Такая интересная история
Рассказ не мой, нашла у девочки, а та в свою очередь в интернете. Прочитайте, не пожалеете. Не знаю в какую категою писать.
Рассказ называется «Доченьки»
Замуж я вышла рано, еще на первом курсе института, а после летней сессии родился Ромка. Я не могу сказать, что мы с Лешкой собирались стать родителями – просто так получилось. Конечно, я испугалась, узнав, что беременна, безусловно, наши мамы были в шоке, естественно, почти все знакомые крутили пальцем у виска, когда мы с Алексеем в один голос заявили, что ребенку – быть. Тем более, что он, ребенок, уже есть. Моя подружка, соседка по лестничной клетке Светлана, оканчивающая институт в этом году, вообще была в шоке. «Ань, ты что? Зачем вам это надо?» – спросила она. Тогда мы поссорились с нею впервые в жизни. Я не смогла объяснить ни ей, ни остальным, что убить моего малыша для меня – неописуемая дикость, и вообще не могла подумать ни о чем подобном. Я чувствовала себя матерью. Очень волновалась – понимала, что возможно, я, восемнадцатилетняя, еще не подхожу на эту роль, но раз малыш уже есть, то иначе и быть не может.
Меня тошнило по утрам, поэтому первую пару я стабильно проводила в туалете. Помню, как хихикали надо мною, беременной, однокурсницы, забегавшие в туалет покурить, как я засыпала на лекциях, как сидела в библиотеке и смотрела в окно, на яркий апрельский денек и думала, что мой малыш скоро увидит зеленые листочки, которые, как и он, лежат, уютно свернувшись, и ждут, пока потеплеет. Помню, как снисходительно улыбались преподаватели, когда я сдавала экзамены, будучи уже на последних месяцах… в общем, было трудно, страшно, но все-таки чаще весело, как бывает весело только в молодости.
Наступил сентябрь. Институт я не бросила – спасибо моей маме, которая почти ежедневно отпускала меня на лекции. Я кормила грудью Ромчика, молока было много, я даже сцеживала, и малышу хватало еды на то время, пока меня не было. Мама ворчала, но иногда отпускала нас с мужем вечером в кино, на концерт или просто побродить по вечерней Москве. Ромка рос веселым, общительным мальчиком, настолько общительным, что по ночам он просыпался по нескольку раз, терпеливо (но не долго) агукал и ждал, когда же мы соизволим подойти к нему. Потом, устав от ожидания, начинал реветь обиженным басом, и мы с Лешкой вскакивали и по очереди качали нашего сына. В общем, не считая бессонных ночей, оказалось, что быть мамой не так уж и трудно – я успевала и учиться и встречаться с друзьями и, конечно, заниматься малышом. Муж тоже с радостью возился с ним, он сразу полюбил сына, вопреки заверениям мамы, что, мол, мужчины начинают любить детей, когда тем исполняется лет пять-семь.
В начале второго курса в нашем потоке появилась новенькая, Вика – ослепительная блондинка, ярко накрашенная и броско одетая, которая почему-то сразу «положила глаз» на моего невысокого, нескладного, коренастого, с вечно торчащими в разные стороны волосами Лешку. Не сказать, что меня это сильно злило, но было немного неприятно, когда она своею неторопливой кошачьей походкой подходила к моему мужу, медленно опускала ему руку на плечо и низким медовым голосом, протяжно, произносила: «Привееет. Меня завтра не будет на первой паре, скопируешь мне лекцию?» Лешка, добрая душа, обычно соглашался – у нас было принято «выручать» друг друга с помощью копировальной бумаги (ксерокса тогда еще не было). На меня Вика не обращала никакого внимания, будто бы я была стеклянная. Иногда мы с Лешкой целовались в столовой, и тогда я замечала блеск злых слез в ее глазах. За Викой ухаживали многие, но моему мужу она была безразлична, поэтому я не волновалась, тем более что проблем у меня хватало.
В общем, жизнь была насыщенной, и все было хорошо, но у меня стало уменьшаться количество молока, а Ромке шел всего четвертый месяц. Мама сказала: «Ничего, это от стресса, из-за того, что ты нормально не питаешься» и мы стали прикармливать Рому молочными смесями, и, в конце концов, через некоторое время я кормила сына только утром и ночью. Я даже и не подозревала, что вновь беременна, потому что мама, бабушка и тетушки заверили меня, что пока кормишь, забеременеть невозможно из-за отсутствия овуляции.
Я долго ни о чем не беспокоилась, пока не поняла, что очень сильно, ну просто невозможно устаю. И на мне с трудом застегиваются джинсы. Сопоставив еще несколько фактов, я решила пойти к врачу в тот же вечер.
Из поликлиники я шла, глотая слезы, которые смешивались с редкими огромными хлопьями снега, падавшими с бездонно-черного январского неба.
Лешка почему-то обрадовался, обнял меня и сказал: «Как здорово, что тебя не тошнило в первые месяцы». Маме мы ничего не говорили, пока она не поняла все сама. Ее реакция была неожиданной – она поставила нас перед фактом, что уезжает. Выходит замуж и уезжает. В Москву приезжал ее знакомый, бывшая институтская любовь, ныне разведенный, директор завода в северном городе. Мама показала фотографии коттеджа с гаражом, сауной и зимним садом.
Весной она уехала, трогательно попрощавшись и обещая высылать нам денег, сколько сможет. У нас и в мыслях не было ее удерживать – я была рада, что моя мама, которая растила меня без отца, будет счастлива.
Мы с Лешкой и маленьким Ромкой остались одни в огромной сталинской квартире, в которой почему-то быстро начала скапливаться пыль, а в раковине небоскребом громоздились одна на другой немытые тарелки. И всегда нечего было есть. В общем, мамы не хватало.
В институт мы с Лешей ходили по очереди – кто-то оставался с Ромкой. По воскресеньям приезжала бабушка – ворчала, мыла посуду, готовила.
Однокурсницы иногда намекали, что Вика продолжает «клеить» моего Лешку, но мне было совсем не до этого.
Однажды на лекции мне стало плохо, я потеряла сознание. Вызвали скорую и меня прямо из института увезли в больницу. «Поздний токсикоз, истощение, куда смотрели…» ворчала принимавшая меня врач. Я дремала, кружилась голова, и мне было хорошо от мысли, что я, наверное, наконец, высплюсь. Через некоторое время я проснулась от громового: «Давление зашкаливает. Будем кесарить.»
Я не помню, что было дальше. Очнувшись поздно ночью от нестерпимой боли в животе, я поняла, что ребенка во мне нет. Страшнее чем в тот момент, мне не было никогда. Эта ужасающая пустота испугала меня так, что я вся покрылась липким холодным потом и закричала.
Медсестра, появившаяся через пару минут, уверила меня, что с ребенком все в порядке, он в инкубаторе, предупредила, что мне ни в коем случае нельзя вставать.
Мишенька появился на свет семимесячным, и весил столько же, сколько полуторалитровая упаковка сока J7. Он провел в детской больнице, куда его привезли из роддома на второй день после родов, почти месяц.
Я, на удивление врачей, пришла в себя довольно-таки быстро. На удивление – потому что операция оказалась очень сложной, в результате которой мне ампутировали матку. Может, было какое-то осложнение, может, врач неправильно провел операцию – все это в тот момент меня не волновало. Сердце мое разрывалось – хотелось нестись в больницу к Мишеньке и взять на руки Ромчика, который тогда только-только начал вставать на ножки, доверчиво хватаясь за наши с Лешкой пальцы.
Сессию Алексей сдавал буквально с Ромкой на руках, так как малыша не с кем было оставить. Однокурсники по очереди возили по институтскому скверику коляску с улыбающимся Ромкой, пока Леша, предусмотрительно взяв и мою зачетку, бесстрашно входил в аудитории и выходил с торжествующим видом – сердобольные преподаватели, словно сговорившись, не стали нас «заваливать».
Мишаня был совсем не похож на своего брата – спал все ночи напролет, а проснувшись, терпеливо ждал, пока я возьму его из кроватки и накормлю, после чего вновь засыпал. Ромка все время пытался схватить Мишеньку – то за носик, то за ушко, но особенно его интересовали глазки братишки, поэтому нам приходилось не выпускать из вида моего старшего (о, как это странно и неожиданно звучало для меня тогда – старшего) сына.
Ромкин День Рождения мы встречали всей семьей: Лешка, я, маленький Мишенька, мама, приехавшая со своим мужем и сам Ромка, который, словно понимая, что он является «героем дня», бодро вышагивал по квартире, улыбаясь и покусывая неизменную сушку – единственное спасение для его режущихся зубов.
