Причем выяснил это сам Адлер и сам же очень этому обстоятельству удивился. Как такое может быть, понять, конечно, сложно, но сама по себе подобная аберрация памяти необычайно показательна! Видимо, Адлер так хотел выглядеть в своих глазах смелым человеком, который умеет побеждать, что его воображение сыграло с ним этот фокус. Не имея возможности конкурировать со своими родителями, Адлер придумал его, чтобы конкурировать хотя бы с самим собой, со своим страхом. Конкурировать и обязательно победить...
«Совершенствоваться – значит в чем-то превзойти самого себя», – написал как-то Альфред Адлер. И это классическая формула «совершенствования», которую предлагает нам иерархический инстинкт. Он словно бы говорит нам: победи своих родителей или, на худой конец, победи самого себя. И действительно, мы зачастую умудряемся бороться с самими собой, причем, может быть, с большим рвением, нежели с другими. Это происходит в тех случаях, когда родители или серьезно подавляли нас и подавили-таки, или были столь авторитетны, столь высоко забрались, что нам более ничего не оставалось, как отрабатывать свой иерархический инстинкт с самими собой.
Иными словами, как это ни покажется странным, наши родители не всегда являются единственным источником нашей неудовлетворенности; мы можем и сами натренировать себя соответствующим образом.

Катерина → Психология

Мама двоих (17 лет, 14 лет) Екатеринбург

Смысл жизни

Какой смысл в жизни? Если мы все равно умрем. Нас все равно забудут, а большинство так и знать не будут, что мы когда-то жили.. Трястись над своей жизнью, улучшать ее, рвать .опу, делая то, что не очень хочешь, но надо бессмысленно. Я не о зарабатывании на еду.. Это тоже самое, что трястись над своими волосами - заботиться о них, холить их, злиться на них, завидовать другим обладательницам шикарных волос, в общем тратить на них энергию, зная, что все равно они скоро выпадут. Не проще ли забить, подстричься и наслаждаться жизнью? Что есть у нас, чего мы не можем потерять? Ничего. Потерять мы не можем только себя.

Только я себя не предам.

Только я себе верю.

Только я одна знаю, КАК мне можно доставить удовольствие и что меня по-настоящему обижает.

Только я о себе все время пекусь.

Я - это единственный человек, который не променяет меня на другого.

Я - это единственный человек, который меня не бросит.

Я - это единственный человек, которого у меня не отберут.

Я - это единственный человек, которому я верю.

Так в чем же смысл нашей беготни и суеты, если то, ради чего мы стараемся никогда не будет нашим? То, что временно - не наше. А у нас все приходяще. Самые главные границы в нашей жизни это "моё" и "твоё". Подумайте, какой смысл вы вкладываете в это простое слово из трех букв. "Моё" - это то, что нельзя забрать у меня. Это то, на что другие не имеют прав. Это часть меня, в конце концов. И так важно "моё" только потому, что оно не может быть нашим на самом-то деле. Подсознательно мы это знаем. И в надежде, что "вдруг пронесет и никто не отберет", уговариваем сами себя "Моё. Моё! МОЁ!!!". Нет, не правда. Есть только "Я". Это то, что никогда не будет принадлежать кому-то кроме вас. Ваше тело, о котором все тоже говорят "моё!" - могу взять в плен или убить, например. Разве то, что на самом деле ТВОЁ могут у тебя забрать? Нет. А где же тогда неприкосновенность "Я", если нас убьют? А вы думаете, что "я" будет волноваться об этом? Нет. Будет после смерти или вечный мрак, где все равно и все безразлично, где нет НИЧЕГО. Или будут "Рай" и "Ад", где "Я" будет существовать. Все просто. Единственное из всего, за что мы должны ратовать и бороться - наше "Я". Правда, способы удовлетворения своего "Я" разные у всех... Моя жизнь, надеюсь, изменится с того дня, как я поняла, что все, что есть у меня, все, что важно мне, все, что будет со мной или до смерти, или навсегда - это Я.

Да, я знаю, что до меня это уже было сказано кем-то. И даже читала. Но тогда я это не приняла и не поняла. Не прониклась.

Катерина → Психология

Мама двоих (17 лет, 14 лет) Екатеринбург

Отрывок из книги Курпатова "3 ошибки наших родителей"

