Почему важно всегда быть на стороне ребенка - Ольга Карчевская

У меня есть два самых ярких воспоминания о школе.

Первое - протяженное во времени, но как бы слитое в одно: мой учитель русского и литературы и одновременно моя классная Любовь Федоровна. То, как она ко мне относилась и чем она для меня была. Она считала мой ученический успех своим личным делом и принимала меня близко к сердцу. Я часто бывала у нее дома, где она кормила меня домашней едой, помногу рассказывала о жизни - своей и в целом, ну и заодно готовила меня к бесконечным олимпиадам и всероссийским конкурсам сочинений.

Прошло ужасно много лет, но я до сих пор вспоминаю о ней с теплом, захожу в гости и считаю тоже немного своей мамой
Надо ли говорить, что все эти олимпиады и конкурсы я выигрывала, в университет пошла на филфак (а потом и в литературный институт) а профессией избрала журналистику. Спасибо, Любовь Федоровна.

И второе ярчайшее воспоминание о школе - зубной кабинет. До сих пор помню глаза стоматолога Жанны Юрьевны поверх повязки - иногда они являются мне в кошмарах. Практически каждый день я добровольно брала талончик к школьному зубному (да, у нас был такой), чтобы мне там иголками чистили каналы и удаляли нервы без анестезии. Это было дичайше больно, но я все равно ходила, потому что посещать алгебру и геометрию было намного больнее. Почему? Да просто учительница математики меня, скажем так, не любила.

Каждый раз, когда она ко мне обращалась в своей холодной саркастической манере, я была готова провалиться сквозь землю, цепенела от липкого ужаса и совершенно ни черта не соображала
Надо ли говорить, что и на выпускных экзаменах по алгебре и геометрии тройки мне поставили исключительно из жалости, и я до сих пор понимаю в математике примерно ничего.

Меня искренно изумляет, что почти никто не понимает про школу самую важную вещь. Она правда самая важная, послушайте меня сейчас. Эта вещь звучит так: ребенок ни за что не возьмет знание у того, кто его не любит. У меня все.

А хотя нет, эта мысль слишком проста, чтобы от нее не отмахнуться. Поэтому я еще немножко поговорю на эту тему, пока мысль будет погружаться в вас.

В теории привязанности есть очень важная мысль: сначала отношения, потом все остальное. Отношения между ребенком и ответственным за него взрослым или альфа-взрослым, как принято говорить у адептов этой теории, это контейнер, а воспитание в широком смысле слова, в том числе и обучение, - это то, что в этот контейнер гипотетически можно положить. Если контейнер худой - ржавый, дырявый, ненадежный, то может так получиться, что положить в него и сохранить ничего в нем и не выйдет. А если контейнер, скажем, будет выделять в содержимое ядовитые вещества, то дело, сами понимаете, плохо. То есть если отношения между учителем и учеником токсичны, то и знания будут отравлены, пользоваться ими ученик не будет. Если у него все нормально с системой самосохранения, то его такими знаниями быстренько вырвет, и дело с концом.

Не в этом ли кроется причина того, что большая часть знаний из школы выветривается из наших голов аккурат после экзаменов?
А еще в этой теории, развиваемой Гордоном Ньюфелдом, говорится, что взрослый по отношению к ребенку должен быть альфой, то есть ведущим. Разве ребенок добровольно пойдет за тем, кто его не любит? Разве будет ребенок такому взрослому доверять?

Первая школа моего старшего сына была кадетской. Я немного опасалась за военную составляющую - было не очень понятно, чего ждать от мужчин, преподающих военную подготовку. Но настоящих проблем подкинули не они, а хрупкая с виду девушка, вероятно, недавно из педа, классная моего второклассника. Одним не очень прекрасным вечером мой 8-летний ребенок вернулся домой, задыхаясь от слез, в натуральной истерике - у него дрожало все, что вообще может дрожать. Он был очень напуган.

Его классная руководительница на полном серьезе сказала, что она готовит его документы для передачи в детдом, потому что он плохо учится.

Я уже не особо помню, что они там делали во втором классе, по-моему, у них еще даже оценок не было. Что там вообще в принципе можно было делать так плохо? Ну вот не понравился он ей чем-то. И она решила отомстить ребенку таким страшным образом. Он ей, разумеется, поверил. Мне пришлось хватать его рыдающего, тащить в школу к директору и вызывать эту придурошную классную на ковер. Сына немедленно перевели в параллельный класс, она извинилась, и вообще каждый раз, когда видела меня там, снова извинялась. Я очень надеюсь, что она ничего подобного больше никогда не делала. Так вот, я совсем не понимаю, чему он мог у нее научиться.

Когда мы переводились в другую школу, в четвертый класс, его новая классная, впервые увидев Тимофея на линейке 1 сентября, вместо чего-то вроде «приятно познакомиться» или «добро пожаловать в наш класс» (по-моему, она даже не поздоровалась с ним в ответ), сразу сказала: «волосы постричь, сережку из уха снять». Эта школа уже не была кадетской - обычная московская школа, в уставе которой таких требований к внешнему виду учащихся не было. Просто лично ей такой неформальный вид не понравился.

Тимофей ее требования выполнить отказался, после нескольких моих бесед с завучем и директором школы от нас отстали, но осадочек у Ольги Алексеевны остался. И она стала его буквально травить. Посадила на заднюю парту. Занижала оценки. Но хуже всего было, когда Тим вернулся из Питера с гастролей своего театра - они показывали там спектакли в детдомах. Он принес ей диплом, в котором было зафиксировано его участие в этих гастролях.

Она равнодушно посмотрела на диплом и сказала: «Ну и что. Кривляться любой может, знаний-то в голове у тебя от этого не прибавилось»

Это был второй раз, когда сын пришел домой в слезах. Я сходила побеседовать с этой Ольгой Алексеевной. Попыталась поговорить с ней даже не как с учительницей, а как мать с матерью - у нее дети такого же возраста. Она мне сказала потухшим взглядом: «Любить детей не входит в мои профессиональные обязанности, мне за это не платят». Я не знаю, профессиональное ли это выгорание или она изначально шла в эту профессию по расчету (не по любви то есть), но в любом случае это печально. И, опять же, чему мой сын может у нее научиться? Это вообще не вопрос.

И, к большому моему сожалению, такая ситуация, когда учитель не считает любовь к детям необходимой для себя профессиональной компетенцией - скорее типична. Это и есть, пожалуй, главная черта российского образования. Это и есть, пожалуй, все, что нам нужно о нем знать.

Условная Любовь Федоровна в нашем всеобуче - скорее уникум, потому что любовь - это нечто факультативное. А вот Ольга Алексеевна - она везде.

И что с этим делать - мне лично совсем непонятно. То, что мне понятно, то, что для меня ясно, как белый день - это моя решимость в любой конфронтации между школой и моим ребенком всегда быть на стороне ребенка. Если там его не считают нужным любить, то кто должен это делать, если не я? Мне вообще до лампочки, сколько двоек и троек он нахватал в четверти. Мне важно, чувствует ли он себя достаточно хорошим, потому что любим. Наши с ним отношения не зависят от его оценок. Это не значит, что мне все равно, как он учится. Я стараюсь делать все, что могу, чтобы он захотел учиться лучше. Но я не допущу, чтобы он боялся сообщить мне об очередной двойке за контрольную из страха, что лишится моей любви и моего уважения. Я его гарант в этом. Это неприкосновенно.

Я не могу повлиять на то, насколько учителя в школах задействуют сердце наравне с мозгом. Но я могу сохранять наши с ним отношения так, чтобы он не сомневался ни в них, ни в себе.