Мама была категорически против того, чтобы я бросила учебу и уговорила бабулю переехать к нам. «Сдашь свою квартиру, накопишь на ремонт и будешь на старости лет жить в нормальных условиях!» – убеждала она бабушку. Бабуля, похоронившая дедушку два года назад и давно уже собирающаяся на пенсию, подумав, согласилась – окна ее дома выходили на шумный Ленинский проспект, по которому вечно, и днем и ночью, куда-то спешили машины, а подоконники, сколько их не протирай, были серыми от копоти. У нас же сразу через дорогу был небольшой парк и окно бывшей маминой комнаты, предназначавшейся бабушке, выходило в тихий дворик.
Несколько лет пролетели незаметно, как пролетает летняя ночь, как высыхает утренняя роса от ярких солнечных лучей. Мы с Лешкой заканчивали институт. Светлана тоже вышла замуж за парня, с которым встречалась больше года – известного на весь район фарцовщика Кирюху и родила дочку Ксению – она всего на полгода была младше нашего Мишеньки. Света иногда «подбрасывала» Ксюню нам и бабушка с удовольствием возилась с тремя малышами. Света тоже часто брала моих мальчишек к себе – трое малышей были почти неразлучны.
Во время зимней сессии я заметила, что Вика, которая на четвертом курсе вроде успокоилась и перестала уделять внимание моему мужу, очень плохо выглядит, ходит заплаканная. Девчонки сказали, что они пытались ее разговорить, но она молчала. Тогда мы всей группой попросила Лешу поговорить с нею. Он пригласил ее в маленькое кафе возле института после лекций, а я демонстративно ушла домой – сказала, что тороплюсь в поликлинику с Мишей, тем более что это было правдой.
Вернувшийся вечером Алексей выглядел потрясенным. Вика прорыдала у него на плече четыре часа. Оказалась, что она на шестом месяце беременности. По ее словам, она поняла, что быть с Лешей ей не суждено и попыталась устроить свою личную жизнь – стала встречаться с немцем лет сорока, который регулярно, каждые две-три недели в течение уже года приезжал в командировки. Фред, как рассказывала Вика, носил ее на руках, и она даже подумать не могла, что он давно женат и является счастливым отцом пятерых детишек. Узнала об этом Вика слишком поздно. Виктория ведь вполне сознательно забеременела и собиралась сообщить об этом Фреду, но тот почему-то не появлялся в Москве почти три месяца. Когда наконец он приехал и позвонил ей, Вика примчалась и сразу «обрадовала» будущего папу, но Фред не только не обрадовался – он грубо обругал Вику, прогнал ее, правда, предварительно дав денег на аборт. Однако на пятом месяце аборт без медицинских показаний делать никто не брался, нашлась лишь какая-то сомнительная акушерка, к которой Вика решила обратиться только в крайнем случае. А деньги Фреда она быстро истратила. Родители Вики жили в Смоленске, поэтому, конечно же, ничего не ведали о случившемся. И вот уже три недели Вика не имела представления о том, как ей быть. Становиться матерью она не желала категорически – ребенок без отца был ей не нужен. Малыш изначально являлся «ступенькой» к замужеству в Германию, Вика хотела осчастливить взрослого мужчину, у которого, как она полагала, еще нет детей, но Фред лишь разозлился – шестой ребенок от любовницы совсем не входил в его планы. Лешка попытался уговорить Вику оставить малыша, но столкнулся с яростным выпадом: «Кому он нужен, этот ребенок?!? Тебе? Вот и забирай! Но сначала стань ему отцом, потому что позориться – рожать без мужа – я не буду!».
«Так жаль малыша…» – закончил Лешка свой рассказ. А во мне будто бы что-то перевернулось. Не знаю, может, потому, что я никогда больше не смогу стать матерью, хотя очень молода, а возможно, из-за того, что меня, беременную, поддерживал отец моих детей, мне было очень жаль Викторию. Я решила поговорить с нею и, во что бы то ни стало, помочь сохранить жизнь ее малышу.
На другой день после лекций я подошла к ней и спросила, чувствует ли она, как шевелится малыш. Вика сразу же разозлилась и ответила, чтобы я не лезла не в свое дело. «Может, я чем-то могу тебе помочь?» – спросила я. «Конечно можешь. Отдай мне своего мужа» – злобно, сквозь зубы, прошипела она, глядя мне в глаза. Не зная зачем, я ответила: «Ради твоего ребенка – я согласна».
В тот же вечер я, плача, уговаривала своего любимого Лешку, отца наших сыновей, жениться на Виктории. «Ну, знаешь… я же не вещь какая-нибудь. Не могу. Не хочу, в конце концов. Я люблю только тебя и хочу быть с тобой. Давай усыновим Викиного ребенка». «Ты не понимаешь – рожать ребенка без отца ей стыдно, она скорее убьет его, чем родит! К тому же усыновлять нам никто не даст, ведь мы еще молоды, не работаем и у нас двое маленьких детей. А даже если и попробовать – сколько пройдет времени, прежде чем все документы будут готовы – малыш проведет в Доме Ребенка не менее полугода!» Я, сама не зная почему, любила в тот момент малыша Вики больше всех – больше Лешки, может, даже больше, чем Рому с Мишей. Вдруг меня осенило, и я перестала рыдать: «Леш! Она же стесняется рожать малыша без отца. А что, если ты просто признаешь себя отцом ее ребенка?». «Ну, если не надо жениться, я согласен» – обняв меня, покорно сказал Алексей.
На другой день я не пошла в институт, договорившись с Лешей о том, что он попробует решить все с Викой без меня.
Домой Алексей вернулся злой, с покрасневшим лицом. Рассказал, что Вике идея понравилась, но она предупредила, что растить малыша не будет, а, если мы так переживаем за этого ребенка, она откажется от него в пользу отца, то есть Лешки. Я захлопала в ладоши, обняла любимого и закричала: «У нас будет малыш! Как здорово!». Леша помолчал пару минут, и, когда я перестала прыгать от радости, сообщил, что весь поток теперь знает, что у Вики будет ребенок от него. «Представляешь, какими глазами на меня смотрели все однокурсники и преподы!»
Из-за этой истории Лешка не получил красный диплом, хотя шел на твердое «отл» – преподаватели явно занижали ему оценки и осудить их мы, по логике, не имели права – аморальный тип, отец троих детей в 22 года… Вике почему-то нравилось издеваться над нами, она будто бы мстила за свою не сложившуюся жизнь. На меня же весь институт поглядывал с брезгливой жалостью – хотелось поскорей его закончить, чтобы никого не видеть, не слышать сплетен и любопытных взглядов, мол, посмотрите, они все еще вместе! Неужели Анька потерпит такое?
Самое неприятное было, когда об этом узнала бабушка. Во-первых, она не смогла простить Лешке его мнимой измены. Во-вторых, категорически не хотела принимать будущего ребенка: «Гони его, Анна, вырастим Ромочку и Мишу сами». Алексей ходил с потемневшим лицом. Мне было безумно жалко Лешку и бабушку, но я и Алексей сошлись на мысли, что жизнь ребенка стоит того. К тому же мы решили никому никогда не рассказывать о том, что Алексей не отец этому ребенку, чтобы ни у моей мамы, ни у бабушки не возникло искушения советовать нам отказаться от малыша и чтобы впоследствии ребенок не чувствовал бы себя сиротой. А прощать или не прощать измену мужа – это уж мое личное дело, сказала я бабушке и Свете, которые не прекращали давать мне советы.
В мае Вика родила очаровательную девочку. Все оказалось просто – Вика оформила отказ от ребенка в пользу отца и у нас появилась Машенька.
Бабушка, увидев, как я переглаживаю пеленки и мои намерения насчет девочки серьезны, обиделась настолько сильно, что собрала свои вещи и в тот же день уехала под Нижний Новгород, к тете Вале.
Защитить диплом нам помогла Светка, которая была в шоке от происходящего, но все-таки терпеливо сидела со всеми детьми – с Ромкой, Мишей, своей Ксюней и новорожденной Машенькой.
Маша оказалась очень спокойной девочкой, словно чувствовала, что она в этом доме на правах гостя, будто бы понимала, что нам сейчас совсем не до нее – защита диплома. К тому же уехала бабушка, а Ромчик с Мишаней как назло без конца все раскидывают – вытаскивают посуду из кухонных шкафчиков, вываливают одежду из комода, рвут тетрадки с нашими с Лешкой лекциями, а Ромка умудрился разрисовать титульный лист моей дипломной работы.
Машеньку я полюбила сразу. Я смотрела на крошечное личико, и сердце мое сжималось от мысли, что ее могло бы не быть. Я чувствовала, что она – моя дочь, моя – я выносила ее сердцем, что просто произошла нелепая ошибка, и моя Манюня была выношена в животе другой женщины. Она даже похожа была на меня – те же темные кудряшки и карие глаза. Впрочем, Вика тоже была кареглазой, а волосы всегда осветляла.