"Глубокая внутренняя тревожность

Основная проблема человека, насколько я вижу, мысленно просматривая свой психотерапевтический опыт, заключается в феномене тревоги. Но она – наша тревога – отнюдь не однородна. Сейчас же речь идет только о самой глубокой, самой потаенной ее части.
Мы живем так, словно бы не верим в свои силы, словно бы в любой момент все может обвалиться, рухнуть, что нам не на что надеяться, не во что верить. И именно поэтому в нас силен страх смерти, именно поэтому нам так хочется найти нечто, во что можно верить всем своим существом, именно поэтому мы всю жизнь ищем человека (или подсознательно надеемся найти), который бы понял нас целиком и полностью, который любил бы нас за то, что мы есть.
Этим человеком является наш «подсознательный родитель». Не тот, который имелся (или имеется) у нас в наличии, а тот, каким он был по нашему восприятию до тех пор, пока нам не исполнилось три года. По сути, этот виртуальный, подсознательный родитель – не кто иной как бог. Быть может, это звучит парадоксально, но все же давайте поразмыслим над этим утверждением. Итак, мы ждем того, кто примет нас такими, какие мы есть, при этом он будет к нам несказанно добр и потому беззаветно любим нами. Чем не бог – любящий, любимый и всепрощающий?
Теперь дальше. Он – это искомое существо – должен оберегать нас (или, иначе говоря, мы должны чувствовать себя с ним абсолютно защищенными), давать нам ощущение свободы (а точнее сказать – уверенности в том, что наши поступки лишены риска). Нам остается вспомнить заветное «спаси и сохрани!», а также гарантии «счастия небесного» взамен на преданную и беззаветную любовь. Иными словами, мы ждем от него вечной жизни. Ну бог или не бог? Я думаю, что бог.
Наконец, он – этот искомый – должен быть тем, в кого хочется верить, чью безраздельную щедрость и непогрешимость хочется ощущать. Причем даже слово «вера» не кажется здесь вполне подходящим, оно недостаточно весомо. Ведь нам хочется даже не верить, а знать, то есть испытывать ничем не омраченную, непререкаемую уверенность, «сознание факта». Мы хотим не только того, чтобы это наше знание было лишено сомнения, нам хочется, чтобы у нас не было бы даже самой возможности усомниться – «абсолютное сознание». И так можно верить только в бога, которого ты ощущаешь всем своим существом.
Все это было в нашем младенчестве, а если и не в младенчестве, то хотя бы в утробе нашей матери, но было, и было обязательно. Потом это ушло безвозвратно, мы сначала усомнились, потом разуверились, наконец, поняли, что заблуждались. Все, на что мы надеялись, все, что казалось нам незыблемым и несомненным, пало и разрушилось. Из Рая мы попали в Ад, и миг этого падения стал нашим великим испугом, след от которого шлейфом тянется по всей нашей жизни.
Глубокая внутренняя беззащитность – вот то, что знакомо каждому рожденному человеческому существу."

"Глубокая внутренняя беззащитность – вот то, что знакомо каждому рожденному человеческому существу. Сможем ли мы преодолеть это чувство? Хватит ли в нас силы отказаться от мечты, от поиска бога, которого нет, который лишь реминисценция нашего детского переживания счастья? Каждому из нас надлежит ответить на этот вопрос. И прежде чем мы сделаем это, несколько соображений, если позволите...
Во-первых, если мы не признаем собственное ощущение внутренней беззащитности, ставшее оплотом нашей постоянной скрытой тревоги, у нас ничего не получится. Возможно, мы будем успешными, возможно, мы многого добьемся, но мы будем продолжать испытывать тревогу и потому мучиться.
Во-вторых, с детских пор мы находимся в неустанном поиске своего счастья, пытаемся вернуться в тот Эдем, из которого нас исторгли. Но давайте задумаемся над этим – Эдема, о котором мы грезим, не было! Мы испытывали лишь ощущение Рая, так что это своего рода мираж, галлюцинация, сон. Мы можем создать свое счастье, сделать его собственными руками, но его не вернуть, потому что то счастье было тогда, когда нас самих еще не было, не было того «я», с которым мы себя отождествляем.
В-третьих, и это самое важное, – есть ли вообще в нас эта беззащитность? Кажется, что этот вопрос противоречит первому из утверждений, однако я задаю его совершенно серьезно. Да, мы испытываем беззащитность, но беззащитны ли мы? Не является ли это ощущение такой же иллюзией, как и покинутый нами Эдем?
Иными словами, если наш Рай был иллюзией, то не иллюзия ли то, что мы чувствуем себя беззащитными, потеряв эту иллюзию? И что тогда все эти наши бесконечные поиски некоего бога (у кого «настоящего», у кого подсознательного), некоей защищенности? В действительности нам не от чего защищаться, и наша несвобода, рожденная страхом перед будущим, – такая же иллюзия, как и иллюзия нашей беззащитности!
И вот именно это мы должны осознать: наша глубокая внутренняя тревога – фикция, привычка тревожиться, чувствовать себя слабыми, но вовсе не адекватная оценка реального положения дел. А потому если нам и следует что-либо искать, то прозрения, осознания того, что эта тревога – блеф, игра нашего собственного психического аппарата."

Как бы ни страшно, кощунственно, странно нам было признавать это, но в нашей жизни не было ни Эдема, ни Рая, ни богов. Было детство, которое уже миновало, но которое мы не сподобились отпустить вместе со всея своей тогдашней детской зависимостью, слабостью, неполнотой. Теперь мы взрослые, мы равные среди равных, и перед нами жизнь, которую мы строим собственными чаяниями и поступками. Какой она будет? Ровно такой, какой будут наши чаяния и поступки. И главное, что мы должны ус воить, что детство кончилось, и это очень хорошо.