На мою радость, Вика ни разу не попыталась увидеть дочь, и после защиты диплома мы больше не виделись.
Оставшуюся часть лета мы с Алексеем провели с детьми, я даже нашла время обойти всех врачей и устроить Рому и Мишу в садик. Леша занимался поиском работы, но долго искать не пришлось – ему предложили хорошее место по специальности.
Наступил сентябрь. Эта осень была одной из самых счастливых и спокойных в моей жизни. Утром Алексей отводил сыновей в садик, вечером, после работы, забирал, а мы с Машенькой оставались вдвоем. Маша ползала по квартире, а я успевала и постирать, и приготовить, и даже сшить детишкам красивые одежки. Шить я любила с детства – все мои куклы были необычайно красивы благодаря мне и маме, которая терпеливо учила меня пользоваться иголкой, а потом и швейной машинкой.
Часто ко мне заходила Света, которая тоже «разгрузилась» – последовала моему примеру и отдала в садик Ксюшу. Она рассказала, что ее муж, Кирилл, подумывает об открытии собственного бизнеса – чрезвычайно популярные джинсы пользуются огромным спросом, но есть сложности: где закупать, на что, как привезти? «А зачем везти?» – спросила я и протянула очаровательные джинсики, которые закончила дошивать час назад. «Это Мишкины, а Ромчик в своих уже неделю ходит в сад!» – гордо сказала я.
Вечером Света пришла к нам всей семьей – Ксюня сразу бросилась в детскую к мальчишкам, а Кирилл схватил и стал поглаживать и ощупывать джинсы, внимательно осматривая каждый шов. «Ни фига себе! Отпад! Где ты такую ткань достала?» – он посмотрел на меня горящими глазами. «Ну ты чего, Кирюх, с луны свалился? В «Мире Тканей» есть все, что угодно, даже лейблы!» – пожав плечами, ответила я.
Спустя несколько месяцев «американские» джинсы моего производства лежали почти во всех московских комиссионных магазинах. Вернее, никогда не лежали – их покупали в тот же день. Света ездила за тканью, забирала детей из сада, кормила Машеньку из бутылочки, а я шила, шила, шила…
Бабуля, неожиданно вернувшаяся когда Машуне исполнился годик, какая-то слишком умиротворенная и спокойная, рассказала, что соседкой тети Вали оказалась матушка, которая со своим мужем – священником, тремя детьми, старенькой мамой и двумя собаками жила в соседнем доме. Оказывается, бабушка и матушка Наталья подружились и бабуля стала регулярно посещать храм. Вместе с бабушкой в доме появились иконы, чистота и пироги. Бабуля, похоже, приняла Машеньку и простила Алексея.
Когда Ромка пошел в первый класс, у нас уже была своя небольшая фабрика – Кирилл арендовал подвал на соседней улице. Я инструктировала работниц и помогала им, если возникали сложности. Проблем со сбытом не было – Кирюха в продажах был «как рыба в воде», ну и я, соответственно, занималась своим любимым делом.
А вот Светлана, закончившая педагогический, так никуда и не устроилась – платили мало, а «горбатиться за три копейки», как она выражалась, в ее планы не входило. Тем более, что Кирилл приносил домой достаточно много денег – уже был сделан ремонт, куплены две машины, спальня «Кармен» и кухня из дуба. Я стала замечать, что от подруги часто пахнет алкоголем.
Мы тоже жили неплохо – Леша работал, а у меня хватало время и на детей, и работы стало меньше – швеи, которых нанял Кирилл, работали хорошо, а те, кто работал плохо, постепенно отсеялись.
Благодаря моей работе мы с детьми каждое лето ездили на море. Обычно добирались на поезде, но в то лето решили самолетом – пусть денег больше уйдет, но три лишних денька дети на солнышке погреются, а не будут трястись в душном купе. Мишаня, боявшийся почему-то самолетов как огня, устроил настоящую истерику – плакал, стучал кулаками – не поеду, и все! Убедила его бабушка. Она вложила Мише в ладошку иконку со словами: «Это Архистратиг Михаил, твой Ангел-Хранитель, Он спасет тебя от любой беды. С ним ничего не бойся». «Правда?» – спросил Миша, с надеждой и удивлением глядя в глаза бабушке. «Вот увидишь – ничего не случится», – заверила его бабуля. Мишенька весь полет сжимал в руке иконку и, когда мы сходили с трапа, он выглядел изумленным и счастливым. С тех пор Миша с иконой не расставался, разве что в садик ее не брал, но войдя в квартиру, сразу бежал к иконе, становился на колени и шепотом рассказывал, как прошел его день.
Через год, когда Миша пошел в первый класс, я почувствовала неладное – Кирилл не появлялся полмесяца и, похоже, дальше решил все делать без меня. Света, зашедшая в гости, лишь подтвердила: «Ну да, коллектив у него дружный, девчонки работают и уже вполне могут справляться без тебя. Зачем ему лишние деньги тратить – тебе платить?» Я выслушала ее монолог молча, подперев ладонью щеку, едва сдерживая слезы.
Вечером пришел Лешка, обнял меня и сказал: «Солнышко, не расстраивайся! Я-то работаю! Ну не поедем больше в Сочи и не купим, как у Светки, «Кармен», у нас и так все есть, правда?» Я согласилась и поняла, что действительно, ничего страшного не произошло – подумаешь, потеряла работу. Главное, что все мы живы и здоровы.
Прошло почти десять лет. Дети подрастали, Ромка заканчивал школу, серьезно занимался боксом, бренчал на гитаре, встречался с девушкой из параллельного класса, иногда гулял допоздна, из-за чего мы с бабушкой сидели на кухне до его прихода и пили валокордин. Миша, после того случая с иконой, сильно изменился. Из беззаботного мальчишки он превратился в серьезного маленького мужчину. По воскресеньям ходил с бабушкой в храм, на службу, а год назад стал алтарником. Решил, что когда вырастет, непременно будет священнослужителем. Бабуля им очень гордилась. С Машенькой не было никаких проблем – ласковая и послушная, она отлично училась, сама ходила в музыкальную школу, пыталась шить и с удовольствием помогала мне и бабушке по хозяйству.
Соседка Светлана и ее муж Кирилл уже лет пять или шесть жили очень бедно – фирму пришлось закрыть по каким-то неизвестным мне причинам через год после того, как я вынужденно уволилась. Мы почти не общались. В последние года два они, не прекращая, пьянствовали, и мне было очень жаль Ксюшу, иногда она даже ночевала у нас. Девочке жилось трудно. Никто о ней не заботился, не проверял уроки, а полгода назад она, похоже, связалась с какой-то сомнительной компанией. В последнее время мы даже старались не пускать Ксению к нам – после ее ухода в доме всегда что-то пропадало. Я думала, что девочке нечего есть, и скрывала от Лешки пропажу золотого перстня с сережками, а бабушке, которая давно искала свой кулончик, говорила, что я где-то на днях его видела, то ли в комоде, то ли в шкатулке…
В один из вечеров, около полуночи, мы с Лешкой возвращались из гостей. На лестнице сидела Ксюша и горько плакала, ее худенькие плечи сотрясались от рыданий. Быстро протолкнув Лешу в квартиру, я подошла к девочке и обняла ее. «Ксюнь, ты чего? Что опять случилось? Пойдем к нам?» Ксения обхватила меня и зарыдала еще сильнее. Спустя полчаса, немного успокоившись, но, все еще всхлипывая, Ксения, стуча зубами о края чашки с чаем, призналась, что беременна и срок – всего лишь два месяца. Кто отец ребенка, она не знает – встречалась сразу с несколькими… Родители не в курсе, да если бы и узнали, денег на аборт бы не дали, потому что их, денег все равно нет… Я слушала и делала вид, что протираю стол – терла, терла непослушными руками стирала несуществующие пятна и не знала, что ответить девочке. «Ксюнь, давай поговорим утром», – в конце концов сказала я фальшиво-бодрым голосом.
Уложив ее, я привычно открыла новый пузырек валокордина. Все уже давно спали, а я понимала, что не усну – буду думать о Ксении, которая росла с моими сыновьями, на моих глазах, и о ее ребенке. О том, увидит ли он это солнце. Это небо. Будет ли хохотать над незадачливым Волком из всеми любимого «Ну, погоди!» Прочитает ли сам, без помощи, первое слово. И интересно, в каком возрасте он, этот ребенок, впервые полюбит? Этот ребенок. Он уже есть, он уже два месяца существует! Несмотря на то, что еще вполне можно успеть сделать аборт. Со Светкой, мамой Ксении, говорить бесполезно – она совсем спилась, да и в былые времена ее отношение к аборту было такое же, как у многих – как пойти, например, и удалить ненужную бородавку. Обхватив голову руками, я сидела до рассвета и думала о том, что можно сделать, чтобы малыш остался жить
За час до звонка будильника я разбудила Лешку. Мы сели и я, морщась от слишком крепкого (чтобы взбодриться) кофе, поведала ему о случившемся. «Ань, откровенно говоря, не знаю, что тут можно сделать. Я без понятия. Подумай сама – если даже мы с тобой поступим так же, как с Манюней, если я признаю себя отцом ребенка Ксеньки, меня просто посадят! Ей же всего пятнадцать лет!». «Тогда Ромка!» – воскликнула я. «Аня. А ты уверена, что ребенок Ксении будет нормален? Ты знаешь, с кем общается Ксенька? Это уже не та шустрая смешливая малышка, которая все вечера напролет после детского садика просиживала у нас! И Ромка, Ань, это совсем не я…»
Отодвинув чашку с недопитым кофе, я встала и пошла будить Ромку. Поднимала я его минут десять. С трудом проснувшись, Роман, в плавках, потирая глаза, сел на табурет: «Ну что у вас случилось?». Я молча вынимала посуду из посудомоечной машины, пока Алексей говорил – рассказывал про ситуацию Ксении, умолчав, естественно, о нашей Маше. Когда Леша закончил, Ромка обалдело спросил: «Да вы чего? Я же с Настькой уже три месяца встречаюсь! И зачем мне это надо, вообще?» «Ром, ты потом тоже откажешься от ребенка, а мы оформим опеку без проблем, как кровные дед с бабушкой!» «Не, вы сдурели совсем! Зачем вам это надо?» «Малыша спасти надо,» – терпеливо сказала я. «Да знаете, сколько абортов делают? Всех не переспасаешь! А Ксюха вообще наркоманка! Вы что обалдели? Зачем вам урод нужен?» «Как наркоманка?»- ошалело спросила я. « Ты что – не в теме? Мам, ну ты ваще с луны свалилась, – Ромка посмотрел на меня с какой-то жалостью, – в общем, я в этом не участвую.»
«Я согласен» – в дверном проеме стоял бледный Миша, который, видимо, давно проснулся и слышал весь наш разговор. «Ну, вы больные!» – Ромка встал, отодвинул ногой табурет и вышел из кухни, сильно толкнув брата плечом. Миша не пошевелился. Я подошла и обняла своего младшего сына, а Алексей угрюмо встал, молча собрался и ушел на работу.
Дальше начался кошмар. Проснувшаяся Ксения, избегая разговоров о беременности, начала просить у меня деньги, я предлагала ей еду, предлагала купить одежду, но она просила денег, не объясняя, впрочем, на что. «Что, Ксюх, на дозу надо?» – Ромка, скрестив руки на груди, смотрел на Ксению с презрением. «Дурак!» – зарыдала она, и я вытолкнула Рому из комнаты.
Ксения билась в истерике, и я не знала что делать. Через 5 минут вновь зашел Ромка и протянул распечатку: «Мам, вот адрес и телефон наркологической клиники, скачал из интернета. Звони. Если реально хочешь ей помочь»
Спустя несколько часов, определив Ксению в клинику и поговорив с врачом, я заехала за Лешей. Мы сели в китайский ресторанчик и я начала рассказывать. Ксения, как сказал врач, вполне может вылечиться. «Стаж» небольшой – месяца три. Дозы маленькие. Лечение, правда, стоит недешево. По поводу беременности – сделали ультразвук, срок, оказывается, уже четыре месяца, а не два, как говорила Ксюша. То есть она скрывала от меня реальный срок, надеясь получить деньги на аборт. «На аборт ли? Может, на дозу?» – спросил Алексей. Я, вздохнув, промолчала и через пару минут закончила рассказ, обрадовав Лешку, что с малышом скорее всего все в порядке, видимых отклонений нет. Обещали ставить капельницы, чтобы «поддержать» ребеночка. Навестить можно дня через три.
В четверг я сидела у Ксении в палате. Она с ненавистью смотрела на меня, покусывая уголок пододеяльника, и я не узнавала милую девочку, с которой играли в прятки мои мальчишки.… Не буду пересказывать весь наш с ней разговор, он был слишком долгим, скажу лишь, что мы договорились о том, что Миша признает себя отцом будущего ребенка, что Ксения, выписавшись из клиники, уедет к тете Вале под Нижний Новгород, подальше от компании наркоманов, а перед родами вернется в Москву. Я была счастлива, что мне удалось убедить Ксению сохранить жизнь малыша.
Бабушка, конечно, узнала обо всем случившемся. Сказать, что она очень переживала – это не сказать ничего. Оказалось, что настоятель храма благословил Мишу поступать в Духовную Семинарию после окончания школы, чтобы он стал священником, а теперь, из-за произошедшего, это невозможно. Бабушка настолько была потрясена этим, что попала в больницу с сердечным приступом. Ромка злился на меня. Алексей – тоже, хотя не показывал вида. Он очень уставал в последнее время, а тут еще деньги, отложенные на покупку новой машины, пришлось потратить на реабилитацию Ксении. Миша был молчалив, выглядел совершенно подавленным, но не отказался от своего «отцовства». Приходил из школы, и, переодевшись, уходил в храм, возвращался домой вечером, зажигал лампадку и долго молча стоял перед иконами. Я пыталась поговорить с ним, но он отвечал односложно, и беседа как-то сама собою прекращалась. Одна лишь Машенька поддерживала нас с Алексеем. Она ездила в больницу к бабушке, мыла посуду, и, за что я была ей очень благодарна, садилась рядом, обнимала меня, и мы с нею долго сидели, разговаривая о чем-то незначительном…
Через три недели мы с Лешей забрали Ксюшу из больницы и отвезли ее в деревню. Купили компьютер, чтобы ей не было одиноко. Тетя Валя, мамина сестра, и матушка Наталья, которым я передала все рекомендации врача, обещали присмотреть за Ксенией. У матушки Натальи две старшие дочки были ровесницами Ксюши, и я надеялась, что скучать она не будет.
Прошло два месяца. Ксения поправилась, порозовела – деревенская жизнь пошла ей на пользу. Она увлеклась плетением корзин – муж тети Вали подрабатывал таким образом. Ксения плела смешных куколок, соорудила для них домик.
Бабушка вышла из больницы осунувшаяся и бледная, как мел. Со мной, Лешей и Мишей практически не разговаривала, сидела, закрывшись в своей комнате. Общалась только с Ромкой и реже – с Машенькой.
Когда Ксения была уже на девятом месяце, она звонила нам каждый день, порой по нескольку раз, говорила, что скучает по дому, по маме, по Москве и мы с Лешкой смилостивились и решили ее забрать пораньше, чем планировали – вроде все было нормально, срыва не предвиделось.
Если бы я могла знать, что делаю это зря! На другой день после нашего приезда, вечером, Ксюши не стало. Она, вопреки моим предупреждениям, встретилась со своей компанией, где ей предложили «дозу», а она не отказалось. От наркотика Ксения впала в кому и умерла через несколько часов, а ребенка чудом спасли. Малышка появилась на свет очень слабенькой, но выжила, несмотря ни на что.
Мы с Лешкой легко удочерили Ксюшину дочку, ведь Миша официально подтвердил себя отцом новорожденной девочки и передал опеку над ней нам, так как являлся несовершеннолетним. Света и Кирилл беспробудно пили, и их ничего не интересовало.
Сейчас, пять лет спустя, весь пережитый кошмар воспринимается уже не так остро. Расчесывая непокорные ослепительно-белые волосы пятилетней Катюши, нашей с Лешкой любимицы, я не понимаю, как могла жить раньше без моей ласковой девочки, без моей доченьки. Какая была бы жизнь, если б ее не было? Не знаю.
Наша Машенька выросла красавицей и умницей. Учится только на «отлично», собирается поступать в консерваторию. Она обожает сестричку, заботится о бабушке.
Миша все-таки поступил в семинарию. В следующем году заканчивает. Год назад женился на чудесной девушке. Она – реставратор икон. Через два месяца у нас будет внук. Или внучка.
Рома расстался с Настей, женился на ее подруге, окончил институт, давно работает – ремонтирует компьютеры и неплохо зарабатывает. Живет у жены.
У мамы все хорошо. Приезжает к нам каждые два три месяца, а раз в год, летом, мы выбираемся к ней.