Катерина → Психология

Мама двоих (17 лет, 14 лет) Екатеринбург

10 нельзя для родителей

10 "нельзя" для родителей

Не унижай ребенка!
Мы иногда запросто можем сказать ребенку: "А лучше ты ничего не мог придумать? У тебя вообще голова на плечах есть?" и так далее. Всякий раз, когда мы произносим что-либо подобное, мы разрушаем положительный образ сына или дочери.

Не угрожай!
"Если ты еще раз сделаешь - ты у меня получишь!", "Если ты еще раз стукнешь братика, я тебя..." Каждый раз, когда мы так говорим, мы учим ребенка бояться и ненавидеть нас. Угрозы совершенно бесполезны - они не улучшают поведения.

Не вымогай обещаний!
Хорошо знакомо: ребенок провинился, а мама ему говорит: "Пообещай, что больше никогда-никогда так делать не будешь" - и получает, конечно, обещание. А через полчаса ребенок повторяет свою проделку. Мама обижена и расстроена: "Ты же обещал!" Она просто не знает, что обещание ничего не значит для маленького ребенка. Обещание, как и его сестра, угроза, относятся к будущему. А ребенок живет только в настоящем. Если он чувствителен и совестлив, то вымогание обещаний будет развивать в нем чувство вины, если же он не чувствителен, это только научит его цинизму: слово - это одно, а дело - совсем другое.

Не опекай излишне!
Это умаляет ребенка в его собственных глазах. Излишняя опека приучает его к мысли, что сам он ничего делать не может. Многие родители недооценивают возможностей детей что-либо делать самостоятельно. Примите как девиз: "Никогда не делай за ребенка то, что он может сделать сам".

Не требуй немедленного повиновения!
Представьте, что муж говорит вам: "Дорогая, брось все и сию же минуту приготовь мне кофе". Как вам это понравится? Точно так же вашему ребенку не нравится, когда от него требуют, чтобы он немедленно оставил свое занятие, лучше предупредить его заранее: "Минут через десять будем обедать", тогда мы вполне можем позволить ему поворчать немного: "Ой, мам! Я еще поиграю". Слепое безоговорочное подчинение характерно для марионетки, но оно не способствует формированию независимого, самостоятельного человека.

Не потакай ребенку!
Речь о вседозволенности. Дети сразу почувствуют, что родители боятся быть твердыми, когда они переступают границы дозволенного, боятся сказать им "нет". Это вселяет в них уверенность, что все правила резиновые - стоит немножко поднажать, и они растянутся. Такое может срабатывать в рамках семьи, но за ее пределами ребенка ждут горькие разочарования. Потакать ребенку - значит, лишать его возможности вырасти приспособленным к жизни человеком.

Будь последователен!
В субботу у мамы хорошее настроение и она разрешает сыну нарушать все правила (или какие-то из них). В понедельник, когда он делает то же самое, она "наваливается на него, как тонна кирпичей". Представьте себя на месте своего чада. Как бы вы научились водить машину, если бы в понедельник вторник и четверг красный свет означал "стоп", а в среду и субботу - "можно продолжать движение"? Детям необходима последовательность в требованиях. Они должны знать, чего от них ждут. Беспорядочность в разрешениях и запретах этому не способствует.

Не требуй того, что не соответствует возрасту ребенка!
Если вы ждете от своего двухлетнего малыша, чтобы он слушался, как пятилетний, то этим вы провоцируете у него неприязнь к вам. Вы требуете от него зрелости поведения, на которую он еще не способен - это плохо сказывается на развитии его самосознания.

Не морализируйте и не говорите слишком много!
Каждый день тысячи слов порицания выплескиваются на наших детей. Если все их записать на магнитофон и прокрутить мамам, они будут поражены. Чего только они не говорят своим детям! Угрозы, насмешки, ворчание, целые лекции о морали... Под влиянием словесного потока ребенок "отключается". Это для него единственный способ защиты и он быстро его осваивает. А поскольку отключиться полностью он не может, то испытывает чувство вины, а это развивает отрицательную самооценку. Все "морали" в конечном итоге для ребенка сводятся к таким схемам: "То, что ты сделал, - это плохо. Ты плохой, потому что это сделал. Как ты мог так поступить после всего хорошего, что мама сделала для тебя?" Один малыш в детском саду так пугал своего сверстника: "Я тебя ударю, я тебя разрежу на мелкие кусочки, я... я тебе все объясню!".

Не лишай ребенка права оставаться ребенком!
Представьте себе, что вы - педагогический гений и воспитали образцового ребенка: тихого, всегда уважительного к взрослым, который никогда не бунтует и не выходит из-под контроля, делает все, что взрослые от него хотят. У него нет отрицательных чувств к чему-либо и к кому-либо, он высокоморален, совестлив и аккуратен, никогда никого не обманывает. Но, может быть, тогда мы имеем дело с маленьким взрослым? Психологи считают, что "образцовый" ребенок - не счастливый ребенок. Это ребенок под маской. Он спрятал свое "я" под оболочку, а внутри у него очень серьезные эмоциональные проблемы.