Бабушка стала совсем старенькая, чаще всего сидит в тишине одна, вяжет, или, просто улыбаясь, смотрит в окно, на наш старый московский дворик, где, медленно кружась, осыпается пух с тополей…
Елена Живова
Рассказ называется «Доченьки»
Замуж я вышла рано, еще на первом курсе института, а после летней сессии родился Ромка. Я не могу сказать, что мы с Лешкой собирались стать родителями – просто так получилось. Конечно, я испугалась, узнав, что беременна, безусловно, наши мамы были в шоке, естественно, почти все знакомые крутили пальцем у виска, когда мы с Алексеем в один голос заявили, что ребенку – быть. Тем более, что он, ребенок, уже есть. Моя подружка, соседка по лестничной клетке Светлана, оканчивающая институт в этом году, вообще была в шоке. «Ань, ты что? Зачем вам это надо?» – спросила она. Тогда мы поссорились с нею впервые в жизни. Я не смогла объяснить ни ей, ни остальным, что убить моего малыша для меня – неописуемая дикость, и вообще не могла подумать ни о чем подобном. Я чувствовала себя матерью. Очень волновалась – понимала, что возможно, я, восемнадцатилетняя, еще не подхожу на эту роль, но раз малыш уже есть, то иначе и быть не может.
Меня тошнило по утрам, поэтому первую пару я стабильно проводила в туалете. Помню, как хихикали надо мною, беременной, однокурсницы, забегавшие в туалет покурить, как я засыпала на лекциях, как сидела в библиотеке и смотрела в окно, на яркий апрельский денек и думала, что мой малыш скоро увидит зеленые листочки, которые, как и он, лежат, уютно свернувшись, и ждут, пока потеплеет. Помню, как снисходительно улыбались преподаватели, когда я сдавала экзамены, будучи уже на последних месяцах… в общем, было трудно, страшно, но все-таки чаще весело, как бывает весело только в молодости.
Наступил сентябрь. Институт я не бросила – спасибо моей маме, которая почти ежедневно отпускала меня на лекции. Я кормила грудью Ромчика, молока было много, я даже сцеживала, и малышу хватало еды на то время, пока меня не было. Мама ворчала, но иногда отпускала нас с мужем вечером в кино, на концерт или просто побродить по вечерней Москве. Ромка рос веселым, общительным мальчиком, настолько общительным, что по ночам он просыпался по нескольку раз, терпеливо (но не долго) агукал и ждал, когда же мы соизволим подойти к нему. Потом, устав от ожидания, начинал реветь обиженным басом, и мы с Лешкой вскакивали и по очереди качали нашего сына. В общем, не считая бессонных ночей, оказалось, что быть мамой не так уж и трудно – я успевала и учиться и встречаться с друзьями и, конечно, заниматься малышом. Муж тоже с радостью возился с ним, он сразу полюбил сына, вопреки заверениям мамы, что, мол, мужчины начинают любить детей, когда тем исполняется лет пять-семь.
В начале второго курса в нашем потоке появилась новенькая, Вика – ослепительная блондинка, ярко накрашенная и броско одетая, которая почему-то сразу «положила глаз» на моего невысокого, нескладного, коренастого, с вечно торчащими в разные стороны волосами Лешку. Не сказать, что меня это сильно злило, но было немного неприятно, когда она своею неторопливой кошачьей походкой подходила к моему мужу, медленно опускала ему руку на плечо и низким медовым голосом, протяжно, произносила: «Привееет. Меня завтра не будет на первой паре, скопируешь мне лекцию?» Лешка, добрая душа, обычно соглашался – у нас было принято «выручать» друг друга с помощью копировальной бумаги (ксерокса тогда еще не было). На меня Вика не обращала никакого внимания, будто бы я была стеклянная. Иногда мы с Лешкой целовались в столовой, и тогда я замечала блеск злых слез в ее глазах. За Викой ухаживали многие, но моему мужу она была безразлична, поэтому я не волновалась, тем более что проблем у меня хватало.
В общем, жизнь была насыщенной, и все было хорошо, но у меня стало уменьшаться количество молока, а Ромке шел всего четвертый месяц. Мама сказала: «Ничего, это от стресса, из-за того, что ты нормально не питаешься» и мы стали прикармливать Рому молочными смесями, и, в конце концов, через некоторое время я кормила сына только утром и ночью. Я даже и не подозревала, что вновь беременна, потому что мама, бабушка и тетушки заверили меня, что пока кормишь, забеременеть невозможно из-за отсутствия овуляции.
Я долго ни о чем не беспокоилась, пока не поняла, что очень сильно, ну просто невозможно устаю. И на мне с трудом застегиваются джинсы. Сопоставив еще несколько фактов, я решила пойти к врачу в тот же вечер.
Из поликлиники я шла, глотая слезы, которые смешивались с редкими огромными хлопьями снега, падавшими с бездонно-черного январского неба.
Лешка почему-то обрадовался, обнял меня и сказал: «Как здорово, что тебя не тошнило в первые месяцы». Маме мы ничего не говорили, пока она не поняла все сама. Ее реакция была неожиданной – она поставила нас перед фактом, что уезжает. Выходит замуж и уезжает. В Москву приезжал ее знакомый, бывшая институтская любовь, ныне разведенный, директор завода в северном городе. Мама показала фотографии коттеджа с гаражом, сауной и зимним садом.
Весной она уехала, трогательно попрощавшись и обещая высылать нам денег, сколько сможет. У нас и в мыслях не было ее удерживать – я была рада, что моя мама, которая растила меня без отца, будет счастлива.
Мы с Лешкой и маленьким Ромкой остались одни в огромной сталинской квартире, в которой почему-то быстро начала скапливаться пыль, а в раковине небоскребом громоздились одна на другой немытые тарелки. И всегда нечего было есть. В общем, мамы не хватало.
В институт мы с Лешей ходили по очереди – кто-то оставался с Ромкой. По воскресеньям приезжала бабушка – ворчала, мыла посуду, готовила.
Однокурсницы иногда намекали, что Вика продолжает «клеить» моего Лешку, но мне было совсем не до этого.
Однажды на лекции мне стало плохо, я потеряла сознание. Вызвали скорую и меня прямо из института увезли в больницу. «Поздний токсикоз, истощение, куда смотрели…» ворчала принимавшая меня врач. Я дремала, кружилась голова, и мне было хорошо от мысли, что я, наверное, наконец, высплюсь. Через некоторое время я проснулась от громового: «Давление зашкаливает. Будем кесарить.»
Я не помню, что было дальше. Очнувшись поздно ночью от нестерпимой боли в животе, я поняла, что ребенка во мне нет. Страшнее чем в тот момент, мне не было никогда. Эта ужасающая пустота испугала меня так, что я вся покрылась липким холодным потом и закричала.
Медсестра, появившаяся через пару минут, уверила меня, что с ребенком все в порядке, он в инкубаторе, предупредила, что мне ни в коем случае нельзя вставать.
Мишенька появился на свет семимесячным, и весил столько же, сколько полуторалитровая упаковка сока J7. Он провел в детской больнице, куда его привезли из роддома на второй день после родов, почти месяц.
Я, на удивление врачей, пришла в себя довольно-таки быстро. На удивление – потому что операция оказалась очень сложной, в результате которой мне ампутировали матку. Может, было какое-то осложнение, может, врач неправильно провел операцию – все это в тот момент меня не волновало. Сердце мое разрывалось – хотелось нестись в больницу к Мишеньке и взять на руки Ромчика, который тогда только-только начал вставать на ножки, доверчиво хватаясь за наши с Лешкой пальцы.
Сессию Алексей сдавал буквально с Ромкой на руках, так как малыша не с кем было оставить. Однокурсники по очереди возили по институтскому скверику коляску с улыбающимся Ромкой, пока Леша, предусмотрительно взяв и мою зачетку, бесстрашно входил в аудитории и выходил с торжествующим видом – сердобольные преподаватели, словно сговорившись, не стали нас «заваливать».
Мишаня был совсем не похож на своего брата – спал все ночи напролет, а проснувшись, терпеливо ждал, пока я возьму его из кроватки и накормлю, после чего вновь засыпал. Ромка все время пытался схватить Мишеньку – то за носик, то за ушко, но особенно его интересовали глазки братишки, поэтому нам приходилось не выпускать из вида моего старшего (о, как это странно и неожиданно звучало для меня тогда – старшего) сына.
Ромкин День Рождения мы встречали всей семьей: Лешка, я, маленький Мишенька, мама, приехавшая со своим мужем и сам Ромка, который, словно понимая, что он является «героем дня», бодро вышагивал по квартире, улыбаясь и покусывая неизменную сушку – единственное спасение для его режущихся зубов.
Мама была категорически против того, чтобы я бросила учебу и уговорила бабулю переехать к нам. «Сдашь свою квартиру, накопишь на ремонт и будешь на старости лет жить в нормальных условиях!» – убеждала она бабушку. Бабуля, похоронившая дедушку два года назад и давно уже собирающаяся на пенсию, подумав, согласилась – окна ее дома выходили на шумный Ленинский проспект, по которому вечно, и днем и ночью, куда-то спешили машины, а подоконники, сколько их не протирай, были серыми от копоти. У нас же сразу через дорогу был небольшой парк и окно бывшей маминой комнаты, предназначавшейся бабушке, выходило в тихий дворик.
Несколько лет пролетели незаметно, как пролетает летняя ночь, как высыхает утренняя роса от ярких солнечных лучей. Мы с Лешкой заканчивали институт. Светлана тоже вышла замуж за парня, с которым встречалась больше года – известного на весь район фарцовщика Кирюху и родила дочку Ксению – она всего на полгода была младше нашего Мишеньки. Света иногда «подбрасывала» Ксюню нам и бабушка с удовольствием возилась с тремя малышами. Света тоже часто брала моих мальчишек к себе – трое малышей были почти неразлучны.
Во время зимней сессии я заметила, что Вика, которая на четвертом курсе вроде успокоилась и перестала уделять внимание моему мужу, очень плохо выглядит, ходит заплаканная. Девчонки сказали, что они пытались ее разговорить, но она молчала. Тогда мы всей группой попросила Лешу поговорить с нею. Он пригласил ее в маленькое кафе возле института после лекций, а я демонстративно ушла домой – сказала, что тороплюсь в поликлинику с Мишей, тем более что это было правдой.
Вернувшийся вечером Алексей выглядел потрясенным. Вика прорыдала у него на плече четыре часа. Оказалась, что она на шестом месяце беременности. По ее словам, она поняла, что быть с Лешей ей не суждено и попыталась устроить свою личную жизнь – стала встречаться с немцем лет сорока, который регулярно, каждые две-три недели в течение уже года приезжал в командировки. Фред, как рассказывала Вика, носил ее на руках, и она даже подумать не могла, что он давно женат и является счастливым отцом пятерых детишек. Узнала об этом Вика слишком поздно. Виктория ведь вполне сознательно забеременела и собиралась сообщить об этом Фреду, но тот почему-то не появлялся в Москве почти три месяца. Когда наконец он приехал и позвонил ей, Вика примчалась и сразу «обрадовала» будущего папу, но Фред не только не обрадовался – он грубо обругал Вику, прогнал ее, правда, предварительно дав денег на аборт. Однако на пятом месяце аборт без медицинских показаний делать никто не брался, нашлась лишь какая-то сомнительная акушерка, к которой Вика решила обратиться только в крайнем случае. А деньги Фреда она быстро истратила. Родители Вики жили в Смоленске, поэтому, конечно же, ничего не ведали о случившемся. И вот уже три недели Вика не имела представления о том, как ей быть. Становиться матерью она не желала категорически – ребенок без отца был ей не нужен. Малыш изначально являлся «ступенькой» к замужеству в Германию, Вика хотела осчастливить взрослого мужчину, у которого, как она полагала, еще нет детей, но Фред лишь разозлился – шестой ребенок от любовницы совсем не входил в его планы. Лешка попытался уговорить Вику оставить малыша, но столкнулся с яростным выпадом: «Кому он нужен, этот ребенок?!? Тебе? Вот и забирай! Но сначала стань ему отцом, потому что позориться – рожать без мужа – я не буду!».
«Так жаль малыша…» – закончил Лешка свой рассказ. А во мне будто бы что-то перевернулось. Не знаю, может, потому, что я никогда больше не смогу стать матерью, хотя очень молода, а возможно, из-за того, что меня, беременную, поддерживал отец моих детей, мне было очень жаль Викторию. Я решила поговорить с нею и, во что бы то ни стало, помочь сохранить жизнь ее малышу.
На другой день после лекций я подошла к ней и спросила, чувствует ли она, как шевелится малыш. Вика сразу же разозлилась и ответила, чтобы я не лезла не в свое дело. «Может, я чем-то могу тебе помочь?» – спросила я. «Конечно можешь. Отдай мне своего мужа» – злобно, сквозь зубы, прошипела она, глядя мне в глаза. Не зная зачем, я ответила: «Ради твоего ребенка – я согласна».
В тот же вечер я, плача, уговаривала своего любимого Лешку, отца наших сыновей, жениться на Виктории. «Ну, знаешь… я же не вещь какая-нибудь. Не могу. Не хочу, в конце концов. Я люблю только тебя и хочу быть с тобой. Давай усыновим Викиного ребенка». «Ты не понимаешь – рожать ребенка без отца ей стыдно, она скорее убьет его, чем родит! К тому же усыновлять нам никто не даст, ведь мы еще молоды, не работаем и у нас двое маленьких детей. А даже если и попробовать – сколько пройдет времени, прежде чем все документы будут готовы – малыш проведет в Доме Ребенка не менее полугода!» Я, сама не зная почему, любила в тот момент малыша Вики больше всех – больше Лешки, может, даже больше, чем Рому с Мишей. Вдруг меня осенило, и я перестала рыдать: «Леш! Она же стесняется рожать малыша без отца. А что, если ты просто признаешь себя отцом ее ребенка?». «Ну, если не надо жениться, я согласен» – обняв меня, покорно сказал Алексей.
На другой день я не пошла в институт, договорившись с Лешей о том, что он попробует решить все с Викой без меня.
Домой Алексей вернулся злой, с покрасневшим лицом. Рассказал, что Вике идея понравилась, но она предупредила, что растить малыша не будет, а, если мы так переживаем за этого ребенка, она откажется от него в пользу отца, то есть Лешки. Я захлопала в ладоши, обняла любимого и закричала: «У нас будет малыш! Как здорово!». Леша помолчал пару минут, и, когда я перестала прыгать от радости, сообщил, что весь поток теперь знает, что у Вики будет ребенок от него. «Представляешь, какими глазами на меня смотрели все однокурсники и преподы!»
Из-за этой истории Лешка не получил красный диплом, хотя шел на твердое «отл» – преподаватели явно занижали ему оценки и осудить их мы, по логике, не имели права – аморальный тип, отец троих детей в 22 года… Вике почему-то нравилось издеваться над нами, она будто бы мстила за свою не сложившуюся жизнь. На меня же весь институт поглядывал с брезгливой жалостью – хотелось поскорей его закончить, чтобы никого не видеть, не слышать сплетен и любопытных взглядов, мол, посмотрите, они все еще вместе! Неужели Анька потерпит такое?
Самое неприятное было, когда об этом узнала бабушка. Во-первых, она не смогла простить Лешке его мнимой измены. Во-вторых, категорически не хотела принимать будущего ребенка: «Гони его, Анна, вырастим Ромочку и Мишу сами». Алексей ходил с потемневшим лицом. Мне было безумно жалко Лешку и бабушку, но я и Алексей сошлись на мысли, что жизнь ребенка стоит того. К тому же мы решили никому никогда не рассказывать о том, что Алексей не отец этому ребенку, чтобы ни у моей мамы, ни у бабушки не возникло искушения советовать нам отказаться от малыша и чтобы впоследствии ребенок не чувствовал бы себя сиротой. А прощать или не прощать измену мужа – это уж мое личное дело, сказала я бабушке и Свете, которые не прекращали давать мне советы.
В мае Вика родила очаровательную девочку. Все оказалось просто – Вика оформила отказ от ребенка в пользу отца и у нас появилась Машенька.
Бабушка, увидев, как я переглаживаю пеленки и мои намерения насчет девочки серьезны, обиделась настолько сильно, что собрала свои вещи и в тот же день уехала под Нижний Новгород, к тете Вале.
Защитить диплом нам помогла Светка, которая была в шоке от происходящего, но все-таки терпеливо сидела со всеми детьми – с Ромкой, Мишей, своей Ксюней и новорожденной Машенькой.
Маша оказалась очень спокойной девочкой, словно чувствовала, что она в этом доме на правах гостя, будто бы понимала, что нам сейчас совсем не до нее – защита диплома. К тому же уехала бабушка, а Ромчик с Мишаней как назло без конца все раскидывают – вытаскивают посуду из кухонных шкафчиков, вываливают одежду из комода, рвут тетрадки с нашими с Лешкой лекциями, а Ромка умудрился разрисовать титульный лист моей дипломной работы.
Машеньку я полюбила сразу. Я смотрела на крошечное личико, и сердце мое сжималось от мысли, что ее могло бы не быть. Я чувствовала, что она – моя дочь, моя – я выносила ее сердцем, что просто произошла нелепая ошибка, и моя Манюня была выношена в животе другой женщины. Она даже похожа была на меня – те же темные кудряшки и карие глаза. Впрочем, Вика тоже была кареглазой, а волосы всегда осветляла.
На мою радость, Вика ни разу не попыталась увидеть дочь, и после защиты диплома мы больше не виделись.
Оставшуюся часть лета мы с Алексеем провели с детьми, я даже нашла время обойти всех врачей и устроить Рому и Мишу в садик. Леша занимался поиском работы, но долго искать не пришлось – ему предложили хорошее место по специальности.
Наступил сентябрь. Эта осень была одной из самых счастливых и спокойных в моей жизни. Утром Алексей отводил сыновей в садик, вечером, после работы, забирал, а мы с Машенькой оставались вдвоем. Маша ползала по квартире, а я успевала и постирать, и приготовить, и даже сшить детишкам красивые одежки. Шить я любила с детства – все мои куклы были необычайно красивы благодаря мне и маме, которая терпеливо учила меня пользоваться иголкой, а потом и швейной машинкой.
Часто ко мне заходила Света, которая тоже «разгрузилась» – последовала моему примеру и отдала в садик Ксюшу. Она рассказала, что ее муж, Кирилл, подумывает об открытии собственного бизнеса – чрезвычайно популярные джинсы пользуются огромным спросом, но есть сложности: где закупать, на что, как привезти? «А зачем везти?» – спросила я и протянула очаровательные джинсики, которые закончила дошивать час назад. «Это Мишкины, а Ромчик в своих уже неделю ходит в сад!» – гордо сказала я.
Вечером Света пришла к нам всей семьей – Ксюня сразу бросилась в детскую к мальчишкам, а Кирилл схватил и стал поглаживать и ощупывать джинсы, внимательно осматривая каждый шов. «Ни фига себе! Отпад! Где ты такую ткань достала?» – он посмотрел на меня горящими глазами. «Ну ты чего, Кирюх, с луны свалился? В «Мире Тканей» есть все, что угодно, даже лейблы!» – пожав плечами, ответила я.
Спустя несколько месяцев «американские» джинсы моего производства лежали почти во всех московских комиссионных магазинах. Вернее, никогда не лежали – их покупали в тот же день. Света ездила за тканью, забирала детей из сада, кормила Машеньку из бутылочки, а я шила, шила, шила…
Бабуля, неожиданно вернувшаяся когда Машуне исполнился годик, какая-то слишком умиротворенная и спокойная, рассказала, что соседкой тети Вали оказалась матушка, которая со своим мужем – священником, тремя детьми, старенькой мамой и двумя собаками жила в соседнем доме. Оказывается, бабушка и матушка Наталья подружились и бабуля стала регулярно посещать храм. Вместе с бабушкой в доме появились иконы, чистота и пироги. Бабуля, похоже, приняла Машеньку и простила Алексея.
Когда Ромка пошел в первый класс, у нас уже была своя небольшая фабрика – Кирилл арендовал подвал на соседней улице. Я инструктировала работниц и помогала им, если возникали сложности. Проблем со сбытом не было – Кирюха в продажах был «как рыба в воде», ну и я, соответственно, занималась своим любимым делом.
А вот Светлана, закончившая педагогический, так никуда и не устроилась – платили мало, а «горбатиться за три копейки», как она выражалась, в ее планы не входило. Тем более, что Кирилл приносил домой достаточно много денег – уже был сделан ремонт, куплены две машины, спальня «Кармен» и кухня из дуба. Я стала замечать, что от подруги часто пахнет алкоголем.
Мы тоже жили неплохо – Леша работал, а у меня хватало время и на детей, и работы стало меньше – швеи, которых нанял Кирилл, работали хорошо, а те, кто работал плохо, постепенно отсеялись.
Благодаря моей работе мы с детьми каждое лето ездили на море. Обычно добирались на поезде, но в то лето решили самолетом – пусть денег больше уйдет, но три лишних денька дети на солнышке погреются, а не будут трястись в душном купе. Мишаня, боявшийся почему-то самолетов как огня, устроил настоящую истерику – плакал, стучал кулаками – не поеду, и все! Убедила его бабушка. Она вложила Мише в ладошку иконку со словами: «Это Архистратиг Михаил, твой Ангел-Хранитель, Он спасет тебя от любой беды. С ним ничего не бойся». «Правда?» – спросил Миша, с надеждой и удивлением глядя в глаза бабушке. «Вот увидишь – ничего не случится», – заверила его бабуля. Мишенька весь полет сжимал в руке иконку и, когда мы сходили с трапа, он выглядел изумленным и счастливым. С тех пор Миша с иконой не расставался, разве что в садик ее не брал, но войдя в квартиру, сразу бежал к иконе, становился на колени и шепотом рассказывал, как прошел его день.
Через год, когда Миша пошел в первый класс, я почувствовала неладное – Кирилл не появлялся полмесяца и, похоже, дальше решил все делать без меня. Света, зашедшая в гости, лишь подтвердила: «Ну да, коллектив у него дружный, девчонки работают и уже вполне могут справляться без тебя. Зачем ему лишние деньги тратить – тебе платить?» Я выслушала ее монолог молча, подперев ладонью щеку, едва сдерживая слезы.
Вечером пришел Лешка, обнял меня и сказал: «Солнышко, не расстраивайся! Я-то работаю! Ну не поедем больше в Сочи и не купим, как у Светки, «Кармен», у нас и так все есть, правда?» Я согласилась и поняла, что действительно, ничего страшного не произошло – подумаешь, потеряла работу. Главное, что все мы живы и здоровы.
Прошло почти десять лет. Дети подрастали, Ромка заканчивал школу, серьезно занимался боксом, бренчал на гитаре, встречался с девушкой из параллельного класса, иногда гулял допоздна, из-за чего мы с бабушкой сидели на кухне до его прихода и пили валокордин. Миша, после того случая с иконой, сильно изменился. Из беззаботного мальчишки он превратился в серьезного маленького мужчину. По воскресеньям ходил с бабушкой в храм, на службу, а год назад стал алтарником. Решил, что когда вырастет, непременно будет священнослужителем. Бабуля им очень гордилась. С Машенькой не было никаких проблем – ласковая и послушная, она отлично училась, сама ходила в музыкальную школу, пыталась шить и с удовольствием помогала мне и бабушке по хозяйству.
Соседка Светлана и ее муж Кирилл уже лет пять или шесть жили очень бедно – фирму пришлось закрыть по каким-то неизвестным мне причинам через год после того, как я вынужденно уволилась. Мы почти не общались. В последние года два они, не прекращая, пьянствовали, и мне было очень жаль Ксюшу, иногда она даже ночевала у нас. Девочке жилось трудно. Никто о ней не заботился, не проверял уроки, а полгода назад она, похоже, связалась с какой-то сомнительной компанией. В последнее время мы даже старались не пускать Ксению к нам – после ее ухода в доме всегда что-то пропадало. Я думала, что девочке нечего есть, и скрывала от Лешки пропажу золотого перстня с сережками, а бабушке, которая давно искала свой кулончик, говорила, что я где-то на днях его видела, то ли в комоде, то ли в шкатулке…
В один из вечеров, около полуночи, мы с Лешкой возвращались из гостей. На лестнице сидела Ксюша и горько плакала, ее худенькие плечи сотрясались от рыданий. Быстро протолкнув Лешу в квартиру, я подошла к девочке и обняла ее. «Ксюнь, ты чего? Что опять случилось? Пойдем к нам?» Ксения обхватила меня и зарыдала еще сильнее. Спустя полчаса, немного успокоившись, но, все еще всхлипывая, Ксения, стуча зубами о края чашки с чаем, призналась, что беременна и срок – всего лишь два месяца. Кто отец ребенка, она не знает – встречалась сразу с несколькими… Родители не в курсе, да если бы и узнали, денег на аборт бы не дали, потому что их, денег все равно нет… Я слушала и делала вид, что протираю стол – терла, терла непослушными руками стирала несуществующие пятна и не знала, что ответить девочке. «Ксюнь, давай поговорим утром», – в конце концов сказала я фальшиво-бодрым голосом.
Уложив ее, я привычно открыла новый пузырек валокордина. Все уже давно спали, а я понимала, что не усну – буду думать о Ксении, которая росла с моими сыновьями, на моих глазах, и о ее ребенке. О том, увидит ли он это солнце. Это небо. Будет ли хохотать над незадачливым Волком из всеми любимого «Ну, погоди!» Прочитает ли сам, без помощи, первое слово. И интересно, в каком возрасте он, этот ребенок, впервые полюбит? Этот ребенок. Он уже есть, он уже два месяца существует! Несмотря на то, что еще вполне можно успеть сделать аборт. Со Светкой, мамой Ксении, говорить бесполезно – она совсем спилась, да и в былые времена ее отношение к аборту было такое же, как у многих – как пойти, например, и удалить ненужную бородавку. Обхватив голову руками, я сидела до рассвета и думала о том, что можно сделать, чтобы малыш остался жить
За час до звонка будильника я разбудила Лешку. Мы сели и я, морщась от слишком крепкого (чтобы взбодриться) кофе, поведала ему о случившемся. «Ань, откровенно говоря, не знаю, что тут можно сделать. Я без понятия. Подумай сама – если даже мы с тобой поступим так же, как с Манюней, если я признаю себя отцом ребенка Ксеньки, меня просто посадят! Ей же всего пятнадцать лет!». «Тогда Ромка!» – воскликнула я. «Аня. А ты уверена, что ребенок Ксении будет нормален? Ты знаешь, с кем общается Ксенька? Это уже не та шустрая смешливая малышка, которая все вечера напролет после детского садика просиживала у нас! И Ромка, Ань, это совсем не я…»
Отодвинув чашку с недопитым кофе, я встала и пошла будить Ромку. Поднимала я его минут десять. С трудом проснувшись, Роман, в плавках, потирая глаза, сел на табурет: «Ну что у вас случилось?». Я молча вынимала посуду из посудомоечной машины, пока Алексей говорил – рассказывал про ситуацию Ксении, умолчав, естественно, о нашей Маше. Когда Леша закончил, Ромка обалдело спросил: «Да вы чего? Я же с Настькой уже три месяца встречаюсь! И зачем мне это надо, вообще?» «Ром, ты потом тоже откажешься от ребенка, а мы оформим опеку без проблем, как кровные дед с бабушкой!» «Не, вы сдурели совсем! Зачем вам это надо?» «Малыша спасти надо,» – терпеливо сказала я. «Да знаете, сколько абортов делают? Всех не переспасаешь! А Ксюха вообще наркоманка! Вы что обалдели? Зачем вам урод нужен?» «Как наркоманка?»- ошалело спросила я. « Ты что – не в теме? Мам, ну ты ваще с луны свалилась, – Ромка посмотрел на меня с какой-то жалостью, – в общем, я в этом не участвую.»
«Я согласен» – в дверном проеме стоял бледный Миша, который, видимо, давно проснулся и слышал весь наш разговор. «Ну, вы больные!» – Ромка встал, отодвинул ногой табурет и вышел из кухни, сильно толкнув брата плечом. Миша не пошевелился. Я подошла и обняла своего младшего сына, а Алексей угрюмо встал, молча собрался и ушел на работу.
Дальше начался кошмар. Проснувшаяся Ксения, избегая разговоров о беременности, начала просить у меня деньги, я предлагала ей еду, предлагала купить одежду, но она просила денег, не объясняя, впрочем, на что. «Что, Ксюх, на дозу надо?» – Ромка, скрестив руки на груди, смотрел на Ксению с презрением. «Дурак!» – зарыдала она, и я вытолкнула Рому из комнаты.
Ксения билась в истерике, и я не знала что делать. Через 5 минут вновь зашел Ромка и протянул распечатку: «Мам, вот адрес и телефон наркологической клиники, скачал из интернета. Звони. Если реально хочешь ей помочь»
Спустя несколько часов, определив Ксению в клинику и поговорив с врачом, я заехала за Лешей. Мы сели в китайский ресторанчик и я начала рассказывать. Ксения, как сказал врач, вполне может вылечиться. «Стаж» небольшой – месяца три. Дозы маленькие. Лечение, правда, стоит недешево. По поводу беременности – сделали ультразвук, срок, оказывается, уже четыре месяца, а не два, как говорила Ксюша. То есть она скрывала от меня реальный срок, надеясь получить деньги на аборт. «На аборт ли? Может, на дозу?» – спросил Алексей. Я, вздохнув, промолчала и через пару минут закончила рассказ, обрадовав Лешку, что с малышом скорее всего все в порядке, видимых отклонений нет. Обещали ставить капельницы, чтобы «поддержать» ребеночка. Навестить можно дня через три.
В четверг я сидела у Ксении в палате. Она с ненавистью смотрела на меня, покусывая уголок пододеяльника, и я не узнавала милую девочку, с которой играли в прятки мои мальчишки.… Не буду пересказывать весь наш с ней разговор, он был слишком долгим, скажу лишь, что мы договорились о том, что Миша признает себя отцом будущего ребенка, что Ксения, выписавшись из клиники, уедет к тете Вале под Нижний Новгород, подальше от компании наркоманов, а перед родами вернется в Москву. Я была счастлива, что мне удалось убедить Ксению сохранить жизнь малыша.
Бабушка, конечно, узнала обо всем случившемся. Сказать, что она очень переживала – это не сказать ничего. Оказалось, что настоятель храма благословил Мишу поступать в Духовную Семинарию после окончания школы, чтобы он стал священником, а теперь, из-за произошедшего, это невозможно. Бабушка настолько была потрясена этим, что попала в больницу с сердечным приступом. Ромка злился на меня. Алексей – тоже, хотя не показывал вида. Он очень уставал в последнее время, а тут еще деньги, отложенные на покупку новой машины, пришлось потратить на реабилитацию Ксении. Миша был молчалив, выглядел совершенно подавленным, но не отказался от своего «отцовства». Приходил из школы, и, переодевшись, уходил в храм, возвращался домой вечером, зажигал лампадку и долго молча стоял перед иконами. Я пыталась поговорить с ним, но он отвечал односложно, и беседа как-то сама собою прекращалась. Одна лишь Машенька поддерживала нас с Алексеем. Она ездила в больницу к бабушке, мыла посуду, и, за что я была ей очень благодарна, садилась рядом, обнимала меня, и мы с нею долго сидели, разговаривая о чем-то незначительном…
Через три недели мы с Лешей забрали Ксюшу из больницы и отвезли ее в деревню. Купили компьютер, чтобы ей не было одиноко. Тетя Валя, мамина сестра, и матушка Наталья, которым я передала все рекомендации врача, обещали присмотреть за Ксенией. У матушки Натальи две старшие дочки были ровесницами Ксюши, и я надеялась, что скучать она не будет.
Прошло два месяца. Ксения поправилась, порозовела – деревенская жизнь пошла ей на пользу. Она увлеклась плетением корзин – муж тети Вали подрабатывал таким образом. Ксения плела смешных куколок, соорудила для них домик.
Бабушка вышла из больницы осунувшаяся и бледная, как мел. Со мной, Лешей и Мишей практически не разговаривала, сидела, закрывшись в своей комнате. Общалась только с Ромкой и реже – с Машенькой.
Когда Ксения была уже на девятом месяце, она звонила нам каждый день, порой по нескольку раз, говорила, что скучает по дому, по маме, по Москве и мы с Лешкой смилостивились и решили ее забрать пораньше, чем планировали – вроде все было нормально, срыва не предвиделось.
Если бы я могла знать, что делаю это зря! На другой день после нашего приезда, вечером, Ксюши не стало. Она, вопреки моим предупреждениям, встретилась со своей компанией, где ей предложили «дозу», а она не отказалось. От наркотика Ксения впала в кому и умерла через несколько часов, а ребенка чудом спасли. Малышка появилась на свет очень слабенькой, но выжила, несмотря ни на что.
Мы с Лешкой легко удочерили Ксюшину дочку, ведь Миша официально подтвердил себя отцом новорожденной девочки и передал опеку над ней нам, так как являлся несовершеннолетним. Света и Кирилл беспробудно пили, и их ничего не интересовало.
Сейчас, пять лет спустя, весь пережитый кошмар воспринимается уже не так остро. Расчесывая непокорные ослепительно-белые волосы пятилетней Катюши, нашей с Лешкой любимицы, я не понимаю, как могла жить раньше без моей ласковой девочки, без моей доченьки. Какая была бы жизнь, если б ее не было? Не знаю.
Наша Машенька выросла красавицей и умницей. Учится только на «отлично», собирается поступать в консерваторию. Она обожает сестричку, заботится о бабушке.
Миша все-таки поступил в семинарию. В следующем году заканчивает. Год назад женился на чудесной девушке. Она – реставратор икон. Через два месяца у нас будет внук. Или внучка.
Рома расстался с Настей, женился на ее подруге, окончил институт, давно работает – ремонтирует компьютеры и неплохо зарабатывает. Живет у жены.
У мамы все хорошо. Приезжает к нам каждые два три месяца, а раз в год, летом, мы выбираемся к ней.
Бабушка стала совсем старенькая, чаще всего сидит в тишине одна, вяжет, или, просто улыбаясь, смотрит в окно, на наш старый московский дворик, где, медленно кружась, осыпается пух с тополей…
Елена Живова